АНАСТАСИЯ: Почему Вы со мной так не работаете?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: К классике подход классический. Тренироваться будем на современниках.
АНАСТАСИЯ: Но ведь в их спектакле нет действия.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Помните, что писал Чехов о «Чайке»?
АНАСТАСИЯ: Много разного.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Значит, это я Ларисе рассказывал… «Страшно вру против условий сцены, в моей пьесе мало действия, много разговоров о литературе и пять пудов любви».
АНАСТАСИЯ: Только вся любовь безответная… Борисов тоже хотел пять пудов любви, но сыграть ее нельзя.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Почему? Если фильм эротический — еще как можно. А серьезно, если нельзя сыграть любовь, то надо играть ее доказательства, что Надя и делает.
АНАСТАСИЯ: Лично мне эти подробности кажутся душевным стриптизом. У нас не принято открытое проявление чувств… Евгений Сергеевич, почему Борисов покупает любовь?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Своей нет, а деньги есть. Что делать?
АНАСТАСИЯ: Искать подлинную.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вы когда голодны, купите колбасу или пойдете на базар покупать натуральные продукты и три часа готовить обед?
АНАСТАСИЯ: Это другое.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Только на первый взгляд.
АНАСТАСИЯ: Мне трудно понять его проблемы, я после развода не всегда до зарплаты дотягиваю.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Денег, как и внимания, всем не хватает. Знаете, как помирить богатых и бедных? Одним нужно сделать вакцинацию от зависти, вторым от жадности.
АНАСТАСИЯ: Дело не в зависти. Старый рецепт: если тебе плохо — влюбись, если тебе плохо — трудись. Что ж он в театр пришел, а не в тайгу поехал, лес рубить?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: У меня есть знакомые, они зимой садятся в джип, выезжают за город и едут по бездорожью, пока в снегу не застрянут. Потом идут в ближайшую деревню одалживать лопаты, откапывают джип. Или проще — едут в лес без зажигалок, с одной спичкой. Костер сооружают. Во-первых, холодно, во-вторых, всем курить хочется, а спичка одна. Такие Вам нравятся или Вы их считаете идиотами?
АНАСТАСИЯ: Я с такими не знакома. А что касается «Идиота», то когда Настасья Филипповна бросает деньги в камин, с этого момента она перестает для меня существовать. Не нужны деньги — отнеси их в приют. Нет, для нее собственные эмоции выше всех страданий мира… Может, я меркантильный человек… Будете ставить — не предлагайте мне эту роль…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Но ведь деньги из огня вытащили.
АНАСТАСИЯ: Дело не в деньгах, а в поступке. Не важно, будет ли у меня роман с мужем моей подруги, я не должна идти на встречу с ним.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Почему?
АНАСТАСИЯ: Потому, что он муж моей подруги. Может, и свидания не случится, мы просто поговорим. Но если я из дома вышла накрашенная, собранная, и в красивом белье, значит, я ее предала.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Когда?
АНАСТАСИЯ: В тот момент, когда надела красивое белье.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: То есть Настасья Филипповна надела красивое белье, бросив деньги в огонь? Интересная трактовка.
АНАСТАСИЯ: А Борисов предал себя в тот момент, когда начал искать простое человеческое чувство своими олигаршьими способами.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что Вы имеете в виду?
АНАСТАСИЯ: То, что слесарь дядя Вася, у которого проблем полная хижина, малую сцену не построит, и стриптизершу за миллион не наймет. И себя в качестве шеста на сцене не поставит. Чтобы стать привлекательным, надо отдавать, а он пришел в театр брать. Те, у кого есть деньги и власть — должны вести себя так, чтоб им простили и то и другое.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Кому должны? Всем, кому должны, они уже давно простили…
АНАСТАСИЯ: А вообще у него комплексы.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да, это правда… Один складской и два нефтеперерабатывающих. (Пауза) Он пришел к нам за спасением, за палочкой-выручалочкой. Так что же нам его, прогнать? Может он радоваться не умеет? Характер — это судьба… Мне в детстве мама говорила — посмотри на себя, улыбнись, ты же радоваться не умеешь. Я, когда случается удача, радуюсь минуту-две. Потом вспоминаю, что удача сейчас, здесь, в этой точке, а этих точек еще столько… только удачи в них нет…А когда случается неприятность, погружаюсь в нее до следующего утра…
АНАСТАСИЯ: Выходит, мы обречены на самоедство?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Нет. Мы настроены природой на выживание. Как только съели банан, сразу надо оглянуться по сторонам, нет ли тигра или змеи, и где мы воды попьем, где на ночлег останемся? Вокруг враждебный мир. Наверное, это осталось в подсознании… Давайте вернемся к Чехову, время идет.
АНАСТАСИЯ: Евгений Сергеевич, можно личный вопрос?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: В порядке исключения.
АНАСТАСИЯ: И кто виноват, что все герои в пьесах Чехова не просто несчастны, а несчастны безнадежно?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Не знаю, наверно, жизнь виновата в том, что люди не понимают друг друга. А, вообще, где Вы в русской литературе счастливых героев видели? В сказках, да и то не во всех… Это при коммунистах социальный заказ поступил на «огромную и счастливую землю, которая зовется Советской страной». До этого страдали.
АНАСТАСИЯ: А «Капитанская дочка»? Счастливый конец.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Исключение, которое подтверждает правило.
АНАСТАСИЯ: Получается, если не чувствуем запаха боли, то и героя нет?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Каждому человеку трудно. Поэтому подсознательно нравится тот, кому еще хуже. Во всяком случае, не ощущаешь себя одиноким. Знаете историю про рыжего клоуна?
АНАСТАСИЯ: Не помню.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Приходит к психотерапевту мужик, говорит, депрессия у меня. Ничего не хочется, того и гляди повешусь. А врач ему — я мог бы прописать Вам таблетки, но советую сходить в цирк. Мне тоже было грустно, пошел на представление, а там рыжий клоун. Солнечный, веселый. Посмотрел, и вся дурь из головы ушла. Сходите в цирк… А мужик ему — Нет, не получится. Врач — Почему? Билеты не дорогие. А тот — Дело не в билетах, просто рыжий клоун это я.
АНАСТАСИЯ: Грустно…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вот я смотрю на Борисова, и думаю — он в театр пришел, а мне куда идти? Мой тезка, доктор Дорн говорил, что в пятьдесят пять уже поздно менять свою жизнь.
АНАСТАСИЯ: У Вас — то что не так?
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да всё так… Дети разъехались, жена выросла… До завкафедры… Мы с ней теперь оба — руководители.
АНАСТАСИЯ: Я слышала, она замечательный лингвист.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Да… Это очень важно для брака.
АНАСТАСИЯ: И мы все Вас любим.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Но странною любовью…
АНАСТАСИЯ: И Лариса…
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Что — Лариса?
АНАСТАСИЯ: А то Вы не знаете, что она была в Вас влюблена.
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Лучше бы она театр больше любила. Так, перекур закончен. Начинаем репетировать.
Анастасия выходит в центр сцены.
АНАСТАСИЯ: «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. Я так утомилась! Отдохнуть бы… отдохнуть!»
ЕВГЕНИЙ СЕРГЕЕВИЧ: Вашу бабушку! Я же просил — не надо страдать…
На сцене гаснет свет.
Картина четвертая
Прошло несколько дней.
На сцене Константин Георгиевич и Надежда.
Они играют, обращаясь к арьеру. Мы видим окончание их «Представления» как будто сквозь стеклянную стену.
Гостиная. Он сидит на диване, на столике чайный прибор.
ОН. Где ты, где твой чай?
ОНА. Иду-у-у!
Она вносит поднос с чайником. По ходу диалога разливает чай.
ОН. Ужинать после театра всегда поздно.
ОНА. А до — слишком рано. И все время смотришь на часы — успеешь, не успеешь.
ОН. Учитывая, какой спектакль мы посмотрели, ужинать надо было не до, и не после — а вместо.
ОНА. А мне понравилось.
ОН. Интересно, что?
ОНА. Решение, музыка…
ОН. Музыка? Скорее — да. В ней есть некий ритм. А чья она?
ОНА. Том Вэйтс, «Русский танец».
ОН. Русский? Не похоже.
ОНА. Ну, так он его назвал. Американские горки в Америке называют «Русскими».
ОН. Давай тоже наоборот — не чаю, а вина выпьем.
ОНА. Открывай.
ОН. Красное, белое?
ОНА. Розовое.
