не было вовсе.
Зима выдалась не такая холодная, но колючая. Ядовитая. С вечно завывающими в горах по ту сторону реки ветрами. В вое слышался стон. Или даже просьба. Ивану всё мерещилось, что на том берегу кто-то есть. Кто-то зовёт его.
Снега не так много нынче — плохо. И живности мало. Силки пустуют. Тоже плохо. Тогда зачем он идёт проверять их? Наверное, потому что рыба надоела. Мяса бы. Свежего.
Смешно. И грустно.
Иван вышел к ручью. В полынье, вслед за течением тянулись, волнуясь, словно в странном завораживающем танце, нити рогозы. Какое-то время он наблюдал за потоком, вслушивался в журчание ручья, пытаясь, как бывало раньше, расслышать чьи-то голоса, пока не понял, что смотрит сам на себя.
Иван отпрянул. И торопливо, проваливаясь в снег, падая, скользя, покинул это место.
Ему показалось, что на него взглянула смерть.
Немного погодя Иван остановился отдышаться. Да плевать. В землянке, в погребе, или скорее в яме, прикрытой сколоченной из гнутых горбылей заслонкой, ещё есть запас вяленого мяса. Есть сушеные ягоды и грибы. Есть травы — он заварит чаек. И будет вечер, когда можно будет привычно прислушиваться к звукам природы. И будет ночь, когда можно будет забыться, покоясь на слежавшейся, местами уже плешивой медвежьей шкуре.
Ивану чудилась беспрестанная тоска в волчьем вое; в величавой усталости лосей, апатично проламывавшихся через обветренный сухой подлесок, представлялась некая лесная мудрость; а зловещая, где-то даже сардоническая песнь филина обещала тебе вечное заточение в… бездне. Ледяной, как самая лютая стужа и бесконечно безжизненной.
Бездна. Слово пугало. Нет, не так. За этим словом таился ужас. В бездне кто-то жил. Тот, кто пристально смотрит на тебя и ждет. Кто вечно хочет тебе что-то сказать, а может, и подчинить своей воле.
Давно ли он перестал радоваться? Тогда почему ему смешно сейчас? В эту минуту? Или ему кажется? Он сходит с ума?
Отшельник добрел до землянки поздним вечером. С зайцем в руках. Случайно наткнулся и успел оглушить зверька палкой. Может, беляк был ранен или болен? Кто его знает? И потом, так ли это важно? Главное — будет хороший ужин. Он зажарит зайца на костре, любуясь на звёзды.
Разделывая тушку зайца, Иван заметил, что одна лапка и правда повредилась. Что интересно — лапку словно обожгло. Отшельник не придал этому значения.
Ужин и правда был хорош. Пока разделывался с зайцем, настоялся чай — мята, зверобой, клюква и дикие яблоки. Запасы на зиму, которых осталось прискорбно мало.
А потом Иван отправился спать.
Ивану часто снилось, что он сидит в клетке. Во тьме. Иногда он жаждал вырваться из нее, но чаще пребывал в прострации. И всегда в полной тишине. Такая тишина давила. Чем дольше, тем хуже. Постепенно приходило понимание, что на самом деле тишины нет. Есть только шум. Безжизненный и безэмоциональный.
Тишина — это шум? Мысль не давала покоя.
После таких сновидений Иван ходил как оглушенный. Иногда требовались часы, чтобы прийти в себя и унять вездесущую головную боль. В таких случаях он заваривал мяту или просто жевал сушеные плоды боярышника.
Но сейчас тишина ушла. Отшельник услышал голоса. Сотни, тысячи. Несмолкаемый неразличимый шепот. Он вскочил посреди ночи в холодном поту. Огонь в печке погас. Поежившись, Иван накинул тулуп, натянул сапоги и вышел во двор — в сенях запас дров кончился. Пока набирал новую охапку промерзших чурок, в беспорядке приваленных к стене землянки, вдруг явственно ощутил на себе… чей-то взгляд.
Глаза — волчьи? — ярко светились в ночных сумерках приближаясь.
Иван забежал в землянку, схватил кресало, кремень и торопливо запалил факел. Подошёл к остаткам забора, не замечая, с каким оглушающим хрустом ломается под сапогами ледяная корка во внезапно омертвевшем лесу.
На границе света стояли неведомые твари, похожие на волков. Всего трое. У одного из них глаза буквально горели огнем. Но самый крупный и наиболее уродливый зверь был, похоже, слеп. Он водил мордой принюхиваясь.
Несколько минут человек и чудовища разглядывали друг друга, потом странные пришельцы… испарились. Убежали? Иван так и не понял, настолько быстро это произошло. Отшельник долго не осмеливался сдвинуться с места, но потом решился подойти туда, где он видел чудовищных волков. Но на снегу, покрытом тонкой и хрупкой, как стекло, коркой, он не обнаружил ни следа, если не считать темных подпалин. Дым? Иван сразу припомнил хромого зайца, и его тут же стошнило.
Остаток ночи отшельник провел на пороге, греясь у костерка и мучительно всматриваясь во тьму.
А утром произошло ещё кое-что. Нечто, словно пробудившее его ото сна.
Едва родившийся рассвет — там, за горами, — очернила тьма. Темно-синее марево вскинулось в небо и исчезло.
Весь день Иван сторожил свое убогое хозяйство. Вглядывался в темную массу деревьев, подмечая каждый шорох. Топор, дубина и лук находились рядом, чуть унимая безотчетную тревогу.
И снова в тоскливом завывании ветра слышался зов. В конце концов, за весь день отшельник так устал, что уснул, едва стемнело.
Но сон не шел. Иван смотрел в потолок, озаряемый светом догорающего очага и смутно ощущал чье-то присутствие. Не выдержав, он схватил факел, выбежал из дому…
Падал долгожданный пушистый снег. Безмолвие окружало его. Светила луна. Никого — ни зверя, ни призраков. Немного успокоившись, отшельник опять прилёг.
Но, несмотря ни на что, не спалось. Был кто-то рядом, кто-то, непохожий на зверя, на птицу. Отшельник силился понять, что же с ним происходит, но не находил ответа. Несколько раз вставал, обходил дом, искал неизвестно чего, рыча и плюясь, но тщетно. В эту ночь он так и не уснул.
Наступивший день был чист и прекрасен. Снег накрыл долину пухлой периной, в небе безмятежно лучилось солнце. Но Иван не радовался. Он всё ждал, когда же повторится вспышка. Не отрываясь смотрел на горы. Ступил на лед, покрывший реку, и чуть не провалился в холодную воду. Но ничего не произошло: жуткое индиговое пламя не потревожило покой тех диких мест.
Иван вздохнул. Зевнул — сказалась усталость. Побрел в землянку, где, наконец, заснул. Крепко-крепко. И ему приснился сон, не виденный ранее. Какая-то женщина что-то говорила ему, её лицо исказилось горем (или пылало ненавистью?), слова пропитались болью. Поначалу Иван ничего не понимал, но в какой-то момент где-то глубоко внутри него зажегся крохотный огонек — то были воспоминания, пытавшиеся прорваться наружу, сквозь непроходимую чащу инстинктов и привычек, родившихся из-за одичалости. Отшельник проснулся, но облик женщины не исчез. Он испугался и закричал: «Уйди, ведьма! Оставь меня!» Привидение
