Пташка Божья разлил самогонку по стаканам, и они снова выпили.
— Так, говоришь, русские будут русских взрывать? — с сомнением в голосе спросил Пташка Божья, закусив самогонку сыром. — Разве такое возможно?
Али пьяно кивнул:
— Возможно, старик.
— И зачем же, к примеру, им друг друга взрывать?
— Зачем, зачем… Зачем ты меня к себе жить пустил? Вот затем и они. — Али прищурил мутные черные глаза, вытянул руку и потер пальцем о палец. — Деньги, старик… Деньги решают все. Мани! Долларс! Понял?
— Да разве ж им кто-нибудь за это заплатит? — прикинулся дурачком Пташка Божья.
— Найдутся люди, — глухо отозвался Али.
— Тоже русские?
Горбоносый с хрустом сжал пальцы в кулак. На губах у него зазмеилась усмешка.
— Ха! — хрипло выдохнул он. — Русские… Откуда у вас, русских, деньги? Ты вон всю жизнь вкалывал, а есть у тебя деньги? Нету! Кроме сраной бутылки самогону, никакой собственности не нажил.
— Почему же сраной? — обиделся Пташка Божья. — Хорошая самогонка. Я ее у Просвирихи брал. Да она чище водки!
— Ты прав, — кивнул Али. — Самогонка хорошая. Извини, старик, я не хотел тебя обидеть. Ты хороший человек. Давай выпьем за тебя.
На этот раз гость не смог допить стакан до дна, а принялся икать, и икал до тех пор, пока не сжевал разом три дольки лимона, вложенные ему в руку стариком. Прожевав лимон, Али сморщился и тягуче сплюнул в тарелку с остатками мяса.
— В мясо-то зачем? — негромко сказал Пташка Божья и хотел убрать тарелку, однако горбоносый схватил ее и придвинул к себе:
— Не трожь! — Он снова сплюнул в тарелку и посмотрел на Пташку Божью. Али был так пьян, что не мог сфокусировать взгляд. Голова у него слегка подергивалась, однако на стуле он сидел прямо.
— Слышь, Али, — негромко и дружелюбно окликнул его Пташка Божья, — а где хоть взорвут-то? Ты скажи, чтоб я в тот район не совался. Умирать-то кому охота?
— Не знаю, старик, — произнес Али заплетающимся языком. — Знал бы — сказал… Нравишься ты мне, хоть и дурак. Не обижайся, старик… Лучше выпей еще… за мое здоровье.
— Это можно, — кивнул Пташка Божья. — Тебе-то, что ли, освежить?
— Чего? — не понял Али.
— Я говорю, долить самогонки? Ты сейчас на полдороге к счастью. Но нужно слегка догнаться.
Али тряхнул головой:
— Н-не надо, старик… у меня… свой догон. — Он полез в карман брюк, вынул картонную коробочку и шлепнул ею об стол. — Вот!
Он вытряхнул из картонки серебристую упаковку, выдавил пару таблеток пальцем и закинул их себе в рот, проглотил, судорожно дернув кадыком, и закрыл глаза.
Вскоре губы Али растянулись в блаженную улыбку. Он открыл глаза, посмотрел на Пташку Божью и сказал слабым голосом:
— Возьми… угощаю…
Он показал глазами на пакетик с таблетками. Пташка Божья сморщился и покачал головой:
— Нет, паря, извини, но меня от этого вашего зелья с души воротит. Я, чтоб ты знал, принадлежу к поколению табака и алкоголя. И предпочитаю наркотической ломке простое человеческое похмелье.
— Как хочешь… — вымолвил Али, снова закрыл глаза, посидел так немного, потом качнулся вперед и упал щекой прямо в тарелку с остатками мяса.
— Тьфу ты, мать твою, чухна кавказская, — выругался Пташка Божья. — Совсем пить не умеет. А с виду такой крепкий. Ладно, паря, хочешь спать — спи, насильно поить не буду.
Пташка налил себе самогонки, выдохнул через плечо, залпом осушил стакан и, крякнув, занюхал сыром.
— Ну вот, — сказал он, жуя сыр и поглядывая на спящего жильца. — А ты говоришь — таблетки. Вон тебя как с таблеток-то твоих сморило. А самогонка силы из человека не сосет, она ему сил прибавляет.
Али хрипло вздохнул и пробормотал что-то сквозь сон. Пташка навострил уши. Побормотав несколько секунд, Али снова замолчал. Пташка еще немного послушал, но, кроме легкого храпа, перемежаемого носовым свистом, ничего не услышал.
— А ведь я с тебя, милок, свой барыш еще поимею, — задумчиво проговорил Пташка, поглядывая на спящего гостя. — Бог даст, побольше, чем твоя полусотенная. Если ты, конечно, правду мне говорил.
Пташка Божья повертел в руках стакан, продолжая раздумывать. Потом покачал головой и сказал сам себе:
— Нет, не похоже, чтобы врал. Парень подозрительный: явный чечен, хоть и рыжий. Лопни моя селезенка, если он не террорист. — Пташка снова посмотрел на спящего Али — вид у того был совершенно непрезентабельный. — Ну, или хотя бы из сочувствующих им, — смягчил формулировку Пташка. — Но если хоть десятая часть из того, что ты говорил, правда, то я просто обязан спасти Москву! В конце концов, это мой этот… как его… гражданский долг!
Воодушевленный этой светлой мыслью, Пташка Божья плеснул себе в стакан самогонки и, перекрестившись, выпил.
— Ну вот, — сказал он затем, — а теперь я выполню свой гражданский долг.
Пташка встал из-за стола, но в этот момент ноги его ослабли, и он, нелепо взмахнув руками, рухнул на пол как подкошенный.
3
Проснувшись спустя час, Пташка тяжело поднялся на ноги. Несколько секунд он в изумлении смотрел на спящего Али, пытаясь припомнить, что это за парень и как он сюда попал. Память возвращалась неохотно. Тогда Пташка Божья взял со стола бутыль, вылил в рот остатки самогона, занюхал горбушкой хлеба и снова посмотрел на Али. В голове его раздался щелчок — он все вспомнил. Стараясь не скрипеть половицами, Пташка на цыпочках выбрался из кухни и прошел в прихожую. Там он, опасливо косясь на дверь кухни, снял трубку телефона и набрал номер своего старого знакомого— генерала Грязнова.
— Слушаю! — грозно сказал Грязнов.
Пташка Божья поежился.
— Алло, Вячеслав Иваныч?
— Он самый.
— Вячеслав Иваныч, это Пташка Божья!
— Что? Какая к черту пта… Ах, Пташка. Ну, здравствуй, Пташка. Чего звонишь?
— Соскучился. Голос ваш давно не слышал.
— Теперь услышал?
— Да.
— Ну, прощай.
— Подождите! — Пташка Божья осекся, испуганно покосился на дверь и повторил, понизив голос почти до шепота: — Подождите, Вячеслав Иваныч. Вы ведь знаете, я попусту вас никогда не тревожу. Раз звоню, значит, есть повод.
— Продолжай.
— Нам бы встретиться. Лично.
— Что, трубы горят? Хочешь пивка на халяву попить?
— Вячеслав Иваныч, как вам не стыдно? Речь идет не о моем материальном благополучии, а о жизни десятков… нет, сотен людей! Неужели вы так равнодушны к чужой беде?
— Ладно, демагог. Где ты хочешь встретиться?
— В «Бочке».
— Ближний свет! А почему именно в «Бочке»?
— А там пиво дешевле.
— Что-о?
— Гражданин начальник, я ведь о вашем кармане забочусь. Мой карман пуст и дыряв, и забота ему не нужна. Да и место тихое, никто нам там не помешает.
Грязнов помолчал, потом сказал:
— «Бочка» отменяется. Встретимся на явочной квартире.
— Но Вячеслав Иванович…
— Обсуждению не подлежит. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел тебя с ментом. Если тебе потом отрежут уши, я никогда себе этого не прощу.
— Ох и любите вы нагнетать! — вздохнул Пташка Божья. — Воля ваша. Диктуйте адрес.
— Адрес ты знаешь. Серый дом на улице Удальцова. Будешь там через час. Успеешь добраться?
— Попробую.
— Ну, бывай.
Честно говоря, конура была так себе, даром что явочная квартира. Мебель старая, «совдеповская»: два убитых кресла, такой же диван, сервант с допотопными мраморными слониками, скрипучая тахта. На стене — репродукция «Трех богатырей» Васнецова, до того выцветшая, что от Алеши Поповича остались только шлем да дико вытаращенный глаз, а все остальное было окутано дымкой.
— Я смотрю, здесь ничего не изменилось, — сказал Пташка Божья, с усмешкой оглядывая комнату. — Мило и со вкусом. Как, бишь, это называется?.. Минимализм?
— О своих эстетических пристрастиях ты мне потом расскажешь, — строго осадил его Грязнов. — А теперь давай о деле.
— Как скажете.
Пташка развалился в кресле и закинул ногу на ногу. Несмотря на то что квартирка была ветхая, здесь он себя чувствовал важной персоной.
— Сигаретку позволите?
— Бери.
Пташка вытянул из пачки «Мальборо» сигарету, поднес ее к носу, понюхал, сладко жмуря глаза, и только потом закурил.
— В общем, так, — начал, вальяжно пуская дым. — Сижу я, значит, у себя дома, думаю о жизни, ковыряю в носу, как вдруг — звонок. Открываю — Гусь. Это один пропойца с Казанского вокзала. А рядом с ним — незнакомец…
Пташка Божья подробно рассказал Грязнову о своем новом жильце и о речах, которые тот вел. Не забыл ни про то, что скоро в Москве все «затрясется и заволнуется», ни про «братьев-славян», которые по приказу «чернозадых» эти «волнения-потрясения» устроят. А вдобавок сообщил:
— Когда Али колес своих наглотался, то бредить стал. Вроде как бубнить сквозь сон.
