Рука непроизвольно дернулась; я пролил чай и обжегся. Дарай Лодош захихикал.
— Дао, Ход Вещей, Великий Порядок, Промысел Господень… Глупцы! Вы отделили существование от самих себя и утратили над ним власть. Не побыв господами, малодушно продались в рабство! Ты передерживаешь чай, Вадилий, его уже пора переливать.
Похоже, чайным церемоном мне не быть. Я растерянно схватился за чайник, за пиалу, вновь за чайник.
Мысли вихрем неслись в голове, вызывая недоуменную боль в висках: это что ж получается-то?.. Каждый лодош является отражением миропорядка, творцом и творением?
Как на земле, так и в небесах; часть смотрится в целое и видит там… Что она видит?!!
Кунда Маритэ, пузатенького смешливого лодоша, голыми руками перебившего чуть ли не роту американского спецназа при атаке «Хрустального Пика»? Нестреляющие автоматы и зависшие в воздухе вертолеты? Выходящих из храмов многоруких чудовищ в ожерельях из пылающих черепов — ожившие картины Дюрера и Босха?
Вилтигай Велд! Да как же играть в шахматы с существами, что являются одновременно пешками, доской, игроками и правилами?
— Есть пять ответов на вопрос, пять реакций на препятствие: тревога, сожаление, страх, гнев и радость. Земля, Металл, Вода, Дерево и Огонь. Одно следует за другим, перетекая и объединяясь, — насмешливо тянул старик. — Но, Дамода, ты застреваешь в фазе Воды.
— Да пошел ты к черту, проклятый грызун! — Я отшвырнул в сторону чайник. — Твои загадки…
— А вот теперь ты адекватен, — улыбнулся Дарай Лодош. Разбившийся о стену чайник собрался из осколков и оказался у него в руках. — Гневаешься, Дамода; следуешь кругу… — Лодош на мгновение запнулся и поднял глаза к потолку, вспоминая слово. — Кругу У Син. Теперь можно быть спокойным: Вилтигай Велд не постигнет тебя.
— Объясни хоть, кто или что это — Вилтигай Велд?
— Что тебе с того, мертвый? Легче станет? Он не кто и не что… впрочем, нельзя сказать, что он никто или ничто. Вилтигай Велд не существует. Для тебя.
— А что существует?
— Мы существуем, мы, лодоши. Порядок существует. Промысел Господень существует.
Патриарх зевнул и деликатно прикрыл рот ладошкой.
— Прошу меня простить, редид Дамода: я утомил тебя своими пустыми рассуждениями, а тебе еще участвовать в празднике Моря и Пути, любоваться чужим счастьем.
Произнеся слово «счастье», старик скептически хмыкнул.
— Надеюсь, праздник станет праздником для тебя… тем более что других радостей в твоей жизни больше не будет.
Дарай Лодош поднялся на ноги, отряхнул юбку и трижды хлопнул в ладоши:
— Он готов. Заберите его!
IV. Вилтигай ВелдИ вот я на празднике.
Между нами: кунд Дагда и Дарай Лодош оказались людьми (вернее, лодошами) слова. И скала мне досталась всамделишная, и чужим счастьем пришлось любоваться всерьез… Счастье жители Латлага понимали весьма и весьма экстравагантно: подобное я видел лишь однажды, когда случайно попал в Москву во время парада на Красной площади. Всюду, куда ни кинь взгляд, толпились чиновники: рангом повыше — на ходулях, пониже — в удивительных башмаках на высокой подошве. Юбки счастливцев поражали причудливостью фасонов, форм и расцветок; они были украшены цветами, лентами, фонариками, флажками — от разнообразия красок кружилась голова. Многоголосый хор трещоток наполнял пространство треском и писком; дудочки гремели и хрюкали на разные голоса, играли незатейливые мелодии, подражали лаю и мяуканью местных хищников. Моя скала с примостившимся на ней уютным домиком из мха и травы возвышалась в нескольких десятках метров над волнующейся цветастой толпою, и клянусь: я не хотел бы оказаться внизу, среди счастливых аборигенов!
Впрочем, они этого тоже не очень-то жаждали: мне удалось приметить кружащего вокруг скалы маленького альбатроса-снайпера с синим огоньком святого Эльма в клюве. Значение этого огонька кунд Дагда разъяснить не удосужился, но я и без того понимал: живым и не съеденным Вилтигай Велдом со скалы мне не уйти. Не позволят счастливые мохноносые аборигены. Эх, Абрахам, Абрахам, рано ты морду потерял, друг заокеанский, мы б еще побарахтались!.. А сейчас — что горевать о несбывшемся?
Игроки. Вот ваше поле, вот ваша доска для торнида… Всадники, экзархи, гвардейцы. Блистающие мечи, кисточки на поясах, шляпы с перьями. Наверняка где-то среди неспешной реки счастливцев бредет лодошский король. Самые высокие ходули, самая богатая юбка… ленты, колокольчики.
Внезапно я ощутил себя Гулливером в стране лилипутов. Сильным, могучим, огромным — и тем не менее связанным по рукам и ногам сетью тоненьких канатов, прикованным к огромной повозке тончайшими стальными цепями. Вот-вот затрещат маковые колокольчики за дверью, войдет канцлер и прикажет отправляться к блефускианцам, чтобы захватить их флот. Картина была настолько отчетливой, что я даже покосился на дверь.
Чушь! Ерунда. Никто не войдет. Все лодоши там, внизу. Ни один не может остаться вне праздника Моря и Пути, говорят, даже мертвые принимают в нем участие. Насчет мертвых сомнительно, конечно, но…
А я сам?.. Кто я?.. Мертвый варвар. Мертвый варвар из несуществующей страны — неужто я сомневаюсь в собственном существовании?
Я мертв. Я один. Я смотрюсь в целое и…
От треска колокольчиков за дверью сердце подпрыгнуло и выдало оглушительное стаккато.
— Можно, — закричал я. — Входите!
Канцлер? На мгновение мне подумалось, что это оруженосцы из свиты господина экзарха — удостовериться, что все в порядке, что я не сбежал и честно сижу, завидуя чужому счастью. Но нет. Человек… вернее, лодош, вошедший в дверь дома на скале, был мне незнаком:
— Dveid! — бодро оскалился он, входя.
— Двейд, двейд, — ошарашенно кивнул я в ответ. — Садись.
Судьба? Это моя судьба? Почему-то до меня не сразу дошло, что знание лодошского языка, намертво впечатанное в подкорку могучими методами местной трансперсональной психологии, в отношении незнакомца не работает. Каждое его слово приходилось повторять про себя, чтобы понять, что он произнес.
— Agga! — ухмыльнулся тот, словно прочитав мои мысли. — Nebadid, kund.
— Я не боюсь, — машинально отреагировал я. — Чего мне бояться?
— Man. Tu badidie pared, — снова ухмыльнулся тот. — Ed edda Viltigai Veld.
He ожидая предложения, незнакомец уселся на пол, скрестив по-турецки лапы. Кисточки у него на ушах смешно задергались:
— Tu gaidi ke? Dedelid tornid?
— Ну… — замялся я, и вдруг до меня дошел смысл сказанного: — Торнид? А может, шахматы?
— Tornid, la, barbarid.
Не переставая улыбаться, Вилтигай Велд протянул лапу и достал из пустоты шахматную доску — ту самую, янтарную. С ума сойти! И это в пустой — два тонких одеяла, подушка и лубяной короб с крендельками из пророщенного зерна — комнате! Хотя чему я удивляюсь после встреч с Дагдой, Союзником и Дарай Лодошем?
Вновь дрогнули кисточки на ушах.
— Черные, — умоляющим голосом, не то спрашивая, не то утверждая, произнес Велд. — Мои?
— Идет, — согласился я, подавляя внутреннюю дрожь. Я вдруг понял, что мне напоминает происходящее — не «Путешествие в Лилипутию», нет! Скорее оно было похоже на сказку об Иванушке-дурачке, подрядившемся сдуру провести три ночи в доме с привидениями. Что ж, с привидениями и вести себя следует соответственно.
— На что играем?
Лодош пожал плечами:
— Не знаешь? Притворяешься? На жизнь, конечно, сам решил. Моя же ставка — надежда. Вера. Свобода. Как захочешь. Я — черный король.
— По рукам!
Холодок пробежал по спине, пробиваясь сквозь накатившую бесшабашность. В сказках просто: Иванушки всегда выигрывают, глупость человеческая непобедима, ну а вдруг я умный? Тот самый здравомыслящий старший братец, безмолвный статист в сюжете, обреченный на бесславную гибель?
Лодош смотрел на меня огромными немигающими глазищами, а я все никак не мог решиться. Что же я делаю? Быть может, то, что я сижу и боюсь сделать ход, — это признак ума? Или, наоборот, какой-то особой, недоступной обыденному пониманию глупости?
Е2 — Е4.
Гость сразу успокоился и принялся дергать себя за усы, размышляя. Наконец он деликатно, двумя пальчиками взял гвардейца и выдал сакраментальное:
Е7 — Е5.
Первые несколько ходов мы сделали молча. Велд сидел по-турецки, тщательно расправив вокруг ног складки потертой коричневой юбки, и жадно жевал крендельки из моего запаса. Признаться, он меня разочаровал: цвет шерсти обыденный, серенький, такой цвет чаще всего бывает у потомственных мелких клерков, глазки — маленькие, карие, слезящиеся. Нос в морщинах. На шее — грязная пестрая ленточка, из тех, что носят хронические холостяки. И это — неназываемый ужас, которого так боятся всесильные рыцари лодошей?!
— Ты — местный дьявол? — наконец решился я.
— Я — Вилтигай Велд. — Он помолчал, а затем спросил, кивая на окно: — Завидуешь?
