Доротея переводила взгляд с отца на меня и обратно.
– Кофе готов. Скажи, пожалуйста, Хайнц, тебе нужно поесть горячего или достаточно пирога?
– Я перехватил на вокзале булочку с сосиской, там еще был такой спектакль…
– Пойдем, папа, – подтолкнула я его к дому. – Давай сначала выпьем кофе.
Спустя полчаса Доротея уже в который раз утирала слезы от смеха, но безрезультатно, потому что стоило ей только взглянуть на меня, как она прыскала снова. Связно говорить она не могла.
– Ах, Хайнц, у меня так и стоит перед глазами эта картина: Кристина, окруженная черными полицейскими, под дулом автоматов. И свора лающих овчарок. И ее физиономия. И ты, спокойно жующий хот-дог. Я сейчас лопну от смеха!
Она прямо-таки сгибалась пополам. Хайнц-Иуда тоже смеялся. Мне лично эта история, рассказанная в десятый раз, уже не казалась смешной. Впрочем, в первый раз тоже. Я встала.
– Они были без автоматов, без собак, и вообще нам пора двигаться, если мы хотим попасть на паром. Давайте закроем на этом тему.
Доротея хихикнула. А отец сказал ей:
– Она очень славная, но иногда любит подпортить музыку.
Я заставила себя промолчать.
Вскоре я уже открывала дверцу багажника «комби» Доротеи на парковке у дома. Перед машиной стояли четыре огромных дорожных сумки, три больших матерчатых кошелки, корзина с едой и чемодан-инвалид. И рядом Доротея с моим отцом. По их виду нельзя было сказать, что они вообще собираются дотрагиваться до вещей. Я посмотрела на них:
– Ну что? Давайте грузить вещи?
Папа, обороняясь, поднял руку.
– Деточка, я не могу, у меня бедро. Ты же знаешь. Чемодан для меня слишком тяжелый.
А Доротею снова разобрал смех:
– А я все еще не в силах спокойно на него смотреть!..
На секунду я закрыла глаза. Мне не хотелось раздражаться, у меня был отпуск. Поднатужившись, я подняла чемодан и запихнула его в глубь багажника. Доротея подала мне свои сумки, я поставила их рядом с чемоданом. Моя первая сумка вошла с трудом, вторая не вошла вовсе, все остальное осталось стоять возле машины.
– Думаю, чемодан тебе надо было положить вдоль багажника. Поперек – не получится.
– Спасибо, папа.
Я снова вытащила сумки, развернула чемодан, и меня прострелила боль в седалищном нерве. Я застонала. Папа схватился за чемодан и подвинул его еще на сантиметр.
– Вот так. – Голос у него был слишком уверенный. – Вот так гораздо лучше.
Теперь три сумки встали рядом, а четвертую я взгромоздила на них. Багажник не закрылся. Папа сдвинул верхнюю сумку, впихнул две из трех кошелок и склонил голову набок.
– Вам действительно нужно было брать с собой столько вещей? На острове требуются только джинсы и куртка на случай дождя.
Я не ответила, снова вытащила дорожные сумки, положила все матерчатые кошелки на чемодан, пристроила сверху корзину и спросила у Доротеи, где наши куртки. Пока она за ними ходила, я подпирала корзину, чтобы конструкция не развалилась. Доротея вернулась с двумя куртками, двумя плащами и тремя бутылками вина.
– Это для Марлен.
Я запихала бутылки и куртки в свободное пространство и попыталась осторожно закрыть крышку багажника. Удалось, с миллиметровой точностью.
Я гордо повернулась.
– Ну?
– Ты забыла одну сумку.
– Нет, папа, я не забыла, мы положим ее на заднее сиденье. Там достаточно места.
– Я не хочу сидеть сзади.
– Тебе и не придется. Я могу сесть назад.
– Но если Доротея резко затормозит, сумка влетит мне в спину.
– Хайнц, я никогда резко не торможу, кроме того, можно положить сумку с другой стороны сиденья. Тогда она влетит в мою спину.
– Хорошо.
Он явно успокоился и посмотрел на часы.
– Нам, однако, потребовалось более получаса. Когда редко загружаешь машину, нет практики. Я все делал очень быстро, пока мое бедро было в порядке и мы все время разъезжали. Так, теперь еще раз в туалет – и можем трогаться.
Он направился к дому, Доротея с улыбкой пошла за ним, а я прислонилась к машине и закурила сигарету. И мне было все равно, случится с отцом удар или нет, когда он увидит, что я курю. Я совершенно обессилела.
«Созревший для острова»
П. Корнелиус
Через полчаса мы переезжали по мосту через Эльбу. Отец пристально смотрел в карту, расправленную у него на коленях. Во-превых, не доверял навигатору Доротеи и моему умению ориентироваться, а во-вторых, хотел упорным молчанием наказать меня за курение. Но в тот момент я вполне могла это пережить, смотрела в окно на Эльбу и радовалась Северному морю. Доротея тихо подпевала какой-то песне, звучавшей по радио, Хайнц по-прежнему молчал. Я подвинула дорожную сумку и нагнулась вперед.
– Доротея, у тебя есть мятные леденцы в бардачке?
– Думаю, да. Хайнц, ты не посмотришь?
– Ах, нет! У тебя что, горло болит? С чего бы это? И никакая мята не поможет исправить вред от курения. На это есть совсем другие средства. И…
– Хайнц!
– Папа!
– Да-да, вот увидите. Убивайте себя табаком, пожалуйста, но потом не говорите, что я вас не предупреждал.
Он открыл бардачок, и крышка тут же грохнулась на колени. Отец взвыл, Доротея содрогнулась:
– Хайнц, Боже мой, я чуть в отбойник не въехала! Что такое?
– Эта дурацкая дверца. Прямо по коленям. Очень больно, и все из-за того, что кто-то покурил.
Он схватился за зеркало заднего вида и повернул его так, чтобы бросить на меня укоризненный взгляд.
– Послушай… – Доротея вернула зеркало в правильное положение. – Просто развернись, зеркало трогать нельзя.
Отец посмотрел на нее:
– Я не могу пошевелиться. Вы так далеко выдвинули сиденье из-за того, что Кристина не сумела впихнуть сумку в багажник.
– Папа, если хочешь, сядь сзади.
– Нет, не могу, сзади меня укачивает. Сколько нам еще ехать?
Я закатила глаза, он ведь меня не видел.
– Примерно два с половиной часа.
– Так долго? Силы небесные! Это не пойдет на пользу моему бедру. Мне нужно будет размять ноги.
Он склонился вперед, чтобы лучше видеть радиоприемник.
– Что это за программа?
Звучала старая композиция «Флитвуд Мэк».
– Эта варварская музыка сводит меня с ума. Где тут НДР-один?
Не спрашивая, он ткнул пальцем в радиоприемник. Я заподозрила худшее. И оно произошло: «Сядь в лодку грёз сегодня ночью, Анна-Лена» на полную громкость.
– Ну, попал просто пальцем в небо.
Папа подтолкнул Доротею в бок и в упоении стал подпевать. Доротея с ужасом посмотрела на меня в зеркало заднего вида:
– Что это?
– В лодку грёз сегодня ночью, ла-ла-ла… Это Коста Кордалис. Красивая песня. И так подходит к случаю. Хоть мы поплывем и не ночью. А паром вовсе не лодка грёз. Ну, Кристина, это хотя бы похоже на музыку, верно?
Он затряс коленями, а я прижалась головой к оконному стеклу и закрыла глаза.
Примерно через час, почти в обморочном состоянии от текстов песен вроде «я больше ни за что не буду браться в воскресенье», «золотые медали для твоей суперталии» или «позвени мне ресницами» Доротея с каменной спиной въехала на стоянку зоны отдыха. Припарковалась перед бензоколонкой и заглушила мотор. Тишина. Радио отключилось, и мы слушали только Хайнца, с закрытыми глазами самозабвенно допевавшего строчку. Мы с Доротеей переглянулись и молча уставились на него. Папа открыл глаза и улыбнулся:
– Это Рената Керн. Безумная женщина. Не такая уж красавица, но очень стильная. Классные пела шлягеры. Когда-то.
Он отстегнул ремень и открыл дверь.
– Ну, девушки, давайте мужчина вас заправит, посидите пока в салоне, а потом мы с вами выпьем по чашечке кофе. Только, чур, не уезжать.
Он вышел из машины и захлопнул за собой дверь.
Доротея повернулась ко мне.
– Ты должна была меня предупредить. Я бы сняла радиопанель. Он же знает все тексты наизусть. С каких пор твой отец заделался королем шлягеров?
– Ох, сколько себя помню.
Я не стала ей говорить, что и сама знаю все эти тексты наизусть. Монику Моррелл, Берндта Клувера – я знаю все. В такие значимые для ребенка годы, с десяти до шестнадцати, я каждое воскресенье записывала немецкий хит-парад на катушечный магнитофон «Грюндиг». Мои родители любили устраивать праздники, по малейшему поводу комод в столовой превращался в буфет, ковры сворачивались, люстры подвязывались. Пили клубничный боуль и пиво, ели салат с макаронами и зеленым горошком и танцевали. Ночи напролет. Бобина игралась шестьдесят минут, нужно было иметь хотя бы пять разных бобин. За это отвечала я. В те годы я хотя бы по разу записала каждый немецкий шлягер. От Ренаты и Вернера Ляйсман, Кристиана Андерса и Дорте Колло до таких экзотов, как Андреа Андергаст или «Хоффманн и Хоффманн». Важно было записать все так, чтобы каждый раз песни звучали в другом порядке, к тому же вовремя, то есть до сообщений о дорожном движении, нажать на паузу. За эти шесть лет я добилась виртуозной техники. Мои «склейки» были превосходны. Уровень громкости, паузы, переход – все на высшем уровне. У нас имелась одна-единственная запись, которую делала моя сестра. Я уехала с классом на экскурсию, и ей пришлось два воскресенья записывать бобины вместо меня. На вечеринке, поводом к которой послужил новый мамин велосипед, отец впервые заметил, что на «НДР-2» новости передают каждые полчаса. Никому из гостей эти паузы в танцах не помешали, правда, выпили слишком много. И на дорогах в те выходные было спокойно.
