более трех лет с той весны, как она ушла от него. Ушла и бесследно исчезла, как в воду канула. А жили вместе почти два года, вроде и ссорились-то редко. Правда, иногда скажет: «Ты все о машинах думаешь» или «Почему ты меня все зовешь Татьяна да Татьяна?» На такие, казалось, мелочи он и внимания не обращал…
Везли дизели на двух тракторах с саночными прицепами. Грунтовая, недавно проложенная дорога была в заносах и ухабинах. Тракторы вгрызались в сугробы, буксовали, но… тихонько ползли вперед. Никита сидел в кабине второго трактора рядом с Венькой, мужичком неопределенного возраста с пухло-бледным лицом. Все его движения неуверенные, какие-то корявые, а фигура помятая, будто без костей. Чем-то напоминал он изношенный коленвал — мало толку, но и выбрасывать жалко.
Мысли снова вернулись к Татьяне. С каких это пор стала она трактористкой? Была техником-геологом, училище кончила, а технику, помнится, не любила. Где жила она эти три года? И с кем? Чем занималась? Может быть, Венька — ее муж?.. Нет, не похоже. Она почти не изменилась. Только черты лица стали жесткими и решительными да блеск глаз острее, колючее — верные признаки одинокой женщины. Вообще-то никогда не угадаешь, что пережила женщина и что у нее на уме.
Мороз все набирал силу: тракторы плыли в облаках серого тумана. Бока железной печурки в кабине малиново накалились. Венька торопливо швырял в огонь короткие сосновые чурки и поминутно одергивал полы затасканной шубенки. Но холод со всех щелей неутепленной кабины протягивал свои руки.
— Трактор бы не накрылся, елки-палки, — бормотал Венька. — Накроется — капут нам, елки-палки!
«Видно, осердился не на шутку, хочет наверстать упущенное, — подумал Никита о морозе. — Пусть жарит, пусть!»
Поглубже нахлобучил шапку-ушанку, уселся поудобнее. Ему зябко не от холода, а от мысли, что рядом с ним человек — то ли свой, то ли чужой, — который знает всю его подноготную. И хотя в его короткой биографии нет ничего предосудительного, он никогда не рассказывал о себе.
Ничего необыкновенного в его жизни не было. Вырос в глухой охотничьей деревушке, воспитывался у тетушки. Все началось с маленького подвесного моторчика. Его привез из райцентра тетушкин муж. Детвора ни на шаг не отходила от хозяина, когда тот копался в моторе или запускал его. Однажды мотор забарахлил — не заводится, да и только. Бензин идет, искра есть, а работать не хочет. Полдня бились, собрали всех мало-мальски разбирающихся и совсем не разбирающихся в технике. Дело не сдвинулось с места. Наконец Никита глухо сообщил, что нет на свече медного колечка, оттого-то и не заводится мотор. Не поверили охотники, но все же надели на свечу прокладку, навернули как следует. Дернули раз, другой — и запыхтел мотор. Тут порешили охотники-старики, что быть Никите не следопытом таежным, а «машинным человеком».
В четырнадцать лет он уже хорошо знал устройство всей «техники», бывшей в деревне, начиная с электростанции и кончая киноаппаратурой в клубе. Через год он собрал свой первый двигатель из металлолома. Поработал он всего минуты две-три — разлетелся на куски. Но память оставил — рваный шрам на левой щеке.
Потом плавал капитаном-мотористом на местном катеришке, поскольку желающих работать на нем не находилось. Двигатель держался на честном слове: всевозможных пробок и деревянных затычек было больше, нежели металлических. Но Никита не унывал и ладил с этим мотором до той поры, пока не развалился деревянный корпус старого катера.
Затем сейсмопартия, а позже пришел на буровую помощником дизелиста.
Декабрьский день короток, как первый шаг младенца. В третьем часу пополудни на тайгу надвинулись сумерки. Фары бледными лучами выхватывали стылые сугробы, продрогшие стволы и оледеневшие лапы таежных елей.
Лес мертвел от холода. Не слышно ни зверей, ни птиц.
В потемках переезжали реку по бревенчатому накату, вмороженному в лед еще в ноябре. Когда головной трактор выбрался на другой берег, Венька тронул свою машину. Он чаще обычного переключал скорости, чтобы быстрее миновать опасный участок пути: бело-ледяная река угнетающе действует на человека, особенно в жестокий холод, напоминая теплое лето…
Почти у самого берега прицепные сани съехали с обледеневшего наката.
— Стой! — закричал Никита, схватив Веньку за плечо.
Звонко хрустнуло железо — опоздал. Лед затрещал, и сани медленно, как бы нехотя, погрузились в реку. Когда Никита выскочил из кабины, все было кончено: из воды торчали цилиндры трех дизелей.
Течение играло свежесколотыми льдинками. Они звучно бились о серебристое железо дизелей.
Полынья выдохнула серое колючее облако.
В чаще гулко, как выстрелы в ночи, лопались от мороза сосновые сучья.
Вдруг стало жарко — Никита распахнул полушубок.
— Гони трактор на берег! — услышал Никита властный голос женщины.
Венька вздрогнул, чертыхнулся и бросился к машине.
Женщина возле трактора осматривала обломки прицепа, лопнувшего по отверстию. Зачем-то вытащила штырь, постучала по серьге, будто проверяла на прочность.
— Усталостный излом, — неуверенно выдохнул из кабины Венька.
— А морозный не хочешь?! — насмешливо спросила Татьяна.
Венька захлопнул дверцу. У полыньи они остались вдвоем.
— Застегни шубу, простынешь, — сказала она таким голосом, словно только вчера расстались. — Пошли на берег!
Никита молча повиновался.
Теперь втроем сидели у костра и пили крутой кипяток. Тепло разморило — слипались глаза.
— Ну что, Венька, хочешь искупаться? — спросила Татьяна. — Давно ты купался?
— Ей-ей, у меня ангина!.. Может, сгонять на буровую, так я мигом!
— Сгоняешь ты мигом по такой дороге! Да и там мало охотников найдется…
— Эх, если бы не ангина да не сердце… — вздохнул Венька.
— У меня тоже, между прочим, имеется сердце. И печенка есть, которая не любит ледяную воду. Как быть?
— Кран бы сюда! — мечтательно протянул Венька.
— А костюм водолазный не хочешь?!
— Пригодился бы, не отказался. А еще лучше — спиртику бы! Эх, тряхнул бы стариной!
— Тогда бы любой дурак полез, а ты не вспомнил бы про свою ангину и сердце, верно?!
— Дураки тоже в тайге
