Что это они говорят между собой, будто у меня спросить нельзя?
– Папа сказал, что с этим исчадием ада, со мной то есть, никуда ни за что не поедет, – выпалила я и улыбнулась. – А я не хочу расстраивать папу. Он добрый и иногда даже не ругается.
– Зато у нас исчадия ада в почёте, – заговорщицки сообщил мне Борин папа.
Тётя Надя посмотрела осуждающе – на мужа и понимающе – на меня.
– Конечно, пускай поживёт! – сказала она. – Быстренько разувайтесь и проходите.
Только тут она заметила, что сандалии я держу в одной руке, а носки распиханы по карманам.
– Боренька, а ты почему носки сняла? – спросила она.
– Это чтобы у моей мамы было меньше стирки, – деловито сказала я. – Она и сама часто так делает.
– Какая умница! – сказала тётя Надя, хотя я не поняла – это она обо мне или о моей маме?
– Вы, наверное, проголодались? – продолжила тётя Надя. – Давайте, мойте руки, – она внимательно посмотрела на меня. – Умывайтесь, – тут она посмотрела на меняещё внимательней. – …Мойте ноги, и к столу. Боря-старший, проследи.
Как нехорошо давать клички собственным детям! Но Боря не обиделся.
– Может, проще её выкупать? – рассудительно сказал он.
Ну, если тётя Надя ещё и согласится… Я вспомнила, как Боря жаловался, что его мыться заставляют. Наверное, неприспособленные после таких процедур не выживают! Не дожидаясь её ответа, я закричала как можно громче:
– Я три дня не ела! Крошки во рту не было!
И для убедительности рухнула на пол.
На грани жизни и смерти
Через минуту я уже сидела в кухне на табуретке, весело болтая ногами. Тётя Надя торопливо стала вытирать мне руки и лицо влажной салфеткой. Я жмурилась от удовольствия. Неужели Боре такое не нравится?
– Боря-старший, покорми Бореньку, – сказала она после завершения символического мытья меня (на это, скажу я вам, ушла не одна салфетка!) и удалилась в комнату.
– Есть будем из одной тарелки, – сказал Боря.
– У вас так мало тарелок? – удивилась я.
– Мне их мыть! – отрезал Боря так, что я поняла – тут с ним не поспоришь.
– Кстати, я могу есть руками, – предложила я, чтобы облегчить Борины страдания.
А он почему-то испугался.
– Нет уж! – сказал Боря и положил передо мной вилку.
Потом задумчиво почесал затылок и положил ещё ложку и нож, после чего спохватился и нож убрал. Надо же! Убрать самый главный столовый прибор!
– Салфетку! – потребовала я и застучала ложкой. – Хочу есть, как культурный человек, а не как ты.
– Ты ещё не знаешь, какой я культурный, – угрожающе сказал Боря и показал кулак.
Нет, ну мог он придумать меня, например, той же маленькой девочкой, но с бицепсами… трицепсами и четырицепсами? Я показала язык. Мол, моя сила – в нём, так что поосторожней со всякого рода угрозами! Не знаю, проделал ли Боря такой мыслительный путь или нет, но пусть не салфетку, а полотенце он мне дал. Как культурный человек, я постелила его на табуретку и для собственного удобства забралась на неё с ногами. Боря в это время стоял у плиты. Это даже хорошо, что он моих махинаций не видел – не люблю быть культурной напоказ.
– Нам хватит? – спросил он, показав тарелку с кашей и котлетами.
– Если ты перестанешь есть, когда я скажу «стоп», то хватит, – заверила его я.
Боря подозрительно посмотрел на меня и поставил тарелку на стол. Я резким жестом придвинула её к себе, взяла в одну руку вилку, в другую – ложку и набросилась на еду. Боря за стол не садился и был несколько озадачен. Затем взял другую тарелку и положил себе раз в пять меньше, чем мне. С возрастом желудок уменьшается, что ли?
…Эх, плохо, конечно, быть человеком, можно даже сказать – это худшее из наказаний, но вот кое-что хорошее в этом есть. Например, еда. И ещё… еда. Мы с едой просто созданы друг для друга, это я поняла сразу!
Правда, через какое-то время мне стало сложно махать ложкой и вилкой. Дело не в том, что руки устали – устал, видимо, желудок. Но в тарелке-то оставалось ещё больше половины!
Это с непривычки, наверное. Пройдёт. И я стала ждать, когда пройдёт и я смогу снова погружать внутрь плоды кулинарного мастерства Бориной мамы. Чтобы чем-то себя занять на это время, я решила обратить внимание на Борю. Он жевал котлету и над чем-то хихикал.
– Чего это ты смеёшься? – спросила его я.
– Бодуэдда, – сказал Боря с набитым ртом. – Фамое дудацкое имя, кофорое я флыфал…
– Ты ещё маленький и мало чего вообще флыфал за свою жизнь, – обиделась я. Такую задумку не одобрить! Это имя было самым оригинальным из того, что я придумала за последние годы!
– Тоже мне бабушка всезнающая, – обиделся в свою очередь Боря.
– Разговаривай со мной на «вы», – потребовала я.
После чего мы стали активно дуться друг на друга. Это занятие показалось мне слишком утомительным. Боре, по-моему, тоже надоело.
– А ты всегда такая вредная? – спросил он.
– По нечётным дням и праздникам, – пискнула я, вспомнив лестницу.
И мы рассмеялись.
Закипая, шумел чайник – самая мудрая, рассудительная и добрая посудина с повышенным уровнем коммуникабельности. Психолог, одним словом.
Мне вдруг стало так легко, как будто я была в каком-то далёком путешествии и вернулась домой. К родственникам. Своим…
Мысли перебил Борин папа, ворвавшийся на кухню.
– Бори в сборе! – многозначительно громыхнул он и, смеясь, ушёл.
Так вот, вернулась я домой, к родственникам, а они все хором взяли и поглупели.
– Что это с ним? – спросила я Борю, кивнув в сторону исчезнувшего.
– А что? – в свою очередь недоуменно спросил Боря.
Я махнула рукой. Всё ясно. Яблоко от яблони… далеко бочку не катит. В принципе, Борин папа был мне чем-то симпатичен. Может, потому, что он быстро уходил?
Тут мои мысли переключились на остатки питательных элементов, нагромоздившихся в моей тарелке. Боря-то уже давно всё съел и частенько переводил взгляд на мою посуду. Любому ясно – отобрать хочет! И доесть!
Громко выдохнув и тряхнув при этом головой, я с деланным энтузиазмом набросилась на кашу с котлетами. Они – и каша, и котлеты – ко мне за это время охладели. Не было прежнего взаимопонимания. Тем хуже для них! И я жевала ещё активней. Боря смотрел на меня с некоторой опаской.
– Может, ты остановишься, а? – умоляюще сказал он.
Ага, думает, сейчас я всё доем, а ему не достанется! Нет, Боря, не бывать сему никогда! Это придавало мне уверенности. Да, я слаба в этом немощном тельце, но сила мысли способна превратить желаемое в действительное!
…Не знаю, что побудило меня перебраться с табуретки вниз и разлечься на полу, среди хлебных крошек, раскинув руки в стороны. Вдалеке – где-то на уровне горизонта, маячили две босые Борины пятки. Они показались мне знамением жизни, так стремительно отдаляющейся от меня…
Как это символично – оказаться на полу второй раз за сегодняшний день. И главное – по причине прямо противоположной предшествующей!
Умирать лёжа было удобней и… традиционней. А я не хотела нарушать традиций этих странных созданий природы в такой ответственный для меня момент. Я ясно представила себе надпись на надгробном памятнике. Красивыми золотистыми буквами. Вот так вот:
БЫЛА ТУМАНОМ, ЧЕЛОВЕКОМ УМЕРЛА!
Боруэлла Вениаминовна
15.09.02–15.09.02
Я даже всхлипнула от жалости к себе.
– А я говори-и-ил, – поучительно и протяжно вывел Боря.
Не оплакивай меня, мальчик! Пока ещё я жива. Хоть жить осталось мало…
– Обожралась, – утвердительно сказал Боря довольным голосом.
Да разве это нужно говорить в такие минуты? Насколько я знаю, правильней сказать что-то вроде: «Не желаешь ли помолиться, дочь моя?» Хотя какая я Боре дочь? Тогда не «дочь моя», а «сестра моя», например. Но какой из Бори брат? «Не желаешь ли помолиться, хоть ты мне и не родственница?»
– Умираю… Произнеси какую-нибудь историческую фразу… – шёпотом намекнула я Боре. Попыталась приподняться на руках, чтобы не только слышать, но и видеть, но тут же грохнулась в исходное положение.
– Молилась ли ты на ночь, Боруэлла?! – выпалил Боря громко и радостно.
Что же, тоже неплохо. Только к чему этот весёлый тон? Впрочем, я уже начала догадываться, что смех – это у него хроническое. Даже, скорее, какая-то генетическая болезнь, передающаяся по мужской линии.
Боре произносить исторические фразы, видимо, понравилось. Помолчав немного, он продолжил:
– Все беды – от жадности! Пороки общества…
– Не надо! – прервала его я. – Ты уже всё нужное сказал. Молчи и жди.
Но Боря не молчал. Следующую его фразу к разряду исторических можно было причислить лишь с большой натяжкой.
– Котлетку хочешь? – спросил он. – Там ещё остались.
Я тихонько застонала.
Вдруг совсем невдалеке, на стене, я увидела движущуюся точку. Старые знакомые! Сколько проведено бесед, под какими только плинтусами я с ними не летала! Множество праздников проведено вместе, множество проводов безвременно ушедших собратьев… Весельчаки, балагуры!
