Джим Карсон смеялся и думал, что Нью-Йорк невыносим. Просто невыносим. Три часа назад сложная юридическая дискуссия в роскошных апартаментах на верхнем этаже уоллстритского «Чейз Манхаттен бэнк», — а теперь хаос, рок, марихуана и рыженькая, ростом пять футов девять дюймов, отплясывающая прямо перед ним в микроюбке и без трусиков, вся открытая взгляду.
Когда музыка кончилась, рыженькая подошла к его столику, царственно игнорируя своего кавалера, облысевшего ветерана конкурентных войн за сбыт одежды.
— Мистер Карсон, помните меня?
— Помню. Ты снималась в «Необузданном» на студии «Юниверсл».
— Угу. А потом ни одной роли.
— Наведалась бы ко мне.
Взгляд сидящего Карсона упирался чуть ниже талии рыженькой, а когда он поднял взгляд, оказалось еще хуже. Ну и ну! Неожиданно для себя он рассмеялся.
— Попробуй пробейся к вам. Молодых актрис не пускают в кабинеты режиссеров, если они не шлюхи.
— В таком наряде пробилась бы.
Рыженькая рассмеялась вместе с ним.
— А где вы остановились, мистер Карсон?
Тут неотвязный кавалер положил руку ей на бедро.
— Ты что, Джейд, забыла обо мне?
— Остынь, Эйб, — сказала она, легким движением стряхнув его руку.
«Да ну и черт с ним», — подумал Карсон. Он встал, пожал руку Эйбу Уэберу, а потом представил своего соседа по столику — президента одной крупной телекомпании.
— Подумать только, — сказала рыженькая. — Может, мне следует надеть трусики?
— Ради меня — нет, — галантно ответил тот.
— Я остановился в «Уолдорфе», — сказал Карсон. — Номер восемнадцать десять.
— Но послушай… — начал было Уэбер.
— Тихо, Эйб, — оборвала его рыженькая, и они удалились. Потом ушел и президент телекомпании, и Джим оказался в обществе голливудского актера, похожего на Уоррена Битти, звали его Бак Хеминг. Бак заговорил с таким нарочитым техасским акцентом, что Джим чуть не полез на стену от хохота, и предложил: «Давай возьмем пару девочек и закатимся ко мне». Было уже довольно поздно, половина третьего, Карсон накурился марихуаны, и мысль насчет девочек пришлась весьма кстати.
— Каких?
— Какие приглянутся, — сказал Бак. — Сам знаешь, отказа мы здесь не встретим.
Это была правда. Как-никак Джим Карсон прекрасно снял два нашумевших фильма и продолжал расти как режиссер, а к Баку, по его выражению, девицы липли, «как мухи на дерьмо». Джим выкурил еще сигарету с марихуаной, посмеялся, и они ушли с тремя девицами, двумя манекенщицами и стюардессой по имени Линни Липпикотт, не пожелавшей упускать Джима, но отправились они не к Баку, а в ресторан Р. Дж. Кларка, прокуренный и шумный, съели по бифштексу, и подвыпившая стюардесса сказала Джиму:
— Жаль, что мы не встретились два года назад.
— Почему?
— То был год петуха!
Восхитительная брюнетка со спадающей на глаза челкой и невинным личиком была явно чужой в этой компании, но не уходила, желая наутро похвастаться всему экипажу, что провела ночь с Джимом Карсоном.
И конечно же, конечно, ему уже было пора в постель, поразвлечься с этой девицей, но сперва потребовалось заехать в бар ресторана «Гиппопотам» навестить Оливье Кокелена. Стюардесса с невинным личиком висла на Джиме, а обе манекенщицы на Баке, дымилась марихуана, на стенах, заглушая ее запах, курились благовония, потом этот идиот Бак бежал, что-то крича, посередине Парк-авеню, девицы гнались за ним, Джим ехал сзади в лимузине с шофером и видел, как они все втроем повалились на островке безопасности, а когда поднялись, две почему-то оказались совершенно голыми, потом все вскочили в лимузин, и Карсон спросил Бака:
— Как же ты проведешь их в дом?
— Ерунда, — ответил Бак. — Скажу привратнику, что это монахини из обители святой Марии, ставившие на команду Нью-йоркского университета. — И всем это показалось смешно, дурманно-смешно, гашишно-смешно.
А позже, на квартире у Бака, стюардесса радостно залезла в постель к Джиму Карсону, и, засыпая, он смутно видел перед собой брюнетку с ангельским личиком, голова ее была откинута набок, губы приоткрыты.
Но, черт возьми, такое он видел множество раз.
На другой день Карсон прямо от Бака поехал на Уоллстрит, и банковский служащий спросил:
— В фильме снимаются Кендайс Берген и Доналд Сазерленд?
— С ними заключен контракт.
Служащий снял очки без оправы.
— Мистера Сазерленда я что-то не помню.
— «Передвижной хирургический госпиталь».
— Телеспектакль?
— Лучший фильм семидесятого года. Сазерленд снимался в главной роли.
Этот человек оказался не так несведущ, как полагал Карсон.
— Снимался Элиот Гулд, — сказал он.
Карсон рассмеялся.
— Прямо в точку. Гулд летал на Луну и обратно. Но в главной роли был Сазерленд — он очень талантлив. Я снимал его в фильме «Военно-полевой суд».
Служащий вымученно улыбнулся.
— Извините, что я задаю эти вопросы, мистер Карсон. Говоря по правде, мне хочется убедить дочерей, что я знаю эту кухню изнутри. Разумеется, в этих вопросах мы полагаемся на ваше суждение.
— Прекрасно.
— Распоряжаться деньгами будет студия «Двадцатый век Фокс»?
— Да.
И Карсон подумал, как просто было все пять лет назад. В те дни у тебя в руках были деньги, у тебя в руках был фильм. МГМ, «Юниверсл», «Коламбия» просто поручали тебе съемку и надеялись, что ты не выйдешь из сметы. Теперь же банки непременно суются во все.
— Можете неофициально передать мистеру Зифкинду, что мы одобряем этот фильм, — сказал служащий.
Но когда Карсон собрался уходить, этот человек сказал:
— Простите, мистер Карсон, я хотел спросить вас кое о чем.
— О чем же?
— Мы не встречались раньше где-нибудь? Только не в Голливуде, я там не бывал.
— Десять лет назад я работал в Вашингтоне.
— А-а, — сказал служащий.
— В ЮСИА.
— Угу.
— Вы бывали в то время в Вашингтоне?
Служащий опять вымученно улыбнулся.
— Покойный президент не был моим идеалом, — сказал он. — Но я присутствовал на инаугурации как представитель банка. Мело́ тогда ужасно.
— Я был на балу, но вряд ли мы встречались в толпе.
— А, теперь ясно! — радостно сказал служащий. — Бал. Вы танцевали с моей племянницей. Это… удивительно. Как же вы попали в Голливуд оттуда?
— Кое-кто застрелил кое-кого, — ответил Карсон. Ему вдруг стало противно находиться в одной комнате с этим радостным маленьким служащим правых взглядов, но он не мог позволить себе нарушить сделку. — Что ж, рад встретиться с вами снова, но боюсь, я вряд ли припомню вашу племянницу. В тот вечер я танцевал с пятьюдесятью девушками, большинство из них были мне незнакомы.
— А Стефани Сполдинг? — спросил служащий.
Черт возьми!
Карсон старался забыть о Стефани, с которой у него был недолгий роман. Она оказалась просто-напросто типичной выскочкой из Бэк Бэй.[2] К тому же эта история омрачала его воспоминания о тех временах в Вашингтоне, и он даже не хотел разбираться, почему именно.
Но сегодня, видимо, выдался скверный день. Карсон вернулся в «Уолдорф», и там на конторке его ждала телеграмма. Он вскрыл ее и прочел:
«Нужно поговорить, когда вам будет удобно. Буду звонить.
Джордж Уильямс, помощник заместителя министра юстиции».
Министерство юстиции? Что это может значить?
Встревоженный, он поднялся к себе в номер. Прошлую ночь он здесь не спал, и в вазе увядали цветы от журналиста, не дающего ему покоя. Сдаваться этот тип не собирался.
Но Карсон не думал о журналисте. Из головы у него не выходило содержание телеграммы. Он швырнул пальто на кушетку, сорвал галстук, бросил его поверх пальто и вошел в спальню. И тут увидел нечто очень странное. На кровати лежал его паспорт, взятый для предстоящей поездки за границу. Изрезанный на кусочки!
Кто-то располосовал его и разбросал по всей кровати. Черт возьми, что происходит?
И внезапно увидел полудолларовую монету с профилем Кеннеди.
СТЕФАНИ СПОЛДИНГ
Из досье ФБР
«К-30087, проверенный осведомитель, сообщает, что Стефани Сполдинг Уинтроп 6 октября 1967 года была на митинге организации „Женщины против вьетнамской войны“ в Паунд-Ридже, штат Нью-Йорк. Она пожертвовала этой организации 5000 долларов, чек № 32, выписан на Первый Национальный Банк Паунд-Риджа 7.Х.1967 года. На последующих митингах замечена не была».
10
Стефани Сполдинг Уинтроп высоко подбросила теннисный мяч и подала с такой силой, что выбила у Брета О'Брайена ракетку.
— Ты что, зла на кого-то? — крикнул он ей.
«Знал бы он», — подумала Стефани, но промолчала, перешла на другую сторону и сильной подачей выиграла еще одно очко. На этот раз Брет усмехнулся.
