Она взяла с собой тетради, но не доставала их из рюкзачка. Она знала, почти наизусть, что там написано. «Голове надо отдыхать. Перед ответственными экзаменами нельзя напрягаться. Пусть там все раскладывается по полочкам, что бы в нужный момент она могла это извлечь без задержки. Память-то у нее отменная. Дай бог каждому. Сынок на прощание, в качестве напутствия, крупно написал на каждой обложке тетрадок фразы перевертыши, которые можно было прочесть и наоборот: «Нажал кабан на баклажан». «Аргентина манит негра». «Леша на полке клопа нашел». «Ешь не мытого, ты меньше». Лиза расправила смятые уголки и с большой благодарностью, поцеловала послания сына. «Какой он все же умненький и разумненький, и как я его люблю».
В вагоне были свободные места. Среднего возраста мужчины играли в дурака и беседовали, изредка бросали взгляды в ее сторону. Один был из тех что, за словом в карман не полезет:
– Если вы не закладываете за воротник и не ругаетесь как сапожник, значит, вы не следите за обстановкой в стране.
– Д-да-а, – неопределенно мычал собеседник, видимо, чтобы хоть как-то поддержать разговор.
– На работе я душа компании, – несся его баритон с нижней полки. – Я как соль: со мной не сладко, но без меня не вкусно. Небось, слышал, говорят, что красота спасет мир. Вот еду в поезде, смотрю на лица… Похоже, скоро будет война.
Лиза никак не реагировала. Не до них.
Двое суток в пути тянулись медленно, а как миновали Владимир, народ проснулся, засуетился. Столица как большой магнит притягивала людей.
Наконец, поезд втянулся в знакомый Ярославский вокзал. Было раннее утро. Она шла пешком с рюкзаком за спиной. Метро обдало запахами креозота и гулом вагонов. Малый Кисловский переулок встретил ее буднично. Все куда-то спешили. Государственный институт театрального искусства – ГИТИС, с прошлого года не изменился. Лиза привычно вошла в знакомые двери. Массивные стены были возведены еще при царе-батюшке как раз перед Первой мировой Рихардом Нирнзее. Кто только не квартировал в этом историческом здании: и театр-кабаре «Летучая мышь», и кабаре «Кривой Джими», и Московский театр сатиры, и даже одно время прописался цыганский театр «Ромэн» под руководством Мойше Гольдблата и Михаила Яншина. Но это в далеком прошлом. Даже седовласые преподаватели не помнили прежних хозяев этого доходного дома, что уж говорить про молодежь. У них дела были поважнее.
Сдав документы, Лиза пешком без задержки отправилась, на Тверскую в МХАТ. Нужно было успеть записаться на двухнедельные подготовительные курсы. По сравнению с ГИТИСом, там готовили абитуриентов более основательно. Преподавали замечательные педагоги МХАТа – Сажин и Земцов, у которых можно было многому научиться. Только к полудню удалось освободиться, и она, не мешкая, поехала к бабе Вере. Она жила на Никольской недалеко от «Славянского базара».
Баба Вера, полуслепая старушка, была очень дальней родственницей по линии матери. Не первый год, она привечала нерадивую абитуриентку, и Лиза платила ей любовью, посильным трудом, отмывая, накопившуюся за год, сажу на окнах, драила, ванную, туалет, красила и белила высокие, но нескладные комнаты старушки.
– Эх! Приберет меня Бог! Куда пойдешь милая! – вздыхала старушка, – а пока милости просим. Я тебе на кухне постелю.
– Да конечно баба Вера. Я сама постелю. Белье в шкафу?
– А х-где ж ему еще быть, – скрипела старушка. – Там и покоится. Подштопать надо.
– Сделаю. Только не сегодня. С ног валюсь.
– Да окстись касатка! Это я так сболтнула, не подумавши.
– Я вам гостинцы привезла, – оживилась Лиза, ныряя в рюкзак.
– Х-господи! Да зачем, – неуверенно открестилась старушка. – Мне государство пенсию платит, и Москва доплачивает. Мы не бедствуем.
– Это от чистого сердца! – с нотками лести заявила Лиза, разворачивая бумагу.
– Хм! Тогда конечно. – По-хозяйски, жмуря один глаз и рассматривая подарки, сказала старушка. – Как Мария?
– Вы про мамку? Татьяну спрашиваете!? – подняла брови Лиза.
– Батюшки! Ты же Татьянина, Чумакова дочь, я все путаю.
– Здорова. Привет передает, – со вздохом облегчения поведала Лиза.
– И ей передай, как приедешь. Ты же на доктора выучиться хотела?
– Нет! В артистки хочу.
– Куда тебя леший понес!? – воскликнула старушка с удивлением в голосе. – Этого бесовского племени сейчас пруд пруди – и ты туда же! Выбрось эту дурь из головы!! Это же вертихвостки, а в тебе еще деревню видать, – решительно заключила она.
– Видать? – недоуменно переспросила Лиза, немного смутившись.
– Да конечно, – прямолинейно продолжила хозяйка. – Вот дохтор из тебя бы отменный получился. Слушай, что я тебе говорю. Я жизнь прожила. Люди уважать будут.
Лиза не стала возражать, вспомнила где-то слышанное: «Врачи можно разделить на три категории: врач от Бога, врач – ну, с Богом, и врач – не дай Бог!»
Если не к душе, то уж лучше не дай Бог.
Простыни, как и все в квартире пахло нафталином, тленом, и чем то еще, что указывало на давно отжившее, уходящее в небытие.
«Однако. Над тем, что видать „деревню“ даже старушке – настораживает! С этим что-то надо делать!» – подумала Лиза, тревожно засыпая на жестком топчанчике, под громкое тарахтенье холодильника. – «Может и правда, не зря говорят: „Девушка может уехать из деревни, а деревня от девушки никогда!?“»
На курсах Лиза, не смотря на разницу в возрасте, подружилась Урсулой Лушниковой, которая тоже готовилась к поступлению в ГИТИС и еще одним парнем, который представлялся Никасом хотя на самом деле был Николаем. Узнав, что они подали документы в ГИТИС, а не в МХАТ, он по большому секрету поделился своей теорией для поступления и уверял, что она практически не должна давать сбоев.
– Все что мы учим девчонки, – полушепотом, говорил парень, – это по большому счету пальба по противнику которого не видишь. Вроде и пуль много тратишь и огонь плотный, а толку мало. Не можешь ты поразить цель наверняка. Противника, то бишь того, к кому поступаешь – надо знать точно. Привычки, предпочтения, вопросы, которые он любит задавать. Пардон! Геморрой которым он болеет. Вес щуки, которую он выловил в прошлом году. Ты его должен изучить как родного человека – как мать и отца вместе взятых. Это он тебя видит впервые! А ты нет! И ага! Наши в дамках! Как по нотам пройдешь. А чтобы все узнать – разведку нужно провести, на все спектакли, выступления, интервью, творческие вечера ходить, с бывшими учениками, родственниками говорить. Вот тогда ты во всеоружии.
– Ну и как!? – интересовались девчонки? – Ты то вооружился!?
– Я уже свою ставку сделал, – важничал Никас. – Мне бы только вначале не срезаться, а там где всем страшно, – мне наоборот легко будет. Иначе я вообще бы на курсы не пошел. Лишнее!
Лиза задумалась. В этой теории, несомненно, было рациональное зерно, но она подходила только для москвичей. Впрочем, кое-какими материалами по ГИТИСу Никас благосклонно поделился с ними. Он собирал их попутно. В основном это были вырезки из газет, театральных журналов и распечатки из Интернета.
Лиза с Урсулой прониклись доверием к подарку и потратили несколько вечеров не только на то, что преподавали на курсах, но и на изучение и разбор материалов Никаса. Это их еще больше сдружило. Занимались у Урсулы, в их загородном доме, который был расположен вблизи знаменитой Рублевки. Дом еще не был достроен, но поражал своими размерами и мало уступал особнякам российских знаменитостей.
– Мы тут уже многих на улице знаем, – заявила Урсула. – Публика еще та! Отдельные полагают, что они поднялись. Однако на самом деле они всплыли.
В перерывах юная хозяйка дома вертелась перед громадным зеркалом и рассказывала про молодежную студию Спесицева и непомерно дорогую театральную школу Крачковской, в которых ей удалось позаниматься. Выглядела Урсула стильно: длинная бежевая юбка, коричневая блузка на запах, с ниткой жемчуга на шее, с браслетами, и беленькая сумочка, которая как молния металась за ее телом в такт движениям. Лиза невольно вздыхала и немного завидовала подруге. Но Урсула никогда не кичилась нарядами и не подчеркивала свою исключительность. Минутная женская слабость была мимолетной и вполне естественной. Культ из нее никто не делал.
– Вчера представляешь! Надела новый пуловер, – делилась она впечатлениями, – посмотрела на свое отражение – дура-дурой… Сняла пуловер, вновь взглянула… М-да… Дело не в пуловере…
А под вечер она угощала Лизу сладкими заморскими штучками и пуэром. Пуэр – маслянистый, приятный напиток, был слегка похож на какао, и обладал лёгким ореховым привкусом. Заваривала его Урсула в стеклянном чайнике, взбивала венчиком на батарейках, а подавала в пиалах, при этом смешно, до щелок, растягивая ладошками глаза и кланяясь в китайском стиле.
