ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Теперь Надежда.
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: Не нужно, мне все понятно.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Всем спасибо. Все свободны, то есть идите на репетицию.
ЛАРИСА: А как представление называться будет?
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: А так и будет — «Представление».
Женщины выходят из кабинета.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Первая или вторая?
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: Третья. (Кладет связку ключей в карман).
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Интересно… Хотя — да, Вы ее в «Чайке» видели, она Нину играет, которую Вы подозреваете в убийстве. Она у нас актриса характерная, в прямом и переносном смысле.
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: Это что значит?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Это значит, что характер у нее сложный. Хотя — тут все непростые. Так что — по рукам?
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: Договорились.
Пожимают друг другу руки. Константин Георгиевич внимательно рассматривает свою ладонь после рукопожатия.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Пальцы пересчитываете?
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: Привычка. Кстати, большого не хватает. (Прячет его и показывает режиссеру кисть наружной стороной).
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ (смеется): Кажется закон соленого огурца начинает действовать.
КОНСТАНТИН ГЕОРГИЕВИЧ: В понедельник я к Вам заеду. В шестнадцать будет удобно?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Абсолютно.
Константин Георгиевич выходит. Евгений Сергеевич достает из шкафчика заготовленный коньяк и фужер, наливает полфужера и выпивает залпом.
Гаснет свет.
Картина вторая
Прошло пять месяцев.
Кабинет художественного руководителя. Евгений Сергеевич сидит за своим столом и что-то пишет. После непродолжительного стука дверь открывается и в кабинет входит Лариса.
ЛАРИСА: Евгений Сергеич, можно?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А-а, Лариса-актриса, актриса-Лариса. Чайка по-гречески. Утка по-пекински. Присаживайся.
ЛАРИСА: Спасибо.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Так, слушаю тебя внимательно. В «Чайке» играешь. «Чай, теперь твоя душенька довольна?»
ЛАРИСА: Довольна, Евгений Сергеич. Но, Вы понимаете…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Лариса, когда я слышу «Вы понимаете», мне сразу становится не по себе и я перестаю понимать.
ЛАРИСА: Вы понимаете, Евгений Сергеич…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ (перебивает ее): А хочешь, поставим сказку «О рыбаке и рыбке»? Для тебя много ролей — крестьянки, дворянки, царицы. И корыто в реквизите найдется. Или тебе опять уехать надо? Бабушки уже выздоровели, а мама день рождения раз в квартал отмечает?
ЛАРИСА: Евгений Сергеич, даже не знаю, как сказать.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Просто, без употребления идиоматических выражений.
ЛАРИСА: Меня утвердили на главную роль.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кто?.. Где?.. Когда?.. Зачем?…
ЛАРИСА: Вчера. На ТВ. В формате «4 плюс 1».
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Плюс один — это ты?
ЛАРИСА: Из четырех серий полнометражный фильм сделают. История певицы.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А петь кто будет?
ЛАРИСА: Ищут. Съемки начинаются в следующем месяце.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ну, по ночам будешь сниматься. Я из-за тебя репертуар ломать не буду.
ЛАРИСА: Евгений Сергеич, я должна была поставить Вас в известность.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ставлю в этом театре я!.. В том числе и в известность.
ЛАРИСА: Да, Надьку поставили. Про нее уже вся пресса написала. Одна критикесса, с хорошим вкусом, назвала статью «Покушение на театр»…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ:(перебивает) Критики делятся на две категории — первых нельзя пускать в театр до написания рецензии, вторых — после… Критик должен иметь жесткие критерии, а не вкус, иначе он превратится в кулинара.
ЛАРИСА: Извините, я не хотела…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: (перебивает) А тебе кто мешал стать героиней глянцевых журналов? Дали этюд разыграть…
ЛАРИСА: Причем здесь этюд? Говорят, он на «Чайку» десять раз приходил.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А Сталин на «Дни Турбиных» — шестнадцать.
ЛАРИСА: Правда?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Те, кто считал, ошибались только раз.
ЛАРИСА: А я бы на месте Нади на такой контракт не согласилась.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Поторговалась бы еще?
ЛАРИСА: Дело не в деньгах… Где в их «Представлении» искусство? Искусство где?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В сериале, где ж еще?
ЛАРИСА: Нет, Евгений Сергеич, если серьезно. Экспозиция, завязка, развитие, кульминация, финал. А у них что? Ну, разговаривает женщина с мужчиной. Бросают реплики, как мячик. А мораль в чем? Где сверхзадача? Разве это театр? Это ток-шоу. Даже не «Окна», а «Форточка» какая-то.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Слышь, домушница, у Надежды Константиновны, в отличие от тебя, есть способность к импровизации. Джаз играют не все музыканты.
ЛАРИСА: Джаз — музыка толстых.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Тебе это дедушка-кэгэбеэшник рассказывал? Джаз — музыка умных. Не надо Надю жалеть, лучше меня пожалей. Теперь Настю на роль Нины вводить, пока ты искусством в сериале будешь заниматься.
ЛАРИСА: У меня дедушка в прокуратуре работал.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Извини, обознался.
ЛАРИСА: А мне нашего кэгэбэшника, представьте, жалко.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кого?!
ЛАРИСА: Константина Георгиевича, Борисова… КГБ.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В этом смысле… Да, «и милосердие иногда стучится в их сердца…»…
ЛАРИСА: Жалко, потому, что он ненормальный… Евгений Сергеич, почему человек сходит с ума? Бесится с жиру?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Или из-за его отсутствия. И потом, жир у каждого свой. Знаешь, что младшим братьям по разуму, гориллам, которые в клетках сидят, ежедневно положена бутылка крепленого вина?
ЛАРИСА: Зачем?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Иначе они тоже с ума сходят. Замкнутое пространство, стрессы. Понятно, что пол-бутылки выпивает работник зоопарка, но стакан им достается… Так что наличие острова и личного самолета для помешательства не обязательно… С другой стороны, когда у человека много лишнего, он сам становится лишним и начинает рассуждать об одиночестве.
ЛАРИСА: Что-то я этого не замечала у сильных мира сего.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: А снаружи не видно. Только изнутри. Может поэтому Борисов пошел искать новое измерение.
ЛАРИСА: Пятое?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Может, и двадцать пятое. Новое. Или хорошо забытое старое. Он вошел в театр, как в алтарь храма, за иконостас. Всем нельзя, а ему можно. Недаром говорят, что театр тоже храм. Только в церковь человек приходит общаться с Богом, а в театр — с Человеком. В церкви как правило, не о спасении души просят, а о решении проблем насущных. А в театр приходят смотреть, как эти проблемы решаются.
ЛАРИСА: А те, которые по десять раз спектакль смотрят — зачем приходят?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Эти? (Пауза) На сеанс психотерапии. Театр врачует души.
ЛАРИСА: Так мы — врачи-психиатры?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ты пока санитарка.
ЛАРИСА: Я?!
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Ну ладно, медсестра.
ЛАРИСА: Мне кажется, что врачевание душ — это пафос.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Пафос — сын Пигмалиона и Галатеи. Прости за эрудицию. Выскакивает в самых неожиданных местах… Например, в разговоре с тобой.
ЛАРИСА: Евгений Сергеич, а если бы он на шахту устроился, он бы тоже для себя новое измерение открыл. И стоило бы это — ноль. Даже не ноль, а плюс шахтерская зарплата.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Меркантильная ты. Может, наш «сын расчета и отваги» шахтером уже был. На постсоветском пространстве потомственных олигархов нет. Еще не выросли.
ЛАРИСА: А почему на их «Представление» столько мужиков ходит?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Самоидентификация. Им хочется, чтобы их любили.
ЛАРИСА: Так она ж его вроде как и не любит. Все как в жизни, что-то обсуждают, разговаривают, ругаются иногда… А всё начинается с того, что его охрана всех магнитом общупывает и сумочки выворачивают. Что они там ищут?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Тухлые яйца, гнилые помидоры…
ЛАРИСА: В чем оригинальность? В том, что спектакль каждый день? А где «новая форма»? Дуэт, состоящий из любителя и профессионалки? Смотрите «Ледниковый период» и «Танцы со звездами». Кстати, знаете, почему они популярны?
