Вот только жаль было, что жена Ира не смогла поехать вместе с ним. Прогулялись бы по солнечному Крещатику до Майдана Независимости, «шоппинганули» бы в местных магазинчиках. Супруга давно хотела побывать в столице Украины. Но не вышло – работа не отпустила.
Украинские друзья скучать Яше не давали. По принятому в девяностые «малиновыми пиджаками» обычаю, дела обсуждались, в основном, в клубах и саунах. В этом братья по крови ничуть не отличались от русских мужей – не пьешь, значит, камень за пазухой держишь, а следовательно, и дел с тобою лучше не иметь.
Для пешей прогулки по знаменитой цветущей каштановой аллее минуты свободной не оставалось. В конце концов, Яков, воспитанный в творческой атмосфере и стремящийся насладиться красотами Софийского собора, взмолился:
– Все, друзья мои, ша! Дайте отдохнуть от вашего «отдыха». Хочу побродить по улочкам, полюбоваться киевскими красотами…
– Дак ща мы тэбе усе покажемо, – начал было огромного роста круглоголовый украинский партнер, но Яков решительно остановил его:
– Нет-нет. Я хочу побыть один, пройтись по Андреевскому спуску, купить подарки своим…
Украинцы, несколько удивившись вкусам братана из России, однако, смилостивились и подкинули молодого мужчину до метро, пообещав подъехать наутро к гостинице, чтобы лично доставить его на железнодорожный вокзал.
В доме Семена Аркадьевича Каплана раздались короткие гудки междугороднего звонка. Отец обрадовался – сын не забыл набрать его перед обратной дорогой домой. В радостном возбуждении схватился он за трубку.
Звонили и впрямь из Киева, но из речи говорившего, взволнованно-сбивчивой и приправленной множеством украинских слов и русских жаргонизмов, пожилой человек понял одно – Яша пропал, и со вчерашнего дня его никто из знакомых не видел.
– Надо в милицию… – заволновался Семен Аркадьевич.
– Они уже в курсах, – ответил голос в трубке, – розыск объявили… А може, у нього ще хтось е у Киеве? – поинтересовался затем киевлянин.
– Да не-ет. Не знаю…
У Семена Аркадьевича ослабели ноги, неожиданно прошиб пот, руки предательски задрожали, едва не выпустив телефонную трубку. А когда раздались гудки отбоя, он не сразу попал в пазы на стареньком аппарате, поэтому пару раз трубка едва не свалилась на пол.
Сообщить новость жене Семен Аркадьевич побоялся из-за ее больного сердца, да и как матери можно было выдержать такое потрясение: единственный сын пропал? Однако держать все в себе тоже было невыносимо, поэтому после долгих колебаний мужчина набрал невестку Иру.
Девушка она была довольно крепкая и решительная. И хоть хозяйка из нее вышла далеко не идеальная (сыну Яше зачастую приходилось самому выполнять «женскую» работу по дому), свекор и свекровь полюбили ее за прямодушие, искренность и желание заботиться о других, поэтому, когда Семен Аркадьевич начинал ворчать по поводу уборки, жена не раз останавливала его сногсшибательным аргументом: «Сема, ты что хочешь? Чтобы сын наш жил с уборщицей или с любимой женщиной?»
Тридцатилетняя Ира Каплан работала медиком в зоне и могла дать отпор любому зарвавшемуся заключенному. Сидельцы побаивались ее острого язычка: фельдшерица быстро ставила на место любого, точно определяя слабые места каждого.
Но и она, сильная женщина, не смогла сдержать эмоций в такой острый момент. Голос в трубке, обычно звонкий и уверенный, выдал ее с головой: звучал непривычно глухо и надтреснуто. Не на шутку расстроившаяся невестка посоветовала Семену Аркадьевичу ничего пока не предпринимать и уж тем более ничего не говорить свекрови:
– Подождите. Может, найдется еще… Чего зря волновать больного человека? Надо сначала в Киев съездить, разузнать все. В конце концов, это не Чечня. Может, и обойдется еще все, – успокаивала она скорее себя, нежели свекра.
– Да-да, Ирочка, ты права, как всегда, – Семен Аркадьевич ухватился за ее слова, как за страховочный трос.
Слова эти и впрямь несколько приободрили его, внушили надежду на лучший исход. «Да пусть бы уж Яша изменил жене, что ли, и остался бы у какой-нибудь красотки… Лишь бы живой… и здоровый. Господи! Ничего нет хуже, чем пребывать в неведении».
И хоть Семен Аркадьевич и согласился с невесткой, но слонялся по дому без какого-либо дела, не очень умело пытаясь скрыть от жены свои истинные чувства.
– Сема, ты как будто сам не свой сегодня. Даже не репетировал еще… Что-то случилось? – заметила его неприкаянность супруга.
– Да нет, Шурочка, ничего. Все хорошо. Просто не люблю, когда кто-то из близких уезжает из дому надолго.
– С каких это пор? – удивилась супруга. – Сам-то сколько раз уезжал, не помнишь? Сколько я тебя прождала из этих твоих творческих командировок… Вот хоть теперь ты меня поймешь.
Пару раз в отсутствие жены Семен Аркадьевич набрал Киев, но ни украинские коллеги сына, ни тамошние правоохранители ничем его не порадовали.
Ждать долее было невыносимо, поэтому он, концертмейстер первых скрипок, правая рука дирижера, вынужден был оставить оркестр в разгар подготовки к летнему турне. И лишь руководителям театра и оркестра поведал он о причине своего срочного отъезда. Конечно, не отпустить в таких обстоятельствах его не посмели, но поездку пришлось отложить на пару дней из-за привычной бухгалтерской волокиты.
А накануне отправки в Киев в доме Капланов раздался второй звонок. По счастью, в семье Семена Аркадьевича давно повелось, что он сам подходил к телефону, во-первых, потому что ему чаще звонили, а во-вторых, потому что жена все время была занята по хозяйству. Так что и второй звонок остался для его супруги незамеченным.
На другой стороне провода человек по-русски, с ярко выраженным украинским акцентом, произнес следующее:
– Слухай сюда, батя. Если хошь увидеть сына живым, приезжай в течение недели у Киев на переговоры.
– На этой неделе? Конечно-конечно, я постараюсь… Я приеду!
– Добре. Только не опаздывай.
«Как хорошо, что я уже купил билеты на поезд. Как раз за три дня и доберусь, – порадовался Семен Аркадьевич, – а то когда бы еще выехал…»
Семья его, как и многие в тот перестроечный период, жила небогато (пожилой человек всю свою жизнь посвятил музыке, работал первой скрипкой в театре оперы и балета, а жена – учительница химии – давно уже пребывала на пенсии), поэтому лететь самолетом было дороговато. В период первой чеченской кампании заработки тружеников культуры и образования были символическими.
В Израиль, как сделали многие из их соплеменников, Капланы уехать так и не решились, в большей степени потому, что дома у сына дела в бизнесе неожиданно пошли в гору. Доходов больших он пока не получал – почти все, что зарабатывал, вкладывал в бизнес, поэтому до олигархов ему было ой как далеко, а вот к только нарождающемуся среднему классу, если б все продолжалось в том же русле, должен был непременно вскоре примкнуть.
Измученная неизвестностью невестка Ира, которой Семен Аркадьевич сообщил о звонке похитителей, бросилась немедленно собирать чемоданы, чтобы лично отправится в Киев. Но свекор был непреклонен:
– Нет-нет. Поеду я. Тебе же спокойнее будет, если дети и мать останутся под надежным присмотром. Что-то Шурочка мне в последнее время совсем не нравится: будто почувствовала неладное – мучается аритмией.
Супруге Семен Аркадьевич вынужден был солгать, что Яшина командировка затянулась и что сын попросил приехать – привезти кое-какие документы, необходимые в переговорном процессе. Когда мужчина произносил эти слова, сердце его сжималось от боли: если б только супруга знала, в каких переговорах предстояло ему участвовать!..
Семен Аркадьевич, невысокого роста, полноватый, седой как лунь, с аккуратной шкиперской бородкой, обычно вальяжный, знающий цену себе и своему таланту, любивший публику и с удовольствием принимавший знаки внимания поклонников, наверное, впервые в жизни старался остаться незамеченным и избегал лишних взглядов.
Он быстро нашел скромную киевскую кофейню, где было назначено «свидание» с переговорщиками. Располагалась она на одной из окраинных улочек украинской столицы. Хотя время было раннее – всего десять утра, а аудиенция должна была состояться лишь вечером, мужчина не решился отсрочить свое появление в кафе, боясь по собственной вине пропустить встречу, в которой был заинтересован больше других.
Семен Аркадьевич просидел, опустив голову в горьких думах о судьбе сына, с единственной остывшей чашкой чая до самых сумерек. Иногда на него накатывала волна паники: грезилось, что никто не придет или что с сыном случится непоправимое, и тогда руки его с длинными музыкальными пальцами начинали дрожать. На подушечках первых пальцевых фаланг навечно поселились мозоли, натертые струнами во время многочасовых занятий на скрипке. Чтобы унять тремор, Семен Аркадьевич крепко сцеплял руки в замок. Силой воли заставлял себя не думать о плохом.
