— Там… там… все прозрачное… и…
— Что значит прозрачное? — Лукас зевнул еще раз. — Вода, она всегда прозрачная. Правду сказать, эта вода мне уже надоела. Когда уж мы наконец приплывем куда-нибудь?
— Какая там вода! Деревья! — отозвался Джим.
— Деревья? — Лукас потянулся. — Ты еще спишь, Джим. Деревья не бывают прозрачными и не растут в воде.
— Да не в воде! — Джим начал терять терпение. — Там, снаружи — деревья, цветы, мосты, горы…
Он потянул Лукаса за руку, чтобы скорее поднять его.
— Ну-ну-ну, — бормотал Лукас, поднимаясь. Он выглянул в окно, увидел сказочный пейзаж и долго молчал. Потом вымолвил:
— Черт побери!
И снова надолго замолк. Открывшийся вид поразил его.
— Что бы это могла быть за страна? — прервал Джим молчание.
— Эти удивительные деревья?.. — задумчиво пробормотал Лукас. — Эти колокольчики повсюду, эти фарфоровые мостики?.. — И вдруг воскликнул: — Да не будь я Лукас-машинист, если это не страна Ландай! Пошли, Джим, вытащим Эмму на берег!
И когда они сделали это, то сперва сели и спокойно позавтракали. Они доели морские огурцы, и Лукас закурил трубку.
— Ну и куда поедем теперь? — спросил Джим.
— Лучше всего в Пинг. Так называется, сколько я помню, столица Ландая. Поглядим, не удастся ли нам побеседовать с императором.
— Зачем он тебе? — удивился Джим.
— Хочу спросить, не нужен ли ему паровоз и два машиниста. Если мы вдруг понадобимся, то останемся здесь жить, понял?
Они приступили к делу и вернули Эмме сухопутный вид. Сняли паруса, расконопатили двери, наполнили котел водой, а тендер — древесиной, повсюду валявшейся на песке.
Потом развели под котлом огонь. Оказалось, прозрачная древесина горит не хуже любой другой и даже лучше, почти как уголь. Когда котел как следует разогрелся, они смогли ехать. На суше Эмма чувствовала себя гораздо увереннее, чем на воде.
Они выбрались на дорогу и покатили вперед, избегая, впрочем, въезжать на фарфоровые мостики, потому что фарфор — материал хрупкий, это каждый знает, и неизвестно, выдержит ли он, если по нему проедет паровоз.
И хорошо, что они не свернули ни влево, ни вправо, потому что прямая дорога вела как раз в Пинг, столицу Ландая.
Вначале они ехали просто в сторону гор, но через несколько часов Джим, взобравшись на крышу кабины, чтоб осмотреться, заметил вдали поблескивающие на солнце шатры — тысячи и тысячи больших шатров. Лукас объяснил ему:
— Это золотые крыши Пинга. Значит, мы на правильном пути.
И через полчаса они достигли города.
Шестая глава, в которой желтое официальное лицо чинит препятствия
В Пинге неимоверная толчея. Джим никогда не видел столько народу и вначале даже испугался.
У всех ландайцев были раскосые глаза, косички и круглые шляпы на голове. Каждый ландаец вел за руку другого ландайца, поменьше. А тот держал за руку еще меньшего. И так до самого маленького, который был не больше горошины. Может, и тот держал за руку еще меньшего, но увидеть его без увеличительного стекла Джим не мог.
У ландайцев очень помногу детей.
В городе были тысячи и тысячи домов, все многоэтажные, и У каждого этажа своя крыша, похожая на зонтик, а из окон свисали флаги и фонарики.
Над переулками были натянуты бельевые веревки, на них сушилось белье. Ландайцы очень чистоплотны, и даже самые крохотные, размером с горошину, каждый день сами стирают свои пеленки и вывешивают их сушиться.
Эмме приходилось очень осторожно пробираться сквозь толпу, чтобы никого не переехать. Это было очень утомительно, и дышала она с трудом. Ей приходилось беспрерывно гудеть, чтобы прогнать детей с дороги.
Наконец они добрались до дворцовой площади. Лукас потянул за рычаг, Эмма остановилась и с облегчением выпустила пар. Ландайцы от страха посыпались врассыпную. Они никогда не видели паровоза и решили, что Эмма — чудовище, которое обдает их своим горячим дыханием, чтобы съесть их на завтрак.
Лукас раскурил новую трубку и сказал Джиму:
— Ну, пошли, мой мальчик! Поглядим, дома ли император.
Они поднялись по девяносто девяти серебряным ступеням к дворцовой двери, на ней красовалась табличка из слоновой кости с золотыми буквами:
«Император Ландая».
Лукас нажал бриллиантовую кнопку, и в черной двери открылось смотровое окошечко. Выглянуло официальное желтое лицо и любезно улыбнулось. Лицо было большое. У такого лица и тело должно быть большое, но оно было скрыто дверью. Лицо спросило тоненьким голоском:
— Что будет угодно господам?
— Мы оба иноземные машинисты паровоза, — ответил Лукас. — И хотели бы видеть императора, если он великодушно позволит.
— На какой предмет вы хотели побеседовать с великим императором? — спросило лицо, любезно улыбаясь.
— Мы ему сами скажем, — заявил Лукас.
— К сожалению, высокочтимые машинисты обворожительного паровоза, — вкрадчиво пропело лицо, улыбаясь все любезнее, — совершенно невозможно повидать нашего великого императора. Или, может, вы приглашены к нему?
— Зачем это? Нет, — сказал Лукас озадаченно.
Желтое лицо в окошке пропело:
— Простите меня, ничтожную мошку, но в таком случае у императора нет времени.
— Но, может быть, в течение дня он выкроит для нас несколько минут?
— Я крайне сожалею! — отвечало лицо, прямо-таки источая сладость. — У нашего императора нет времени никогда. Прошу прощения!
И окошечко захлопнулось.
Спускаясь по девяносто девяти ступеням вниз, Джим предположил:
— Мне кажется, у императора нашлось бы для нас время. Но только эта желтая башка не хочет нас пропустить. Что будем делать?
— Вначале осмотрим город, — примирительно сказал Лукас, он не умел долго сердиться.
На площади собралась толпа, почтительно глазея на паровоз. Эмма стояла, смущенно потупив глаза-фары. И лишь когда Лукас подошел и похлопал ее по боку, она с облегчением вздохнула.
— Слышишь, Эмма, — сказал он, — мы с Джимом немного прогуляемся, а ты оставайся здесь и веди себя тихо!
Эмма преданно и послушно вздохнула.
— Мы скоро! — утешил ее Джим.
Но они бродили по нарядным улицам несколько часов и не могли надивиться. Чего они тут только не увидели!
Тут были, например, чистильщики ушей — наподобие наших чистильщиков обуви. Перед каждым стоит серебряный столик, и на нем множество инструментов: щеточки, кисточки, палочки, тампончики, баночки и скляночки.
А еще у них там есть счетчики волос на голове. В Ландае это очень важно, сколько у тебя волос. Счетчики орудуют маленькими золотыми пинцетами. Они отсчитывают сотню волосинок и связывают их бантиком, а подмастерье потом складывает и перемножает бантики.
Но это еще не все.
Там у них не редкость увидеть на улице волшебника. Один может на голой ладони вырастить из семечка дерево, на котором даже чирикают живые птички, а на ветках висят плоды размером с жемчужину, очень сладкие, можно сорвать и съесть.
Были там акробаты, которые жонглировали своими маленькими, с горошину, детьми. А те при этом играли на трубе, кувыркаясь в воздухе.
А сколько всякой всячины продавалось в лавках! Перечислить — не хватит самой толстой книги.
И еще там было много резчиков по слоновой кости. Иным из них уже сто лет, а они всю жизнь вырезали одну-единственную вещицу. Она была так бесценна, что никто во всем мире не мог ее купить. И приходилось ее кому-нибудь дарить просто так.
Некоторые, например, вырезали шар величиной с футбольный мяч. Весь покрытый кружевными резными узорами, он содержал внутри себя другой шар, тоже резной, а внутри того — следующий, и так до бесконечности внутрь. Самое замечательное, что эти шары не вынимались друг из фуга, а были вырезаны из одного цельного куска; вся работа велась крохотными ножичками сквозь тонкие отверстия кружевной резьбы. Начав такую работу в детстве, ее заканчивали в глубокой старости.
Седьмая глава, в которой Эмма изображает карусель и друзья знакомятся с младенцем
Целый день Лукас и Джим прогуляли по городу. Солнце уже склонилось к горизонту, и золотые крыши заблестели.
В переулках, где уже стемнело, ландайцы зажгли разноцветные фонарики. Они носили их на длинных прутьях. Большие ландайцы — большие фонари, маленькие ландайцы — маленькие. А у самых крохотных — фонарики были, как светлячки.
За всеми этими чудесами друзья совсем забыли, что после утренних морских огурцов они за весь день ничего не съели.
— Ничего себе! — спохватился Лукас. — Сейчас же идем в харчевню!
— А у тебя есть ландайские деньги? — спросил Джим.
— Проклятье! — ответил Лукас и поскреб за ухом. — Я и не подумал. Что ж, если денег нет, так человеку и вовсе не есть? Надо что-нибудь придумать!
