– Да пусть пока висит, – Вересень постарался придать своему голосу максимальную снисходительность, хотя душа его ликовала. – Мне не мешает.
– Точно?
– Да. Бас у него тот еще.
– Противный голосина, чего уж там, – тотчас согласился Додик. – Если ему что-то не нравится – обязательно даст знать.
– А если нравится?
– Тоже даст знать. Сам увидишь.
Через полчаса, когда пришло время уходить, Мандарина от Вересня отлучали всем семейством. На помощь Додику пришла Рузанна, а затем – сестра Рузанны Ануш. Удивительно, но две крупные женщины и один жилистый мужчина никак не могли справиться с подростком-котом весом в неполных три кило. Мандарин больше не орал, он сопротивлялся молча, как и подобает мужчине. Как парню – пусть и дурацкому.
– Нет! Ну ты такое видела? – вопрошал Додик у жены.
– Видела.
– Это когда еще?
– Когда ты за мной ухаживал. Тоже никак не мог отклеиться. Тряпками тебя гнали, вениками, да все без толку.
– Ты преувеличиваешь, – Додик покраснел. – Все женщины склонны преувеличивать.
– Ну да. Я всегда преувеличиваю. Единственное, что никак не удается преувеличить, – это твою зарплату.
Разгорающуюся семейную ссору оперативно потушила Ануш. Дама романтического склада, несмотря на внушительные габариты и обильный темный пушок над губой. Она вынула из кармана старинный серебряный портсигар, а из портсигара – коричневую короткую пахитоску. Сделав первую затяжку, Ануш мечтательно произнесла:
– По-моему, это любовь с первого взгляда.
– Да, – подумав, согласилась Рузанна.
– Похоже, – поддержал жену Додик.
А Вересень заглянул в глаза дурацкого парня и тихо, но твердо сказал:
– Я вернусь завтра вечером. Обещаю тебе. А сейчас мне надо идти.
И Мандарин прекратил сопротивление и выбросил белый флаг! На секунду уткнувшись мокрым розовым носом в подбородок Вересня, он быстро спустился вниз и потрусил в сторону дома. И даже не оглянулся, хотя Вересень ждал до последнего. Сердце у него ныло: уж не обиделся ли дурацкий парень?
…Как показал следующий вечер – Мандарин не обиделся. И дело было не в свежайшей вырезке, которую Вересень принес, чтобы задобрить кота. К вырезке дурацкий парень приступил позже, а для начала – снова устроился на руках Вересня. И даже затарахтел обычную кошачью тарахтелку, свидетельствующую о том, что он удовлетворен положением вещей.
Почти две недели они прожили душа в душу. Мандарин ни на секунду не выпускал Вересня из поля зрения и спал в его постели, уютно устроившись на руке. Это создавало некоторые неудобства: рука у Бори постоянно затекала. Он терпел до последнего, а потом просто сбрасывал дурацкого парня и поворачивался к нему спиной. Мандарин тотчас же начинал орать шаляпинским басом и не успокаивался до тех пор, пока не находил искомую руку с другой стороны кровати. Иногда, он, вытянувшись, дремал на груди Вересня, но на качество снов это не влияло: сны были черны, как и прежде.
К стандартным развлечениям вроде лазерной указки, мячика или махалки с перьями Мандарин никакого интереса не проявлял. Куда занятнее, по его мнению, были прогулки на Залив. Для них Вересень приспособил старый матерчатый кенгурятник одного из детей Додика. Он нашел кенгурятник на вешалке в прихожей, прикрепил его к торсу и сунул в него кота. Дурацкому парню новое убежище понравилось, да и Вересень остался доволен: теперь у него были развязаны руки в самом прямом смысле слова.
На Заливе они проводили по нескольку часов в день. Их сопровождали собаки – старая, меланхоличная дворняга Найда и не в меру ретивый ирландский сеттер Черчилль, или попросту – Черч. Кличка никак не отражала сути Черча – пса глупого, суетливого и наплевательски относящегося к любой команде. Как-то раз Черч погнался за чайкой и исчез из поля зрения Вересня на целых два часа. Через сорок минут Вересень забеспокоился. Он сорвал голос, подзывая Черча, и сбил ноги, мечась по берегу в его поисках. Напрасный труд – пес и не думал появляться.
– Мы попали, – грустно сообщил он дурацкому парню, сидящему в кенгурятнике. – Додику это не понравится, не говоря уже о старине Ашоте. Придется клеить объявления. И молить бога, чтобы эта рыжая скотина нашлась до их приезда.
И тогда Мандарин ловко выпростался из кенгурятника, вскарабкался Вересню на плечо и, вытянув и без того длинную шею, завопил. Нет, это был не вопль – трубный глас! Мощный гудок, которым межконтинентальные лайнеры упреждают свое появление в порту. Сигнал воздушной тревоги.
Черч появился через три минуты. Вересню же понадобилось намного больше времени, чтобы прийти в себя. Он осторожно снял дурацкого парня с плеча, ухватил под передние лапы и легонько потряс.
– Как ты это сделал?
Кот молчал.
– Тогда второй вопрос: почему не сделал этого раньше? Видел же, что я глотку деру, как оглашенный…
Кот молчал.
– Самый умный, да? – не унимался Вересень.
Кот коротко рыкнул.
– Самый главный?
Теперь из маленькой кошачьей пасти выползло целое слово. Не слишком внятное, колеблющееся между «портупеей» и «порто-франко». Вересень склонялся к последнему, хотя порто-франко ничего толком не объясняло.
– Так вот, запомни. Главный здесь я. Усек?
Мандарин пошевелил гигантскими, розовыми на просвет, ушами, тронул изящной лапой небритую скулу Вересня и… улыбнулся. Именно улыбнулся, а не оскалился. Положительно, дурацкий парень был необыкновенным!
Сокровище, а не кот.
Мысль о скорой разлуке с ним (до возвращения армянской делегации с берегов Сены оставалось каких-то несчастных три дня) повергала Борю Вересня в уныние. И это еще мягко сказано – уныние! Тоска, вот что это такое. Глухая, сосущая тоска. С черной пустотой своих снов он уже давно смирился, но как смириться с пустотой жизни, в которой не будет дурацкого парня? Не слишком изобретательный мозг Вересня работал в авральном режиме, просчитывая все возможные варианты. Похитить животное? – исключено, он не преступник, наоборот – всю свою сознательную жизнь боролся с преступниками. Договориться с добрейшим Додиком, посулив ему денег? – нереально. Мандарин – любимец семьи, и не просто семьи, а армянской семьи. Армяне, как известно, очень чадолюбивы, а также – кото– и собаколюбивы.
Они не отдадут дурацкого парня. Ни за что.
Для чистоты эксперимента Вересень мысленно поставил себя на место Додика, его жены Рузанны, ее сестры Ануш и даже – на место романтического серебряного портсигара с пахитосками. Отдать Мандарина, говоришь? Что-что? Продать Мандарина?!
Вот вам бог, а вот – порог, дорогой товарищ.
Капитан Литовченко выразился бы еще нелицеприятнее.
Где-то к концу первой недели своего пребывания в Ольгино Вересень с удивлением заметил, что разговаривает с котом. Это мало походило на телеграфный стиль бесед с Иньестой или Николаем Ивановичем Балмасовым, и уж тем более – на официальное, под протокол, общение с подозреваемыми, потерпевшими и свидетелями. И на словесную кружевную канву, что плетется вокруг женщин, – тоже. Тем более, что кружевницей Вересень был отвратительной: путался, запинался, изрыгал банальности, сорил дебильными междометиями и словами-паразитами. Какая женщина это потерпит?
Правильно, никакая.
Да и внешность у Вересня оставляла желать лучшего. Далеко не красавец, но и не урод, а о глазах, носе и подбородке можно было сказать лишь то, что они находятся на своих местах. И больше ничего. Чуть более значительным его делала собственная профессия. Но разве с женщинами говорят о профессии, тем более связанной с самыми темными проявлениями человеческой сущности? Несколько лет назад Вересень-оптимист поспорил с самим собой (Вереснем-скептиком) на три литра темного нефильтрованного, что женится на любой, кто выдержит его в течение месяца регулярных свиданий. Не сбежит, не сообщит по телефону, что уезжает в длительную командировку в Сантьяго, или взяла отпуск по уходу за парализованной бабушкой, проживающей во Владивостоке. Оптимист с треском проиграл скептику, что не помешало Вересню выпить (под воблу и соленые сухарики) все три литра и навсегда закрыть для себя женский вопрос. Оно и верно: жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее драгоценные мгновения на женщин, которые сами не знают, чего хотят. И судят о человеке по внешним проявлениям, не особенно стараясь заглянуть в его внутренний мир.
И, тем не менее, именно женщинам было посвящено первое Вересневское откровение в Ольгино. Сам не зная почему, он стал описывать дурацкому парню свой женский идеал. И уже в конце пятнадцатиминутного спича с ужасом обнаружил, что этим идеалом оказалась зверски убитая модель Катя Азимова.
Мандарин выслушал исповедь Вересня с сочувственным вниманием, после чего выудил из недр своего организма очередное слово-гибрид, балансирующее между словами «муть» и «мýка». Вересень склонялся к последнему, что еще больше возвысило кота в его глазах. Рассказав об Азимовой, он оставил за кадром тот факт, что Катя мертва.
