Поразмыслив, Георгий согласился с ней. В медицинский парни шли редко — их ценили. Кроме того, в медицине виделась освященная веками романтическая прелесть…
К третьему курсу романтика повыветрилась и Георгий стал даже подумывать о перемене профессии, но скоропостижно скончалась тетка. Впереди маячила мрачная жизнь на одну стипендию без ежемесячной дотации. На курсе было несколько таких трудяг-одиночек. Не выспавшиеся после ночных дежурств, они отвечали невпопад, а на лекциях дремали, положив голову на руки. Нет, такая перспектива его не устраивала. Как раз в это время в институт приехал представитель военно-медицинской академии…
Окончив академию в числе лучших, он отказался от аспирантуры и взял назначение на административную должность в крупный госпиталь. Армия представлялась ему единственным социальным механизмом с идеально продуманной системой иерархии, где, подчиняясь, командуешь сам, где все ясно, четко и до предела логично.
Жизнь на много лет вперед была размечена ступеньками должностей. Недоставало лишь подруги жизни. Но встречи с женщинами почему-то всегда ни к чему не приводили. Анекдоты и шутки, почерпнутые Тимониным из записной книжки, неизменно вызывали недоумение. Юмор, взятый напрокат, — все равно, что шуба с чужого плеча.
Однако идеально прочерченная прямая биография кандидата медицинских наук Тимонина внезапно дала зигзаг: в связи с сокращением в Вооруженных Силах он был демобилизован одним из первых. Кто-то помог, постарался… На прощальном ужине поначалу обстановка была самой благожелательной. Говорили тосты, напутственные речи; хорошенькая сестра из оперблока поднесла завернутую в целлофан электробритву и мило вспыхнула, когда Тимонин расцеловал ее в обе щеки. Начальник госпиталя, седой полковник, ежеминутно поправляя очки, тоже прочел по бумажке речь, и все дружно хлопали. Уже под занавес к Тимонину подошел подвыпивший майор, заведовавший хирургическим отделением.
— Повезло вам, Георгий Алексеевич, вовремя уходите… Большое спасибо должны сказать правительству и вы… и мы. Мы, пожалуй, даже больше…
Что взять с пьяного человека? Ясное дело, не все были довольны Тимониным. Заместитель начальника госпиталя, главный травматолог, он должен был требовать. А недовольные, расхлябанные нытики всегда найдутся.
В этот момент фортуна опять постаралась: в Приморский НИИ потребовался специалист по военно-полевой хирургии, а Тимонин как никто более подходил на эту должность.
В Приморск он приехал с двумя чемоданами рукописей и уже через два года подал к защите докторскую диссертацию. Его энергией восхищались, его приводили в пример другим, ему стали подражать… Чудесное было время! Но колесо фортуны дало сбой, по тихому институту, полному корректности и вежливых улыбок, пополз негромкий, но цепкий шепоток. Кто-то усомнился в достоверности данных, приведенных в диссертации, в целесообразности сделанных Тимониным нескольких оригинальных операций. Стали поговаривать о создании компетентной комиссии. Пришлось пойти на приватный разговор с директором института.
Диссертация все-таки прошла, но обстановка в НИИ сложилась весьма недружелюбная. Конечно, жалко было расставаться с Приморском, почти столичным центром, но, с другой стороны, кому только не подчиняется в НИИ старший научный сотрудник, будь он даже доктором наук: руководителю лаборатории, заведующему отделом, заместителю директора по науке… Куда лучше самому заведовать кафедрой в медицинском вузе, руководить коллективом — пусть небольшим, но самому!
Так Тимонин появился в Волынске — старинном русском городе. Сразу же по приезде произошел случай, который создал ему репутацию выдающегося человека. Он сделал редчайшую операцию — пришил полностью оторванную ногу. Нога, правда, через несколько месяцев отмерла, но даже эти несколько месяцев являлись исключительным успехом. Как раз тогда профессор Барнард впервые пересадил сердце, и сделанная Тимониным операция оказалась в какой-то мере созвучной. Появились статьи в газетах, выступления по телевизору. Женщины при встрече с ним восклицали: «Как, вы тот самый Тимонин?!» Но потом потянулись скучные годы, наполненные одинаковыми днями, лекциями, одинаковыми студентами. Об уникальной операции вспоминали все реже, а так как вообще-то оперировать Тимонин не любил, то солидной, заработанной потом репутации талантливого хирурга быть не могло. Он к ней и не стремился. Зачем нужна слава местного значения? Если уж слыть — так на всю страну! Но кафедра, как назло, попалась серая. Все: доцент, ассистенты, лаборанты — просто отрабатывали свои часы: вели занятия со студентами, лечили больных, бегали на собрания, заседания, в штаб народной дружины, а на большее, как они утверждали, не хватало времени. Чепуха! Жалкий лепет бездарностей!
Постепенно он начал очищать состав кафедры, оставляя понимающих его сотрудников. Но — надо же! — подвела случайность, форма, которая обычно не имеет никакого значения.
Сотрудников института полагается каждые пять лет переизбирать по конкурсу. И вот профессор Тимонин, который по прошествии пяти лет заведования кафедрой травматологии подал положенные для конкурса документы, к собственному величайшему удивлению, на заседании Ученого совета получил восемьдесят процентов голосов «против» и, не успев толком осознать, что же произошло, остался не у дел.
Неприятности застали Георгия Алексеевича врасплох. Он никак не мог освоиться с положением просителя, и его басок в приемных и канцеляриях по-прежнему звучал отрывисто и резко, с повелительными интонациями. Однако начальственные нотки неизменно вызывали в ответ вежливую безразличную улыбку, за которой следовало стандартное: «Зайдите через недельку». В таком положении лестное предложение Дагирова явилось манной небесной.
Но — странное свойство памяти человеческой — в Крутоярск он уже ехал, чувствуя себя победителем, вершителем судеб. Немного беспокоило чрезмерное увлечение Дагирова своими аппаратами, но он надеялся, что эта болезнь, свойственная любому изобретателю, быстро пройдет под его влиянием и развернется хорошо знакомая классическая ортопедия, отчеканенная в памяти сотнями авторитетов.
Но увы! В институте властвовали аппараты Дагирова, и только они. Мальчишки, насмешники, бездарности, не умеющие связать двух слов, владели ими с удивительной легкостью, бросались техническими словечками: «модуль упругости», «скручивающий момент», «параллелограмм сил». Дело, конечно, не в терминах. Бог с ними… Хирург не может быть только кабинетным ученым, он еще должен показать, на что способны его руки (хирург — от греческого слова «хирос» — рука), и чем более искусны его руки, тем больше его уважают, иногда прощая несдержанность характера и неровность поведения. Он понимал это, но здесь надо было начинать с азов, вновь учиться, разменяв шестой десяток. И с этим можно было бы примириться, если бы Дагиров слушался, учитывал его богатый опыт, его знание литературы. Нет, он только вытягивал длинную шею, морщился и переводил разговор на другую тему.
А тут приключилась неприятная история, над которой теперь будет смеяться весь институт. Устав от одиночества, Тимонин покинул кабинет, ставший за последние месяцы его убежищем, «башней из слоновой кости». По коридору он шел уверенно, кивком головы отвечая на удивленное «здрасьте» встречавшихся на пути сотрудников. Цели были благие: зайти в библиотеку — просмотреть последние журналы, затем в отдел информации — проверить вычерченные для статьи схемы, потом пообедать… В общем, планы были самые мирные. И дернула же нелегкая заглянуть в операционную — так, из любопытства.
В операционной было тихо, лишь изредка звякал инструмент или жужжала электрическая дрель. Все были сосредоточены, и никто бы не заметил его прихода, но он позволил себе, так сказать, пользуясь положением, подойти к операционному столу без маски, только прикрыл рот лацканом халата. Конечно же, операционная сестра сразу крикнула санитарке: «Дуся, принеси профессору маску!» Все обернулись, и вдруг оперировавший хирург — над краем маски были видны только карие насмешливые (или так показалось?) глаза — спросил, кивнув на прикрепленный к окну снимок: «Георгий Алексеевич, как вы думаете, лучше наложить четыре кольца или достаточно трех?»
Он не узнал спросившего, да и не все ли равно, кто задал этот коварный вопрос? Тимонин не представлял, сколько должно быть колец, но ответить должен был, и ответить достойно, убедительно.
Санитарка принесла маску. Тесемки никак не хотели завязываться на затылке, но зато выход был найден. Он отобьет охоту устраивать балаган!
Совершенно спокойно, без нажима в голосе, Тимонин начал издалека:
— Случай, конечно, сложный, правильно сделали, что решили посоветоваться, но прежде чем вам ответить, хочу уточнить: вы разбирали его на хирургическом совете?
