— Чего вы так испугались, мастер Пук? Неужели вы полагаете, что я не умею обращаться с огнестрельным оружием?— спросил я, в шутку направляя на лавочника свой бландербасс.
— Господи, Джон Ридд, мальчик мой дорогой! — узнав меня, залепетал мастер Пук.— Убери ружье и ты получишь лучшее из того, что найдется у меня в лавке.
Лавочник мечтал только о том, чтобы я поскорее убрался со своим бландербассом. Никогда в жизни — ни до, ни после этого — не покупал я порох так дешево, так что за один-единственный шиллинг я купил его целых два пакета, таких больших, что пришлось навьючить их на Пегги, и впридачу я приобрел здоровенный кусок свинца. Мало этого, мастер Пук насыпал мне большой кулек конфет для Анни, и это, я полагаю, было от чистого сердца, потому что сестренка у меня была такая хорошенькая, такая добрая и славная девочка, что в нашем Орском приходе ее знали и любили все.
Когда я покинул Порлок, было еще светло. Тяжелые пакеты с порохом бились один о другой у меня за спиной, и мне все казалось, что от этого они могут взорваться в любой момент, да так, что я только полечу вверх тормашками через холку Пегги.
А потом над холмами поднялась луна. Я порадовался ей, потому что вокруг стало немного светлее, но тут же струхнул, потому что по земле побежали длинные тени, и в каждой мне стало мерещиться невероятное страшилище. Я поминутно хватался за коротенький свой бландербасс, готовый выстрелить в любого обидчика и моля Бога, чтобы мне и в самом деле не пришлось сразиться с настоящими разбойниками. Когда я проезжал мимо того места, где Дуны убили моего отца, я похолодел от страха и, припав к холке Пегги, закрыл глаза.
Однако я не встретил на дороге ни души, доехав до самого дома, где меня встретила горько плачущая матушка и служанка старая Бетти.
— А теперь иди за мной, — шепнул я сестренке Анни, как только закончился ужин, — и если никому не разболтаешь, я тебе кое-что покажу.
Я хотел, чтобы Анни подержала мне специальный ковш, где у нас плавили свинец перед тем, как он превращался в блестящие круглые пули, но Бетти все время подглядывала за мной, и мы никак не могли начать работу до тех пор, пока Бетти не отправилась спать. Ей показалось, будто я что-то где-то собрался припрятать. Она вообще не доверяла мужчинам, потому что лет сорок-пятьдесят назад некий джентльмен пообещал на ней жениться, да так и не женился, и с той поры Бетти решила, что все мужчины от колыбели до самой могилы только тем и занимаются, что лгут женщинам, а те и вовсе дурехи, потому что в ответ на мужские сказки готовы тут же развесить уши.
Глава 7
В каменном желобе
Наша ферма Плаверз-Барроуз, что означает Ржаночьи Холмы [20], расположена на косогоре у подножья мрачной горы, покрытой бедной растительностью. На этом фоне наша ферма представляется райским местечком: трава здесь ярко зеленая, сочная, разбит фруктовый сад, а ручей, хотя его не сразу разглядишь в траве, слышен везде и повсюду. Река Линн [21] протекает прямо через двор фермы, и наши чудесные луга лежат по обе стороны, а потом Линн сворачивает на участок Николаса Сноу, что граничит с нашим земельным наделом.
Вниз по течению, в двух милях от фермы, в Линн впадает другая река — Беджворти [22], и Линн, обретая полноводье, становится настоящей рекой. Здесь много рыбы, и чем дальше уходишь вниз, тем больше рыбы можно поймать, потому что дальше Линн становится глубже, а чем глубже дно, тем больше на нем корма для рыбы. Летом, когда матушка отпускала меня с фермы, я приходил сюда с Анни — ей без меня на ферме было скучно — и на червячка, насаженного на крючок, мне удавалось наловить целую корзину форели и всякой другой рыбы, что водится в здешних местах. Из всего, чем мне забивали голову в Бланделл-Скул, я научился только двум полезным вещам: рыбной ловле и плаванию. Кстати, насчет плавания — эту науку мне преподали самым жестоким образом. Ученики старших классов сталкивали нас, малышню, в реку, где поглубже, одного за другим, а потом наблюдали с берега, как мы беспомощно идем ко дну и как, всплывая, мы отчаянно бьем руками по воде и пускаем пузыри. Что и говорить, когда стоишь на берегу и тебе ничто не угрожает, то полюбоваться на это барахтанье — одно удовольствие. Меня сталкивали в воду только один раз, потому что во второй, третий и все последующие разы я прыгал туда сам: наплескавшись в Линне во время каникул, я не боялся реки, протекавшей около школы. Хочу подчеркнуть: не дома, а именно в Бланделл-Скул я научился плавать как следует, потому что мучители из старших классов не оставили мне иного выбора.
Когда я отправлялся удить рыбу вниз по течению Линна, я часто брал Анни с собой. Случалось, я даже переносил ее на спине с одного берега на другой, если дно было глубоким и каменистым. Мы с Анни обследовали на Линне многие места, но к Беджворти мы не осмеливались подходить. Мы знали, что она глубокая и что в ней полно рыбы, но мы знали также и то, что она вытекает из Долины Дунов и что до входа в Долину здесь рукой подать — всего какая-нибудь миля или около того. Но однажды — мне уже было четырнадцать лет, и, помню, в тот день я надел новую пару штанов и синие шерстяные чулки, связанные матушкой,— так вот однажды я побывал и на Беджворти.
Матушке в ту пору нездоровилось, и она даже перестала есть. Меня это чрезвычайно обеспокоило, и я припомнил, как один раз я привез ей из Тивертона банку соленых гольцов [23], и они ей так понравились, что она сказала, что за всю жизнь не ела ничего вкуснее. Может, ей просто хотелось сделать мне приятное, а может, ей и впрямь понравилось мое угощение, но думаю все же, что она не слукавила, и, как бы там ни было, я решил наловить для нее гольцов и засолить их так, как это делали в Тивертоне.
Дело было в день святого Валентина [24] году в 1675-м или 1676-м. Я вышел из дома в первой половине дня, не сказав никому ни слова и не пригласив Анни составить мне компанию, потому что вода в реке была в ту пору просто ледяной. Зима в тот год была долгая, и снег еще лежал то там, то сям, по обоим берегам реки, но в воздухе уже чувствовалось первое дыхание весны.
Нет, никогда я не забуду тот день, не забуду нестерпимо холодную воду, когда я, сложив башмаки и чулки в мешок, а мешок подвесив на шею, брел по мелководью. Куртку я оставил дома, а рубашку, перед тем, как войти в воду, снял и завязал рукава вокруг плечей. О ловле сетью или на крючок нечего было и думать, здесь годилась только острога — острые вилы, привязанные к концу палки. Итак, положив в карман кусок хлеба и вооружившись острогой, я вступил в ледяную воду, пытаясь внушить себе, что она ужасно теплая. Более мили прошел я вниз по течению Линна, не перевернув ни одного камня — гольцы имеют обыкновение прятаться под камнями, я знаю их повадки,— не поймав ни одной рыбки.
Я все шел и шел, время от времени выходя из воды, чтобы растереть коченеющие ноги. Так я прошел две мили, и внезапно вышел на открытое пространство, где по обеим сторонам реки тянулись зеленые луга и Беджворти отдавала Линну свои прозрачные воды. Дойдя до этого места, я остановился, потому что ноги у меня совсем онемели. Я выбрался на берег, чтобы хоть чуточку согреться, и почувствовал, что сильно проголодался. Я жадно набросился на холодный бекон и чудесный серый хлеб, испеченный Бетти. Я ел и думал о том, как стыдно мне будет перед Анни, когда, вернувшись домой, я скажу ей, что не поймал ни единого гольца, а подняться вверх по течению Беджворти мне было страшно: я ни на минуту не забывал о том, что там — владения Дунов.
Однако по мере того, как уменьшался мой голод, росла моя храбрость, и я вспомнил, что отец сотни раз твердил мне о том, как стыдно быть трусом. И потому, окончательно согревшись к тому времени, я сказал себе: «Если отец видит меня сейчас, пусть знает, что я не забываю его заветов». Я снова повесил мешок на шею и закатил штанины как можно выше колен, потому что в Беджворти было глубже, чем в Линне. Перейдя Линн, я вошел в Беджворти, сумрачную от густых зарослей, нависавших на ней зеленым шатром. Я почувствовал, что дно здесь не такое каменистое; солнце играло над головой, поминутно прорываясь через растительный занавес. Глубокие и темные места по- прежнему пугали меня, но я обнаружил здесь столько гольца, форели и другой рыбы, что вскоре позабыл и о времени, и об опасности, и даже восторженно вскрикивал, когда мне удавалось поймать особенно крупного гольца, и лишь эхо отвечало на мои вскрики, да срывались с места потревоженные птицы.
А деревья по сторонам сходились все теснее и теснее, и все плотнее и плотнее закрывали от меня небо ветвистые своды леса, и я, оторвавшись от своего занятия и оглядевшись вокруг, поежился при мысли о том, что вместо того, чтобы отведать рыбки, я, пожалуй, нынче и сам могу угодить к ней на ужин.
