Настроение было таким, какое Егор уже испытывал когда-то… Он пытался вспомнить, с чем было связано подобное его состояние в далеком прошлом… Точно, точно, с тем, когда у него родился сын, тогда он был вот так же счастлив… Сейчас он был безмерно счастлив не потому, что он разжился коробкой, другой тушенки и прочей жратвы, а потому, что нашел способ и наказал этих подлых хапуг, этих зажравшихся сволочей: хозяева нашлись… Он попытался еще мысленно заклеймить своих врагов, но шуршащая фольга обнажила плитку шоколада, и приятная горечь прогнала все мысли. Впрочем, ощущение счастья не дотягивало до того, каким оно было после рождения Машеньки. Папина любимица! Таких машин нужно разгрузить, пожалуй, штук пятьдесят. Хотя нет, никак не меньше, ста. Но очередная порция шоколада растопила и эти мысли…
Сашка тоже ощущал безграничную радость от экспроприации, но она не была связана с социальной рознью и псевдореволюционными мотивами, все было очень просто: хотелось пожрать халявного шоколада и вдоволь напиться сгущенки хоть раз в жизни так, чтобы непременно слиплась задница. Потому как в безотцовщине достатка нет, а постоянная экономия мамкиной зарплаты не делает тебя счастливым. Впрочем, примерно также кайфово он себя ощущал в третьем классе, когда в первый раз, сославшись на сильные боли в животе, он целую неделю отлынивал от учебы. Это было здорово!
– Санька, а гараж надежный? – Вдруг почему-то спросил Егор.
– Сто пудов, Егор Александрович, зуб на вылет. Это гараж моего школьного дружка, он достался ему в наследство после смерти отца. Ехать ему такую даль нет нужды, никаких вещей здесь нет, да и машины у них никогда не было. Одно слово – недвижимость.
– Хорошо. Сейчас ничего из продуктов брать не будем, пусть побудут на карантине, поехали по домам. Эх, скорей бы на работу, – улыбнувшись, скомандовал Егор.
Они засмеялись негромким, но задорным смехом, радуясь каждый своему и общему на двоих счастью. Обнаружить такую недостачу на бескрайних складских площадях было делом нелегким, а умение кладовщика работать с товаром и бумагами делает его весьма влиятельной фигурой на этой рабочей доске. Но самоуверенность и наглость в подобных делах – прямая дорога к разоблачению. Пока же все обходилось, и к концу недели еще один Экс пополнил тайный склад. Егор, ходивший последнее время смурной и злой, немного потеплел и смягчился, теперь ему казалось, что работа на складе, наконец- то, обрела хоть какой- то смысл.
Сейчас даже осеннее промозглое утро не раздражало, и Егор с легкостью перепрыгивал лужи, пробираясь к автобусной остановке.
– Козлы, совсем на вас управы нет! – Зло прорычал Егор, отряхивая жирную, липкую грязь со своих брюк.
Он даже не успел отскочить в сторону, когда огромный черный джип, промчавшись по дороге, обдал его грязью плаксивой осени. Он продолжал чистить брючины, шипя как гусь, извергая из себя скверну. Осень сама по себе мерзкое время года с ее сыростью и слякотью, а здесь еще эти жлобы
Но, как бы то ни было, приходилось работать. До обеда время пролетело в праведном труде. Настроение, испорченное с утра, улучшалось с каждым часом по мере приближения к процессу восстановления социальной справедливости, то есть экспроприации. Ко всему еще и погода налаживалась: плотные, серые облака, моросившие мелким дождем всю ночь и утро, поредели, и в редких голубых окнах пока еще блестело солнышко, словно подмигивая тайным желаниям Егора. Закончив разгрузку очередного автомобиля, Правдин посмотрел на часы и, присвистнув, замахал водителю следующего грузовика, давая отбой:
– Все, хорош. Кури пока. У нас обед.
– Мужики, выручайте, – взмолился водитель, – мне вот, позарез, нужно, – полоснув себя по горлу ребром ладони, проситель продемонстрировал срочность, скорчив плаксиво морду, всем своим видом давя на жалость.
– Слушай, – обратился Егор к водителю, – ты совесть имей, грузчики тоже должны отдохнуть, у них еще четыре фуры впереди!
Не став дослушивать жалобы вопящего водителя, он закрыл ворота склада и отправился курить. Устроившись поудобней на куче поддонов, брошенных с торца здания, Егор задымил сигаретой, щурясь на яркие лучи солнца в бездонных небесных колодцах, появляющихся там и тут среди серых осенних туч. Солнце, словно играя в прятки, напоминало о минувших теплых днях, изо всех сил стараясь напоследок побаловать людей теплом. Егор закрыл глаза, подставив лицо ласковым лучам, но это ощущение комфорта быстро исчезло, словно кто-то большой заслонил целое небо и стал обдувать щетинистый подбородок порывами ветра. Так не хотелось открывать глаза, хотелось дождаться солнца, которое будет облизывать теплом сначала щеку, потом нос, а затем станет греть и все лицо. Однако состояние покоя и благоденствия прервал гул подъезжающего автомобиля, сильнейший скрип тормозов и визг шин, из тех, когда тормозят для фарса. Егор, не вставая с места, выглянул из-за угла склада. И каково же было его удивление, когда он увидел огромный черный джип, из которого вылез хозяин складов и, он же, работодатель Правдина. Это была именно та машина, которая утром окатила его грязью с ног до головы. Настроение в миг улетучилось, и на лице заплясали желваки в такт поскрипывающим зубам.
– Ну, тварь ……, – выругался Егор в адрес хозяина. – Нет на свете справедливости. Нет. Ну почему в этой жизни все достается только этим жлобам? Я пашу сутками, а за месяц даже на колесо не зарабатываю, хоть весь издохну на этих складах. А эта тварь, ничего не делая, машины меняет, как перчатки!
Он закрыл глаза, затылком упёршись в стену, надавил до боли, почувствовав неровности кирпичей, впивающихся в голову. Мысли были чернее джипа, хотелось рвать на себе одежду и кричать во все горло, чтобы указать миру на его несправедливое устройство. Его гнев граничил с безумием, словно произошла самая большая трагедия в жизни. Дрожащими руками он стал обшаривать карманы, желая поскорей найти пачку сигарет, чтобы хоть как-то успокоиться. В кармане пиджака, поверх которого была надета демисезонная куртка с камуфляжным рисунком, он нащупал какой-то непонятный предмет и тут же вытащил его. Это был обычный гвоздь» сотка», погнутый в нескольких местах, почему-то напомнив Егору его собственную неудачную судьбу, такую же кривую и бесполезную, как этот никчемный кусок металла. Он с досады бросил гвоздь и нервно закурил, мысленно продолжая выговаривать миру свои претензии и несогласия с его неправильным, несправедливым устройством. Но вдруг лицо Егора перестало бугриться желваками, а губы потянулись в злой ухмылке. Он встал, осмотрев место под ногами, нашел выброшенный им только что гвоздь. Подняв прототип своей судьбы, он сунул его обратно и, проткнув карман, высунул наружу железное жало. Теперь его лицо озаряла такая улыбка, словно самая заветная мечта всей его жизни сейчас должна осуществиться, все, ради чего рождается, растет, болеет, учится, плачет и смеется человек. Именно эту минуту, эту секунду восстановления маленькой справедливости в бесконечном мире неравенства и насилия так ждал Егор.
Он внимательно посмотрел на ненавистный ему джип: автомобиль, словно сам хозяин, высокомерно стоял, повернувшись задом, удлиняясь своим телом и мордой в бесконечность. Из окон склада машина была не видна, поскольку стояла в той части, где хранился товар, закрытый глухими стенами от любопытных глаз. С противоположной стороны в железнодорожном тупике стояли четыре порожних вагона, полностью закрывающие обзор машины. Еще раз выглянув из своего укрытия, Егор оценил обстановку и убедился, что вокруг нет ни одной живой души. Небеса, словно в солидарность с мыслями сторонника равенства и справедливости, брызнули дождем, загоняя всех под крыши в теплые сухие места. Егор без колебания шагнул на тропу мести, сжимая в кармане Орудие Возмездия. Он уже представлял, слышал, чувствовал, как жалобно скрипит металл, хрустит, лопаясь, лак и краска, оставляя на черном автомобильном теле уродливый шрам. Скрежет металла в обычной жизни вызывает неприятные ощущения, заставляет напряженно морщить лицо и сжиматься всему телу, словно пружине, напрягаясь каждой клеткой, не пуская этот мерзкий звук внутрь. Но сейчас это была бы самая сладкая, чудесная музыка, с которой не сравнится ничто на свете. До машины еще было с десяток шагов, и Егор сожалел лишь об одном, что его кривой гвоздь не сможет вспороть металл насквозь, чтобы разорвать, разодрать первоклассную кожу, обтягивающую кресла салона. Вот еще несколько шагов… Но вдруг стекло задней двери черное, словно непроницаемая ночь, бесшумно опустилось, и в приоткрытую щель женская рука с длинными до безобразия ногтями, такими же вызывающими и противными, как и машина, выбросила какой-то предмет. Егор за секунду изменил свои планы, спрятав жало гвоздя в карман, между тем, все также продолжая идти, теперь уже лишь надеясь увидеть ту, по чьей вине не свершилось возмездие. К сожалению, оконная щель быстро затянулась, лишь оставив большой огрызок сочной груши впитывать в себя мокрую, жирную осеннюю слякоть. Разочарованию, нет, гневу Егора не было предела, казалось, что желваки не просто ходят ходуном, а трещат словно краска, облетающая с машины. Мысли, роящиеся в голове, были похожи на толпу, объятую паникой, – они толкались в узких дверях, давясь и не пуская друг друга, каждая старалась первой вырваться и добежать до сознания. От такого мозгового штурма в голове звенело пустотой. Хотелось захлопнуть эту никчемную дверь, замуровав навеки эти глупые мысли, которые готовы раздавить, удушить, размазать по стенам своих же сородичей ради того, чтобы быть первой и единственной.
