И мне так захотелось разглядеть ребеночка, добычу этих зверей во образе человеческом, что я встал из-за укрытия, прижался к скале и вдруг, не сдержавшись, в глупой своей храбрости крикнул в сторону Дунов. Двое тут же развернулись на месте. Один направил мушкет туда, откуда донесся крик, но его напарник сказал, что это, должно быть, привидение, и посоветовал беречь порох. И не знали в тот миг ни они, ни тем более я, что в один прекрасный день это «привидение» обложит их черное логово со всех сторон и разрушит его до основания.
Когда опасность миновала, Джон Фрай, все еще дрожавший от страха, подошел ко мне и сердито сказал:
— Из-за твоей глупости, Джен, моя молодая жена могла остаться вдовой. Кто бы тогда позаботился о ней и сынишке? Дать бы тебе хорошего тумака, чтобы ты слетел отсюда прямо на Тропу Дунов, да уж ладно, Бог с тобой...
Вот и все, что сказал Джон Фрай, вместо того, чтобы возблагодарить Господа за чудесное спасение. Упреки его я выслушал молча, потому что мне самому было ужасно стыдно за свой проступок. Вскоре мы разыскали Пегги и Смайлера, мирно щипавших траву неподалеку.
Когда мы подъехали к дому, отец не вышел мне навстречу, хотя собаки подняли такой лай, что он не мог не догадаться о моем прибытии. И снова мне почудилось, что в доме неладно, и сердце мое замерло, и мне стало трудно дышать. Никто не зажег фонаря на стене у коровника, никто не прикрикнул на собак: «Тихо, вы, расшумелись!», никто не воскликнул: «А вот и Джон приехал!»
Может быть, в доме гости, подумал я, те, кто заблудился на вересковой пустоши. Такой уж у моего отца характер: путника, потерявшего дорогу, он не оставит даже ради собственного сына. Почувствовав ревность и обиду, я нащупал в кармане новую трубку, которую купил для него в Тивертоне, и решил, что он ее не получит до утра.
Нет, что-то тут не так, подумал я. Шестое чувство подсказывало мне, что в доме сейчас только свои. Я ступил на порог и вошел в дом. Никто не сказал мне, что отца нет в живых, но я уже знал это, и, зная, не проронил ни слезинки. Я молча спустился в подвал, где хранились дрова, и никто не остановил меня, не промолвил ни слова, и я остался один, наедине со своим горем.
Наверху было тихо, но внезапно там раздался шум, и с каждым разом он становился все громче. Это, сидя друг возле друга, плакали мать и сестра. Это плакали самые дорогие для меня люди, и все же в ту минуту я был не в состоянии видеть даже их, и я сидел один, в темноте, до тех пор, пока они не позвали меня, потому что им нужна была моя помощь по дому.
Глава 4
Матушка посещает Долину Дунов
Дуны из Беджворти убили моего отца в субботу вечером, когда он возвращался домой с рынка в Порлоке [9]. Он был не один: рядом с ним скакали еще шесть фермеров. Это были рослые, сильные мужчины, и никто из них не был пьян, все, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Внезапно у них на пути встал незнакомый всадник. Он был высок, могуч и вооружен до зубов, и фермеры сразу поняли, что перед ними — один из Дунов. Трясясь от страха, все шестеро безропотно отдали ему свои кошельки.
Один только мой отец, подняв над головой тяжелую дубину, бросился на разбойника. Тот ловко увернулся и, пришпорив коня, сделал вид, что отступает. Отец рванулся вдогонку, но разбойник издал вдруг пронзительный свист, и не успел отец остановить коня, как вдруг, словно из-под земли, выросла — верховые и спешенные — целая дюжина Дунов. Но отца это не обескуражило. Он был так силен и дрался так яростно, что перевес в стычке был даже какое-то время на его стороне. Четверо злодеев, бездыханные, уже валялись на земле, остальные, повернув коней, бросились наутек, и тогда тот, что стоял в отдалении, где отцовская дубина не могла его достать, прицелился из пистолета и выстрелил. А дальше... Язык не поворачивается про это рассказывать.
Когда Смайлер прискакал домой, вся спина его была залита кровью. Отца нашли на следующее утро: он лежал мертвый на вересковой пустоши. Так моя матушка стала вдовой, а дети ее — сиротами. Нас у нее было трое, но она не могла рассчитывать на нас, потому что мы были еще слишком малы и сами нуждались в ее заботах.
Я, Джон Ридд, был самым старшим, и я сразу понял, что главная ответственность за будущее нашей семьи ляжет на мои плечи. Сестричка Анни была на два года младше меня, и еще у нас была маленькая Лиззи.
И вот теперь, когда я вернулся домой и узнал о тяжкой потере, — кажется, еще ни один мальчик на свете не любил своего отца так, как я любил своего,— матушка моя совершила нечто такое, что во всей округе ее сочли просто сумасшедшей. В понедельник утром, — отец лежал еще непохороненный, — не сказав никому ни слова, она отправилась пешком к тому месту, которое у нас называли Воротами Дунов.
Не было там, сказать по правде, никаких ворот, а был узкий проход между скал и тьма там стояла непроглядная. Часовой не выстрелил в матушку; ей только завязали глаза, и кто-то, взяв ее за руку, повел вперед, а другой последовал за ними, подгоняя ее сзади дулом тяжелого мушкета. Дорога была долгой и каменистой, — это все, что запомнила тогда матушка. Потом с нее сняли повязку, и, оглядевшись вокруг, она не поверила собственным глазам.
Она стояла в самом начале глубокой зеленой долины — правильный овал между гор — и скальный гранит высотой от восьмидесяти до ста футов плотно окружал это место со всех сторон. Около матушки журчала прозрачная горная река. Она выходила из-под земли и стекала прямо в долину. На ее берегах росли трава и деревья, а далее, вниз по течению, по обеим ее сторонам стояли одноэтажные дома, сложенные из камня, и первый из них — потом выяснилось, что в нем жил сам глава рода — представлял собой нечто вроде двойного жилища, крылья которого были соединены деревянным мостом, переброшенным через реку. Матушка насчитала четырнадцать домов, и чутье подсказало ей направиться в тот, что резко отличался от остальных. Что и говорить, дивная картина открылась взору моей матушки, и казалось, что в безмятежной этой долине, где всеобщий покой и тишину нарушали только бег и журчание воды, должны были жить мирные, простые люди, занятые обычным человеческим трудом,— но не было здесь ни единого честного дома: в каждом жили убийцы.
Двое разбойников проводили матушку вниз по крутым и скользким ступеням, вырубленным прямо в скале, и довели до дома главаря. Дрожа от страха, она встала у порога, решив, несмотря ни на что, выложить все, что было у нее на душе.
Но, подумалось вдруг ей, кто это дал мне право, мне, жене простого фермера, задевать этих высокоблагородных людей только потому, что людская молва сочла их убийцами ее мужа? (Дуны действительно были из древнего аристократического рода, и в Эксмуре об этом знали стар и млад.)
И тут она снова устремилась мыслями к покойному мужу, снова вспомнила, как он, здоровенный, веселый и бородатый, обнимал ее своей крепкой рукой, как он нахваливал ее жареную свиную грудинку,— и слезы снова покатились градом из ее глаз.
В этот момент на пороге дома показался высокий старик — сэр Энсор Дун. На руках у него были рукавицы садовника — ни дать ни взять, обыкновенный труженик, хлопочущий по хозяйству — но его упрямо сжатый рот, его пронзительные глаза, его горделивая осанка и в особенности его властный голос говорили о том, что этот человек — не простой смертный.
Он взглянул на матушку большими черными глазами, и она невольно сделала перед ним реверанс.
— Добрая женщина, ведь вы не из наших? Кто привел вас сюда? — спросил он с таким участием и доброжелательностью, что после всего пережитого матушка усмотрела в его манерах скрытую издевку.
— Мерзавцы! Негодяи! Головорезы! Я пришла, чтобы спросить с вас за своего мужа!
Гнев душил матушку, и она больше не смогла произнести ни слова, и лишь с ненавистью взглянула на своего собеседника.
- Сударыня,— сказал сэр Энсор учтиво — ибо джентльмен всегда джентльмен, даже если это джентльмен с большой дороги, — сударыня, прошу прощения, но я плохо вижу. Если бы не это, я, возможно, сразу узнал бы, с кем говорю. Но как бы там ни было, если мы захватили вашего мужа в плен, мы освободим его без выкупа.
На сей раз вежливость сэра Энсора растрогала матушку, но при этом окончательно выбила ее из колеи.
- Дайте мне немножко поплакать,— жалобно попросила она.
Сэр Энсор понял, что не угадал, зачем пришла матушка. И пока она всхлипывала, он осторожно расспросил ее, в чем дело, и, узнав, что у нее убили мужа, не рассердился, когда она вновь разразилась рыданиями, а дал ей вволю выплакаться.
— Видит Бог, сэр Энсор,— сказала матушка,— я не хочу ни на кого возводить напраслину. Но я потеряла мужа — лучшего из всех, каких Господь когда-либо посылал женщине — и я знала его с той поры, когда он был вам по пояс, а я — по колено.