заметил; в долину почти не спускались. Два дня прошли как во сне: изнуряющая дорога, неотступный холод, да заметно увеличившаяся поклажа — охотник подстрелил еще двух баранов. Одну ночь они провели в пещере, вторую на вершине горы, меж двух выступов, похожих на ладони, заботливо прикрывших нечто драгоценное. В эту ночь они почти не заснули из-за страшного холода и сильного снегопада.
Брумха беспокоился. Он говорил, что надвигаются морозы, а идти еще как минимум сутки. К счастью, третий день выдался относительно теплым, чем и охотник воспользовался, до сумерек топая по крутым и непредсказуемым, из-за снега, скрывавшего все опасности, горным склонам. Иван так измучился, что почти не помнил наступившей ночи.
А утром Брумха сообщил ему две новости. Первая — хорошая: вечером будем в родном селе, если погода не подведет. А вот вторая — не очень: черные воины прошли совсем рядом с тем местом, где они заночевали. И впередиидущий имел сильное сходство…
Охотник долго не успокаивался и хотел убить Ивана, но передумал. Связал отшельнику руки, толкнул перед собой и впредь держал под прицелом копья.
Снова отправились в путь. Охотник взвалил на спину отшельнику обе сумки с бараниной. Связанные руки, тяжелая поклажа и враждебность вмиг утратившего всякую благожелательность охотника мало способствовали пути. Приходилось смотреть в оба, чтобы не сорваться в пропасть. Под конец дня отшельник чудовищно вымотался. Проголодался. Мучила жажда. А также мысль о том, как просто, оказывается, заставить себя ненавидеть.
Кажется, Иван и сам начинал себя корить за столь опрометчивый поход. Его путь только начался, а он уже успел чуть не замерзнуть насмерть в пургу и перепугать суеверного дикаря, усмотревшего сходство неведомого призрака со случайно встреченным им колдуном из-за реки.
Смешно.
Так они и пришли в селение охотника. Оно находилось на вершине невысокой горы. Вершина чем-то напоминала чашу. Туда вела предательски осыпающаяся скользкая дорога. Два десятка ветхих хижин, в которых жили одни старики (Брумха, оказывается, был самым молодым), окружали крошечный майдан; в его центре треугольником свалили брёвна. Ни женщин, ни детей, ни молодёжи. Иван так поразился, обнаружив вместо многолюдного племени десять немощных старцев, что невольно рассмеялся и сразу же получил чувствительный укол копьем вбок.
Старцы устроили Ивану допрос. Отшельник честно рассказал обо всем, что знал и помнил, умолчав о некоторых моментах, что смущали его самого. Выслушав, старцы удалились на совещание. Спустя полчаса они окружили Ивана, сидевшего на бревне, воздели руки к небу, хором прокричали нечто вроде молитвы, а, может, и заклинания, или же проклятья, затем кто-то ударил его по голове.
Иван упал без чувств.
Умри!
Когда Иван открыл глаза, то обнаружил себя в пропахшей нечистотами яме. Она была прикрыта связкой бревен, сквозь которую едва пробивался солнечный свет.
Стоило Ивану приподняться, чтобы получше исследовать место заточения, как подкатила тошнота и он повалился на спину. Сильно болел затылок, видно Брумха — а то, что ударил именно он, отшельник нисколько не сомневался, — приложился как следует.
Пока Иван лежал, собираясь с мыслями и осторожно ощупывая сукровицу на голове, кто-то коснулся его руки. Послышались сопение и возня. Иван вгляделся в сумрак и обнаружил подле себя человека. Большие глаза светились, точно две полные луны.
— Ты кто? — осторожно спросил Иван. — Тоже, как и я… пленник?
— А-а-ах! — рявкнул человек скорее печально, нежели злобно и указал вверх.
Далее он устроил целую пантомиму, из которой Иван заключил, что видит перед собой раба. Это расстроило отшельника, а дальнейшая информация, переданная человеком с поразительной для языка жестов выразительностью, напугала. Раба регулярно били и заставляли выполнять непосильную работу. Ивану тоже предстоит тяжко трудиться, питаясь отбросами и терпя каждодневные побои. Далеко не каждый выдержит. Вот он — раб горделиво ткнул себя в грудь — выносливый и сильный, а три его товарища не так давно померли, и хозяева дали полакомиться их останками (Иван про себя назвал его Прыгуном, за характерную манеру сидя на корточках подпрыгивать).
— Тех троих съели? — ужаснулся Иван. — Правда? Хотя, чему тут удивляться…
Прыгун закивал.
— Не скажешь, что за места, где находимся? — поинтересовался Иван. — Почему тут живут одни старики? А где женщины, мужчины, дети?
В ответ Прыгун продемонстрировал злобный оскал и сразу после этого агонию.
— Всех разорвал хищник? Хищники?
Прыгун кивнул и показал один палец.
— Один хищник? Уж не рех ли?
Прыгун в ужасе замахал руками и уполз в противоположный угол ямы, где и затих. Иван не стал докучать раба расспросами и задумался о своем положении. Что же будет с ним? Неужели его ожидают долгие годы рабства, унижений, избиений? И смерть, после чего тебя в лучшем случае сбросят в какое-нибудь ущелье, в худшем…
С другой стороны, он ведь не просто пленник. Иван вспомнил опасливые взгляды стариков. Они думают, что он колдун? Сомневаются? Может, сыграть на этом? Запугать их? Получится ли, после стольких лет одиночества и молчания?
«Колдун. Оказывается, я колдун. Или, все же раб?» — подумал он и почему-то рассмеялся, чем привел в замешательство Прыгуна, жалобно замычавшего и с мольбой посмотревшего вверх, будто ища там спасения.
«Кого он испугался? Меня?»
Но Прыгун не успокаивался.
— Ты чего? — спросил Иван.
Прыгун показывал на его руки. Отшельник взглянул на них. Огрубевшие, потрескавшиеся, задубевшие на морозе. Узловатые пальцы, потемневшие ногти. Руки человека, привычного к лишениям.
— Не понимаю, — сказал Иван.
Прыгун еще долго трясся в своем углу.
— Ладно, не буду тебе мешать.
Чем дольше Иван сидел, тем хуже себя чувствовал. Болела голова, хотелось пить, мысли путались. Что делать дальше, он не представлял. Как выбраться и продолжить путь?
Вскоре отшельник погрузился в странное состояние между сном и явью. Холод терзал все сильнее, Иван кутался в тулуп и тупо смотрел на собрата по несчастью, проваливаясь всё глубже в зыбкое оцепенение.
Сколько времени прошло — неизвестно. Ивана разбудил шум отодвигаемой заслонки. На миг показалось лицо Брумхи, закрывшего восходящее солнце, затем в яму опустился шест с петлей на конце. С завидной ловкостью охотник накинул на шею еще толком не проснувшегося Прыгуна петлю и вытянул того наверх. Не успел Иван что-либо сказать, как ту же процедуру проделали и с ним. Несколько секунд, в течение которых отшельник, в тщетной попытке глотнуть воздуха успел запаниковать, и он шлепнулся на землю рядом с Прыгуном, точно только что пойманная рыба.
Брумха отбросил шест в сторону, поднял гладко ошкуренную палку и начал хладнокровно обоих избивать. Удары сыпались как из рога изобилия, и толстый тулуп никак не
