— Вчера вечером в Фолей-Армз только об этом и судачили. Я там был после девяти часов. Ведь Фолеи в наших краях все еще привлекают к себе всеобщее внимание, мистер Гейл… Что касается лошади…
Он заколебался.
— Давайте, выкладывайте. По своим статьям она, как мне кажется, из категории победителей.
— Мне еще не доводилось видеть лошадь с такими смелыми глазами, как у этой. Она явно из фаворитов, — согласился с ним Дженкинс. — Если только с ней правильно обращаться, она может достичь многого…
— Приятно сознавать, что я кое-что еще смыслю в этом деле! — засмеялся Гейл. — Как себя сегодня чувствует Сильвер?
У Дженкинса была физиономия, которая, казалось, в любом случае оставалась суровой, но при упоминании имени этого скакуна, она сразу смягчилась, карие глаза подобрели.
— Если Сильвер не выиграет дерби на будущий год, я больше не подойду ни к одной лошади! Он составит вам имя, мистер Гейл, я в этом никогда не сомневался. Да, Сильвер — замечательная лошадь, а мистер Корризон — замечательный хозяин. Со временем он выведет у себя первоклассную породу рысистых лошадей.
— Сэм, ты мне подарил хорошее настроение на все утро.
— Очень рад, сэр… Будете наблюдать за галопом?
— Да. И наверное, с нами будет мисс Рассел. Если вы хотите знать, действительно ли она знает толк в лошадях, по-покажите ей Сильвера и Шустринга, когда будете находиться на вересковой пустоши.
Дженкинс весело осклабился.
— Я не смогла бы найти разницы, даже если бы они не были одной масти, — сказала Кэтлин, — но мне больше нравится тот, что поменьше.
— Это Сильвер, — сказал ей Дженкинс. — Это лучший двухлеток, которого я когда-либо видел, мисс Кэтлин. Можете смело ставить на него свои деньги в «Тройной Короне». Он вас не подведет. Мы его охраняем, как если бы он был сделан из урана, мне думается, он стоит не меньше!
Двое «ребят» из ночной смены привыкли, что их могут вызвать в любое время. На этот раз дежурил пожилой Тед Картрайт и второй, действительно «парень», шестнадцатилетний сын Теда Картрайта — Сид. Сид перерос отца на полдюйма. И родители всерьез волновались, — если их отпрыск не перестанет так быстро вытягиваться в длину, он не сможет стать в будущем жокеем. У отца с сыном вкусы были совершенно одинаковыми.
Ни один из них не думал, что Сильверу может грозить хоть малейшая опасность. Да и вообще никто об этом серьезно не помышлял. Ночные дежурства многим казались ненужной предосторожностью, но в Арнткоттских конюшнях так страстно верили в блестящее будущее Сильвера, что никто и не подумал заикнуться: нечего, дескать, понапрасну мучить людей. Непосредственно за лошадь отвечал Картрайт, потому что у его сына были еще и обычные обязанности конюха в дневное время.
Во вторую ночь пребывания Шустринга в соседнем с Сильвером стойле отец и сын Картрайты находились в небольшом сарайчике, откуда был прекрасно виден весь двор. В каждом углу стояло по раскладушке, так что любой из стражей имел возможность на некоторое время прилечь отдохнуть, не говоря уже об удобных креслах. Часы показывали начало одиннадцатого. Никто из них еще не ложился. Из висевшего на стене репродуктора неслась тихая музыка. Сид Картрайт читал книжку, а его отец, вооружившись лупой, просматривал газету. Ничто не могло заставить его обзавестись очками.
Сарай находился на порядочном расстоянии от главной дороги, так что сюда очень редко доносился какой-либо посторонний шум. Чаще всего проезжала мимо машина. В самом доме царила тишина, потому что Гейлы занимали переднюю половину, а двор находился позади. Перед ними протянулась вересковая пустошь, где вот уже более сотни лет тренировались скакуны из Арнткоттских конюшен.
Танцевальная музыка, передаваемая по радио, была веселой и даже мелодичной, но настолько однообразной, что постепенно она перестала восприниматься. Газета подозрительно шелестела, потому что Тед Картрайт все ниже над нею склонялся. Он встряхнулся и глянул на свои часы: 10.15. Не сказав ни слова, он отложил в сторону газету, посмотрел на сына и пошел к дверям.
Сид оглянулся.
— Не беспокойся, пап, я обойду лошадей. Почему ты не можешь посидеть спокойно ни одной минуты?
— Через каждые полчаса, в пятнадцать минут и без пятнадцати минут, мы обязаны совершать обход. Я не привык отступать от правил, по мне можно время проверять. Сейчас я сделаю круг, в следующий раз пойдешь ты.
— Ладно, пап, делай, как хочешь.
Картрайт вышел из сарайчика. Две электрические лампочки роняли тусклый свет, одна находилась перед конюшней, вторая у ворот, которые сейчас были на запоре. В каком-то стойле задвигалась лошадь, потом опять наступила тишина. Картрайт вынул из кармана фонарик, но его не требовалось включать. Широкая дорога, огибавшая конюшню, была мягкой, она немного пружинила под ногами. Посередине находилась круглая лужайка с красиво рассаженными цветами — предмет особой гордости Дженкинса. Где-то вдали показался отсвет автомобильных фар, послышалось гудение мотора, и снова тишина и темнота. Луна взошла полчаса назад, звезды выглядели бледными и тусклыми.
Картрайт подошел к центральным воротам. В них имелась небольшая дверца, которой пользовались «ребята», чтобы входить на территорию конюшен и выходить из нее, когда заперты ворота. На маленькой дверке имелся замок, кроме того две задвижки, сверху и снизу. Вот тут Картрайт впервые использовал фонарик, не потому что он думал об опасности, а потому, что был человеком дотошным и привык все делать предельно тщательно.
Он заметил, что верхняя задвижка не была закрыта. Посмотрел на нижнюю — та же история! Пораженный, он оглянулся через плечо, но не обнаружил ничего необычного, подозрительного. Тогда он глянул в сторону запертой двери сарайчика и нахмурился. Перед ним совершал обход Сид, он был обязан проверить состояние задвижек, ибо любой человек, входящий на территорию после половины десятого, должен прежде позвонить.
Картрайт мог вернуться назад и сделать соответствующую выволочку сыну, либо продолжить свой обход. Он решил покончить со своими прямыми обязанностями, задвинул задвижки и пошел дальше.
Когда он подошел к первому стойлу, в его манерах невольно появилось напряжение, но лошадь, годовалая кобылка, была в целости и сохранности. Точно так же, как и ее сосед, крупная лошадь, которую демонстрировали на скачках при конном заводе с целью продажи.
Картрайт снова посмотрел на ворота, как будто хотел удостовериться, что он на самом деле обнаружил задвижки не запертыми. Нигде не было слышно ни звука, даже в большом доме, расположенном в пятидесяти ярдах от двора.
Картрайт взглянул на Шустринга, круп которого находился близко от двери, голова у лошади была опущена, она спала. Картрайт в который уже раз полюбовался великолепными, с его точки зрения, данными скакуна и удовлетворенно кивнул, припоминая все то, что он по этому поводу говорил Дженкинсу.
Рядом с Шустрингом помещался рослый гнедой, обещавший стать великолепной лошадью для охоты, а потом было стойло Сильвера.
Картрайт подходил к этому стойлу с каким-то замиранием сердца, вызванным почти благоговейным преклонением, испытываемым всеми без исключения перед этой лошадью. Он невольно пошел на цыпочках, боясь потревожить сон животного.
Тихонько отворив верхнюю половину дверцы, он заглянул внутрь, не сомневаясь, что увидит и здесь повернутый к нему серый круп красавца.
Но он увидел, что лошадь лежала на боку, и это зрелище его так потрясло, что он пару секунд стоял в оцепенении, судорожно хватая воздух раскрытым ртом.
Потом он услышал подозрительный шорох где-то сбоку у самого стойла, а когда повернулся, увидел фигуру человека, стоявшего с поднятой рукой, в которой был зажат какой-то предмет.
— Нет! — простонал старик. — Нет!..
Человек яростно ударил его по голове.
ГЛАВА 3
СМЕРТЬ ЧЕЛОВЕКА
Старый Картрайт почувствовал и силу и жгучую боль от удара, но не смог закричать. Он упал снаружи за дверью, однако, как ни странно, сознания не потерял и попытался спастись. Очутившись на земле, он постарался как можно скорее подняться на ноги, но в голове и в груди у него была такая резкая боль, что он не смог этого сделать. Тогда он попробовал позвать на помощь, но из груди вырвались лишь какие-то хриплые звуки. Он почувствовал, что открылась дверь и к нему приближается мужчина. Он точно знал, что это мужчина, по крупным ногам человека во фланелевых брюках. Тогда он поднял голову, насколько мог, и увидел расплывчатую фигуру, склонившуюся над ним и загораживающую от него тот тусклый свет, который доходил до двора.
Картрайт снова выдохнул свое «Нет!» Он испытывал ни с чем не сравнимый ужас, потому что прекрасно сознавал, что намеревается сделать человек. Старик попытался закрыть свою обнаженную голову руками, но уже было поздно. Страшные удары обрушились на нее, удары точные и безжалостные.
