Мы идем с кроликом домой, он пригрелся у меня под боком. Уже не дрожит. Во дворе молодая соседка-американка Джулия гуляет с маленькой дочерью. Они въезжали в наш дом в тот день, когда ко мне переезжала она. Мы долго в приступе взаимной вежливости уступали друг другу грузовой лифт. В итоге он никому не достался — что-то замкнуло, отключили свет. А мы еще два часа сидели в фойе подъезда на чемоданах и ящиках, болтали и даже заказали пиццу из ближайшего ресторанчика.
«Джулия, простите, когда у вашей дочери день рождения?» — «О, в эту среду! Завтра будем печь абрикосовый кейк, заходите в гости». — «Постараюсь. А можно я заранее преподнесу ей подарок?» Я приоткрываю свою корзинку, и они обе охают. Ошалевший от новых впечатлений кролик быстро успокаивается в объятиях кучерявой малышки... Сегодня вечером оттепель и грязь со снегом, но запах такой свежий, весенний. Я, кажется, даже почувствовал аромат жасмина, это было так непривычно, что я остановился и пару минут вертел головой.
Иногда кажется, что я совсем ничего не достиг. Что упущений и потерь было больше, чем достижений и побед. Это чувство настолько отвратительно, что я старательно избегаю любого на него намека. Не брать в голову — незачем подпускать его так близко. Я понимаю, что прячу голову в песок, обманываю самого себя, и в этом есть что-то патологическое. Мне вообще сложнее оглянуться назад, чем смотреть вперед. В конце концов, не знать, что тебя ждет, — самый что ни на есть концентрированный кайф. Единственный способ узнать — попробовать. В таких мыслях я нахожу временное успокоение.
Захожу в лифт и чувствую запах кролика. Как он на новом месте? А меня ждут безмолвный дом, горячий душ, сигарета на пустой кухне, где из звуков только дыхание и шум закипающего чайника. Порой кажется, что он — единственное существо, которое чувствует меня таким, какой я есть, тогда как каждый видит таким, каким кажусь.
В жизни люди периодически рассыпаются на кусочки, а потом собираются, и получается новая картинка. Не знаю, какая я картинка, — я все время по кусочкам. Иногда они крупнее, и тогда я чувствую себя лучше, и кажется, что вот-вот наступит какое-то гармоничное благоразумие. А иногда они такие мелкие, что я вообще не понимаю, что делать с этими крошками. Изматывает. Мне хотелось бы выпрямить спину, не горбиться — так бы жить всегда. Но вечером я возвращаюсь домой, понимаю, что не нашел ответов за день, и снова рассыпаюсь. Жизнь врассыпную. Вплоть до финального свистка.
8
У меня мертвая сперма. Врач-андролог азиатского происхождения хладнокровно произнес: «Диагноз — некроспермия», и мне почемуто резко захотелось какао. Не пил его с детства. В школе готовили совсем невкусное какао, я воротил нос и брал чай. Но именно сейчас мне до непрекращающегося озноба хочется того самого невкусного какао. Горечь правды?..
Девяносто четыре процента неподвижных сперматозоидов, от оставшихся шести ни одна женщина не забеременеет. Во всяком случае, без медицинского вмешательства. «Воспаления на данный момент у вас нет. Это болезнь генетического характера или от сильного стресса. От вас беременели женщины?» И я вспоминаю нас в бризе утраченного майского утра. Я проснулся от пристального взгляда. Приподнявшись на локте, она смотрела на меня с бесконечным ощущением жизни. В комнате пахло хвоей, остатками теплого рассвета. «У нас будет ребенок».
Я спросонья не сразу понял всей сути ее слов. На мгновение мне в порыве чего-то неожиданно-ненастного захотелось убежать подальше. Сдержался. И с окаменелостью острой паники внутри, пробурчал: «Это хорошо». Она рассмеялась, укрылась мятой простыней. «Не волнуйся, я от тебя ничего не требую». Притянул ее к себе. «А я — требую». Черт, это было так недавно и одновременно давно. Я не хочу, чтобы ты имела какую-нибудь форму, была именно тем, что начинается до воспоминания.
Выбегаю из кабинета. Здесь пахнет васаби и истребленными японскими дельфинами. Бегу быстро, без оглядки, люди и предметы сливаются в спектр. Немаленькая сумма за плохую новость. Или хорошую? На моем продолжении поставлена точка. Никаких многоточий. Это возмездие времени. За то, что я не остановил отчаяние той женщины с грудным ребенком на перроне. Она убила себя и свою частичку в двух шагах от меня. Мне стоило только протянуть руку.
Виктория открывает дверь с хмурым лицом. Вся такая мягкая, сонная. Даже красивая. «Какого черта ты приперся в такую рань? Суббота ведь!» Из-под сиреневого халатика выглядывает белоснежная грудь с выпуклыми розовыми сосками. Захожу в ее маленькую квартиру. Здесь пахнет кошками и цветочными духами. Калякималяки, головоноги на обоях прихожей. В доме есть ребенок? «Тебе кофе сделать?» Она всегда пьет кофе по утрам и после секса. Виктория — не молоденькая, но молодится. Около тридцатишести–тридцативосьми лет. Живет с сестрой, работает менеджером по продажам в нашей конторе. Забавная бабца. Трахается отлично, лишних вопросов не задает. Когда-то она мне нравилась, сейчас — ненавижу. Такой тихой ненавистью, когда хочешь сделать больно даже на расстоянии.
Хватаю ее за талию, с силой бросаю на кровать. Задираю халат, раздвигаю ее ноги и впиваюсь ртом в вагину. Сухую и такую же сонную, как ее хозяйка. Вокруг нее отросшие волоски, колются. И я колюсь своей трехдневной щетиной. Чем больше Виктория брыкается, тем сильнее твердеет мой член. «Сумасшедший, отстань...» Злюсь. «Ты же хотела от меня ребенка, да? Хотела?» — «Проваливай, скотина!»
...В прошлую нашу встречу Виктория посоветовала мне сдать анализ на бесплодие. В шутку? «Мы который раз без презерватива, а я не беременею. Сходила к врачу, она говорит, здорова. Малыш, твоя сперма что-то шалит». Блин, тяжелый случай, пора сваливать. «Ты хочешь от меня ребенка?» Виктория распоряжается своим будущим, как товаром нашей компании. «А чем ты плох? Симпатяга, книжки читаешь. В моем возрасте выбирать не приходится». Я не знаю почему, но спустя неделю я дрочил на потрепанный Hustler c силиконовой брюнеткой на обложке с призывом «Bang me!». Теплая сперма в холодную пробирку. Брр, ужасные ощущения!..
Виктория размякает. Я дрочу над ее влагалищем и через пару минут кончаю на нее мертвой спермой. Она улыбается, я — застегиваю ширинку. Она растирает пальцами густые брызги и засовывает липкие пальцы в себя. У каждого своя правда, но истина всегда одна.
Перед тем как спуститься в метро, я курю у зимней набережной. Туман, влажный ветер бьет в лицо. Волны ворочаются под потрескавшейся коркой льда, уходят вдаль, исчезая в белом молоке нависшего тумана. Ну край мира, просто край мира.
9
Я не иду в банк. В этот раз беру машину напрокат и сам отправляюсь туда, куда с разной частотой хочется вернуться всем. Город детства. Он в пяти часах езды от бьющего наповал мегаполиса, где каждую ночь тысячи женщин отворачиваются к стенке с одной мыслью «ну обними же, обними», где каждое утро тысячи мужчин просыпаются с мыслью о том, какую сегодня придумать причину для позднего возвращения домой.
Рыжий «Опель» с выцветшими кожаными сиденьями. Оптимальный вариант для дорог, по которым мне предстоит ехать. Инфраструктуры здесь хромают. Зато в городе моего детства есть море, есть рыбаки с печальными глазами и их шаловливые детишки — они скоро вырастут, уедут в мегаполис за иллюзией счастья. Еще здесь много солнца, оно на ладони неба, на него можно смотреть со всех сторон, зданиявысотки не помеха.
Я хорошо помню этот город, хотя все детство провел в себе, в своей голове, в постоянной уборке. То одну мысль подвину, то другую. Тут вытру пятачок, а это выброшу. Лабиринты моего маленького мира с созвездием Большой верной собаки. Такой верной, что отзывается даже на команду полузакрытых глаз.
Там было все так, как нужно. А почему было? Мне кажется, из детства я выехал, а вот до пункта назначения — «взрослости» — не добрался. Так и живу в автобусе. Временами думаю, что моего детства в виде маленького домика с солеными стенами уже практически нет. Он совсем состарился. А ведь если долго не ухаживать за домом, не подкручивать, не подкрашивать, если в нем не жить, то он рассыплется. И в какой-то момент становится выгоднее снести этот дом, чем починить.
Мы переехали отсюда, когда мне было шесть лет. Отцу предложили работу в холодном городе на северо-востоке. Там я научился по кусочкам отщипывать воспоминания о солнце, скармливать их воронам. Сначала я думал, что жизнь без желтого диска над головой научит меня больше любить, ценить его. Со временем понял: смогу жить-дышать дальше, как только перестану думать только о том, что я люблю, а не о том, что любит меня. Как запутанно получилось. О детстве иначе говорить сложно. Клубок, который со временем разматывается, и нить то сгибается, то выпрямляется.
