— Так точно, товарищ генерал.
— Вот это уже другое дело, — одобрил Абрамов. — Ну, давай, лети к жене. А за это… — Он стукнул пальцем по графину с водкой, — не беспокойся. Графин в надежных руках.
— Никогда в этом не сомневался, — сказал Прохоренко. — Приятного вам аппетита, товарищ генерал.
— До встречи.
Полковник Прохоренко поднялся из-за стола.
Чтобы допить оставшуюся водку и доесть баранину, генералу понадобилось еще полчаса. Все эти полчаса, несмотря на то что водка и баранина резво шли на убыль, с лица генерала не сходило озадаченное выражение. Пару раз он даже досадливо крякнул и слегка пристукнул кулаком по столу. По всему было видно, что Абрамова мучает какая-то неприятная и неотступная мысль.
Когда с водкой было покончено, Абрамов подозвал официанта, расплатился и покинул ресторан.
На улице генерал Абрамов свистнул задремавшему шоферу и затем, усевшись в машину, приказал отвезти себя домой, в квартиру на Тверском бульваре. По дороге с генералом случился приступ желудочных колик, но ближе к дому боль отпустила.
— Что-то вы плохо выглядите, товарищ генерал, — сказал шофер, тревожно вглядываясь в его лицо. — Никогда вас таким не видел.
— Часто, что ли, меня из кабаков домой привозишь? — недовольно поинтересовался Абрамов.
— На моей памяти — пару раз.
— Вот именно. — Абрамов достал из кармана платок и вытер вспотевшее лицо.
Шофер снова вгляделся в лицо шефа и сказал:
— Может, в аптеку сгонять? Эрик Максимович, вы скажите. Мне ведь не трудно.
— Обойдусь, — сухо ответил шоферу Абрамов. — Домой езжай, к семье. Задержал я тебя сегодня. — Желудок вновь дал о себе знать, и генерал поморщился. — Ты уж, брат, прости меня за это.
— Да ладно, чего уж там.
Мягко скрипнули тормоза, и машина остановилась.
— Может, до квартиры вас проводить? — вновь подал голос шофер.
— Да что же это такое? — вскипел Абрамов. — Я что, похож на инвалида? С ума ты меня сведешь своими приставаниями.
— Простите.
Генерал выбрался из машины и с силой захлопнул дверцу. Сделал шоферу знак рукой, чтоб тот ехал, а сам повернулся и зашагал к подъезду.
В лифте Эрик Максимович почувствовал себя плохо, ему даже пришлось закрыть глаза и задержать дыхание, чтобы справиться с накатившей тошнотой. Но когда лифт остановился и Абрамов открыл глаза, с ним снова все было в порядке.
«Вероятно, выпил слишком много», — сказал себе Эрик Максимович. И на этом успокоился.
…Скинув с ног туфли и переобувшись в мягкие домашние тапочки, Эрик Максимович облегченно вздохнул. Конец дневным проблемам и мучениям.
Несмотря на поздний час, Абрамову совершенно не хотелось спать. В квартире, которую большинство его подчиненных называли «шикарными хоромами», было пусто и холодно. И виноваты в этом были не столько оставленные открытыми форточки — Абрамов любил прохладу, — сколько тишина огромных комнат.
Семья Эрика Максимовича в полном составе отбыла на отдых в Испанию. Абрамов должен был поехать с ними, но нашлось неотложное дело, потребовавшее его присутствия в Москве. Он до сих пор не мог забыть холодный, укоризненный взгляд жены, которым она одарила его в аэропорту. Ничего не поделаешь, у нее были все основания так смотреть. Тем более что одно неотложное дело сменилось вторым, второе — третьим, и конца этой утомительной цепочке проблем и забот не было.
Переодевшись в халат, Эрик Максимович включил телевизор, достал из бара стакан, початую бутылку коньяку и уселся в кресло, положил ноги на пуфик. В этой позе он мог сидеть часами. По телевизору показывали концерт, и хотя Абрамов не любил музыку, все же сидеть вот так, перед телевизором, в мягком кресле, со стаканом коньяка в руке, было чертовски приятно.
Эрик Максимович посмотрел на портрет жены, висевший над диваном, отсалютовал ему стаканом и сказал:
— За тебя, моя радость!
Затем сделал большой глоток и блаженно закрыл глаза. Когда утром домработница нашла его в этом кресле мертвым, он сидел в той же самой позе, только пустой стакан валялся на полу.
Глава вторая Начало
1
Полуденное солнце пекло неистово, раскаляя валявшиеся повсюду кирпичи до того, что на них без труда можно было бы изжарить яичницу, приди кому в голову подобная бредовая идея.
Ахмед уныло посмотрел вокруг и вздохнул.
Кирпичи, щебенка, обугленные куски арматуры, покореженные машины — вот во что превратилась иракская земля за какой-нибудь год. Кого в этом винить? Одному Аллаху известно. Так или иначе, все это сделали люди, а они — что по ту сторону передовой, что по эту — все не без греха. А на какую сторону вставать — это каждый должен решить для себя сам.
— Дядя американец, дай конфетку, — попросил у Ахмеда мальчонка, закутанный в какое-то бурое тряпье.
Ахмед достал из кармана карамельку и протянул ребенку.
— Держи, малыш.
— Спасибо, дядя американец! — поблагодарил мальчишка, повернулся и пустился наутек.
Ахмед закурил. Он ждал уже двадцать минут, и ожидание начинало его утомлять. Зевнув, Ахмед поднял с земли листок бумаги, который прибило ветром к его армейскому ботинку. На колышущейся ткани были изображены розовощекие ковбои, поглощающие сок с таким видом, словно это был божественный нектар, дарующий им вечную молодость. Похоже, эти американцы и впрямь верят в то, что когда-нибудь им удастся победить не только старость, но и саму смерть.
Ахмед вздохнул. Что ж, возможно, когда-нибудь так оно и будет. Эти американцы всегда добиваются того, чего хотят. Счастливые, довольные поросята, никогда не знавшие голода и нужды.
— Эй, дружище, Реддвей будет с минуты на минуту. Может, хотите чаю? У нас есть черный и зеленый.
Молоденький солдат смотрел на него с нескрываемым любопытством. Еще один розовощекий американский поросенок, верящий в свое бессмертие.
— Нет, спасибо, — сказал Ахмед.
Паренек ушел, оставив его в палатке одного. Ахмед еще немного поразмышлял о перипетиях судьбы, о том, почему одним судьба преподносит все, а у других забирает последнее; когда ход его мыслей приобрел совсем уж унылую тональность, полог палатки отъехал в сторону, и в образовавшемся просвете появилась огромная фигура Питера Реддвея. Он ввалился в палатку и пожал ладонь Ахмеда так крепко, что тот даже поморщился от боли.
— Рад вас видеть, — искренне сказал полковнику Ахмед.
— Да, я знаю, — невозмутимо ответил ему Реддвей.
Пятидесятишестилетний полковник американской армии Питер Реддвей был одет в маскировочный костюм, который был бы впору и слону. На его лбу и могучей шее поблескивали капли пота. Усадив Ахмеда на стул, он сел сам, вытер лоб платком и недовольно прокомментировал:
— Жарко, как в аду!
— Да уж, это вам не Америка, — не удержался Ахмед.
Реддвей ухмыльнулся, блеснув очками в дорогой оправе:
— Спасибо, приятель, я заметил.
— Мистер Реддвей, вы знаете, на какой риск мне пришлось пойти, чтоб встретиться с вами, — сказал Ахмед.
Реддвей кивнул:
— Да, Ахмед, знаю. Ты можешь быть уверен, твоя самоотверженность не останется незамеченной.
Ахмед недобро усмехнулся:
— Хотелось бы, чтобы она была не только замеченной, но и оплаченной, мистер Реддвей.
— В этом можешь не сомневаться.
Некоторое время Ахмед изучающе вглядывался в лицо полковника, затем кивнул:
— Я верю вам, мистер Реддвей. Думаю, моя информация принесет вам пользу. Иначе получится, что я рисковал зря. А вы сами знаете, насколько опасна моя миссия.
Реддвей усмехнулся: высокопарность Ахмеда забавляла его. Должно быть, этот араб и впрямь считает себя героем. Разведчиком! Тайным агентом! Джеймсом Бондом иракского разлива! Что ж, пусть считает себя кем хочет, главное, чтобы не лез на рожон.
— Ты уверен, что твои боссы не подозревают тебя? — спросил Реддвей.
— Уверен, — кивнул Ахмед. — Вы ведь знаете, я умею играть в такие игры.
Ахмед слегка приосанился. Он был самолюбив, и Реддвей, знавший это, удержался от усмешки и спросил со всей серьезностью, на какую только был способен:
— Что тебе удалось узнать?
— Мои боссы готовят что-то серьезное.
Ахмед замолчал, чтобы Реддвей оценил масштабность сообщения. Реддвей кивнул и нетерпеливо спросил:
— Что именно?
— Операция пройдет в России. В Москве. Ради этого дела боссы создают там террористическую сеть, что-то вроде филиала «Аль-Каиды».
— Подробней.
Ахмед слегка смутился:
— Подробностей я пока не знаю. Операция эта тайная, и меня не включили в число посвященных. Знаю только, что погибнет много людей. Очень много… — Ахмед на мгновение замолчал, затем пристально посмотрел Реддвею в глаза и медленно проговорил: — Больше, чем одиннадцатого сентября в Америке.
