лет прозябания в забытом всеми богами, или же демонами, краю. Кто его привел сюда и зачем? Тот… монах? Почему монах желал ему смерти? Что с его матерью, которую звали… Марией? Он должен во что бы то ни стало найти монаха и получить ответы. Иначе он сойдет с ума. Он не может находится здесь ни минуты.
Иван принял решение. Следующим, очень теплым солнечным зимним днем, когда голубой небосвод поражает своей необыкновенной гармоничной чистотой, а белизна снега до боли ослепляет, отшельник взвалил на плечо котомку, полную вяленого мяса и сушеной рыбы, сунул за пояс топор, нож и отправился в путь…
Бьющий без промаха
Отшельник в последний раз взглянул на притулившуюся к реке землянку. Тридцать лет прошли, как один день. Он не знал, как этому отнестись. И пусть. Поправив котомку, он решительно зашагал вперед.
Путь Ивана был труден. Перейдя реку по раскисшему, зыбкому льду, Иван очутился в еще более диком краю, чем родной берег. Предгорье, хаотично поросшее хвойным лесом, казалось враждебным и неприступным. Возвышавшиеся за предгорьем громады подавляли, отшельник малодушно сжался, побежал назад, но, остановившись у крутого яра, задумался. Перед его мысленным взором пробежали все те немногие фрагменты из прошлого, которые еще не выветрились из памяти. Рваные малопонятные куски, напоминавшие, что он пожил-таки и немало.
Иван вспомнил, как они с монахом шли по высыхающему на глазах краю и горячий отравленный ветер жег лицо. Вспомнил, как со стоном вытаскивал раздувшихся клещей на редких стоянках в непроходимых лесах, на перевалах. Как вместе строили жилище. Как сильно простудился и долго пылал в горячке, лежа в только-только построенной землянке. Монах тогда озабоченно смотрел на него и что-то бормотал. «Надеялся, что я умру?» — не без злорадства подумал отшельник.
После недолгих сомнений отшельник рассмеялся. Он решился. И углубился в лес.
Иван шел вдоль ущелья, продираясь через сугробы и непроходимые заросли бурьяна, преодолевая овраги и деревья, поваленные ветром и оползнями. Со скал стекали многочисленные ручейки, соединяясь в один общий бурлящий поток, вливающийся в оставленную позади безымянную реку. Со склонов доносились шорохи, рычание; в чаще блестели глаза хищников.
Когда первый день путешествия подошел к концу, Иван, обессилев, упал. Однако чувство самосохранения, обострившееся в нем за годы одиночества, не позволило отдыхать. Собрав последние силы, он отыскал подходящий для ночевки грот повыше, в скалах. Развел у входа костер, изготовил из лиственницы лук (благо бечевку прихватить не забыл), настругал стрел и, соорудив постель из веток, заснул беспокойным сном.
Проснулся ночью от пронизывающего холода. Костер погас, и ветер заносил снежные хлопья в грот. С трудом разогнувшись, Иван вышел. В небе висела яркая луна, холодно освещавшая долину. На дне ущелья, там, где вчера Иван топором прокладывал себе путь, он увидел каких-то людей, вооруженных мечами, в черных плащах, в латах и шлемах. Они молча, не спеша, брели, словно выискивая кого-то. Иван счел нужным схорониться в гроте. До рассвета оставалось около двух часов, и он решил не разводить костер. Однако мороз крепчал и к восходу солнца Иван окончательно окоченел. Спустившись, он принялся яростно прорубать дорогу, и постепенно кровь заиграла в нем, принеся спасительное тепло.
Иван шел так целый день, оглядываясь по сторонам, изредка делая привал, во время которых разводил огонь где-нибудь в укромной ложбинке и жарил подстреленных беляков. Странно, что отшельник не заметил на снегу следов ночных пришельцев. Может, это были призраки, как его недавние гости?
К ночи Иван добрался до гор; присыпанные вечным снегом вершины касались облаков, темных в начинающихся сумерках. Забравшись на голый уступ, он быстро заснул, свернувшись у доброго костра. В последний момент отшельник лениво подумал, какой же он безрассудный, раз засыпает вот так, на проветриваемом всеми ветрами месте, один…
Совсем один.
Иван очнулся стоящим на краю уступа, с топором в руке. Всю ночь он плохо спал, то и дело вглядываясь в темноту и подкладывая предусмотрительно приготовленный им хворост в огонь. Но момент пробуждения не помнил. И сейчас он застыл, с тупым изумлением глядя на ползущих черных воинов. Сырые ветки шипели, сгорая, и огонек, верно, виднелся на много верст вокруг, но…
Черные воины крались бесшумно, странно.
— Эй вы! — вдруг безрассуднокрикнул Иван. Воины никак не отреагировали: не обернулись, не прислушались, не замедлили шаг. Отшельник торопливо спустился и буквально плюхнулся на тропу, зарывшись лицом в снег. За спиной колебалось поднятое им эхо. Колебалось, затухая, очень долго, и Иван осмелился подняться, только когда оно окончательно стихло.
«Я что, схожу с ума? — подумал он. — Зачем я это сделал? Зачем закричал?»
Суетливо вскочив на ноги, отшельник завертелся на месте, но воинов нигде не было видно, как и их следов. Призраки, догадался он, точно, призраки. Смех пробрал его, и он облегченно вздохнул. Конечно, лучше призраки, чем настоящие…
Уже карабкаясь в гору, на место ночевки, Иван снова заметил их. Они появились невесть откуда, и впереди ступал, чуть сгорбившись, широкоплечий парень. Совсем молодой, но хмурый, осунувшийся, заросший неровной щетиной, которую он, видимо, сбривал кинжалом. Совсем как он сам недавно. В поблекшем от долгой носки и грязи серебристом остроконечном шлеме. Иван прекрасно разглядел его в свете луны и, разглядев, не смог отвести глаз.
В изумлении отшельник бросился воину навстречу, но призрак прошел сквозь него. Все прошли, а Иван всё стоял как вкопанный.
Молодой, хмурый… Отшельник узнал его — это был он… сам?
Долго не двигался Иван, отрешенно глядя на занимающуюся зарю. Что-то подсказывало ему, что призрак — не он. Тогда кто?
Наконец, шок прошел. Иван почувствовал, что основательно замерз — новый день обещал быть еще более холодным. «Надо идти, — подумал он. — Нет, прежде надо разжечь огонь и согреться».
День и правда выдался до жути холодным. Ледяной ветер дул с такой силой, что отшельник задыхался. Тропу, если она существовала, замело снегом, и Ивану приходилось чуть ли продвигаться ползком. За весь день он не съел ни кусочка, ибо в горах, сотрясаемых метелью, царила безжизненность, а в котомке осталась лишь связка сушеных грибов и пара вяленых рыб — всё это отшельник решил приберечь на ночь.
Стемнело, а проклятая вьюга всё не унималась. Иван никак не мог найти подходящее место для ночлега. Вокруг возвышались горы с неприступными склонами. Узкая долина, занесенная снегом почти по пояс, была лишена хоть какого-нибудь укрытия. Ему стало страшно. Он запаниковал. Не выдержав, отшельник закричал, и в беспамятстве начал карабкаться вверх. Рукавицы соскользнули, топор потерялся,
