«Что это со мной? Словно пуганая ворона, куста забоялась, – одернула она себя. – Скорее всего, Вилли уже вернулся и вряд ли обрадовался, не застав меня дома».
Мэй заторопилась. Страх сковывал ее тело, казалось, она делает огромные шаги, а дорога все никак не кончается, темная и непроницаемая. Тревогу за мужа усиливала тревога за ребенка. Что ни день, в газетах печатают разные жуткие истории. Не стоило ей уходить и оставлять малыша одного. Она добралась до дому вся в поту, хотя вечер был холодный, и сбежала по ступенькам, сжимая в ладони ключ. Света нигде не видно. Берти по-прежнему спал, и, если не считать его, квартира была совершенно пустой.
Снова выходить на улицу Мэй не стала. Куда идти, она не знала и решила, что лучше всего дождаться Вилли дома. Большая стрелка на кухонных часах обежала круг с десяти до одиннадцати, потом с одиннадцати до двенадцати, а Вилли все не появлялся. Она подумала, не обратиться ли в полицию, но ее остановил страх перед гневом мужа, когда тот вернется и узнает обо всем. За все время совместной жизни Мэй видела его в ярости лишь раз, максимум два, но при этом, по ее собственным словам, у нее возникало такое чувство, что она готова была умереть на месте. Она сидела совершенно неподвижно, словно каменная баба, прислушиваясь к доносящимся из-за окна шагам случайных прохожих. Шторы она не задернула, и время от времени в комнате, где она сидела, вспыхивал свет, а один раз чьи-то шаги замерли у ворот, и сердце у нее забилось, как у юной девушки в свадебную ночь, когда она слышит, как ладонь мужа ложится на ручку двери. Но потом шаги возобновились. Просто кто-то остановился закурить сигарету. Мэй вернулась к своей вахте. Заворочался в кровати Берти, она подошла к нему и поправила одеяло, сказала: «Тихо, тихо, не шуми, папу разбудишь», и увидела, как он свернулся калачиком. Потом вернулась к себе и снова принялась ждать. Все тело у нее болело от страха. На память приходили разные случаи из их совместной жизни. Неужели, подумалось ей, у него вдруг иссякли последние надежды и силы и он решил положить всему конец. Она любила мужа, но знала, что счастливым человеком его назвать было нельзя. Даже Берти не занимал такого уж большого места в его жизни, он жил в своем мире и лишь время от времени открывал дверь и выходил к ней. И что происходит в этом замкнутом мире, она понятия не имела.
Звезды потухли, и небо посветлело в ожидании зари. Мэй всю ночь держала дверь незапертой и теперь стояла, глядя на странное, мертвенно-бледное небо. Уже проснулись воробьи, серая кошка скользнула, словно покрытый мехом угорь, вдоль забора и исчезла в подвальном помещении; из молочной на углу донесся отдаленный стук бидонов. Проехал фургон; Мэй разглядела на борту название одного из крупных магазинов на Ковент-гарден, что открывается еще до рассвета.
«Если утром не получу хоть какого-нибудь известия, пойду в полицию, – решила она. – Все, больше ждать не могу. Я должна знать, что случилось».
Мэй закрыла дверь, пошла на кухню, вскипятила воду и заварила чай. Хороший черный чай с несколькими ложками сахара согрел ее, и, осторожно передвигаясь по кухне, она принялась чистить камин. Если он вдруг вернется, будет рад пылающему огню и ожидающему его чаю. Открыв дверцу буфета, Мэй обнаружила, что Вилли даже не прикоснулся к еде, которую она ему оставила. Выходит, дома его не было весь день.
– Ну вот, – печально прошептала она, не двигаясь с места и сжимая в руках миску с тушеным мясом и запеканкой из риса. – Я ведь всегда знала, что в конце концов что-нибудь его достанет, что-то такое, с чем я ничего не могу поделать, и вот до этого дошло, и я даже не знаю, в чем дело.
Это поразительно. С этим невозможно примириться. Вот она – единая плоть со своим мужем, а где он – одним небесам известно, и она бессильна что-нибудь сделать.
«Дождусь утренней почты и пойду в полицию, – решила она. – А там – будь что будет».
Она немного поспала, положив руки на кухонной стол, бормоча что-то сквозь сон, сдавленно постанывая, и эти звуки донеслись до детской и разбудили ребенка, и он окликнул ее. Она стряхнула с себя дрему и пошла баюкать Берти.
– Ты не ложилась, – с упреком сказал он.
– Да нет, просто встала разжечь камин. Папе надо было уйти, и он обрадуется, увидев огонь, когда вернется. А ты спи, иначе не отдохнешь как следует и не сможешь рассказать ему, как провел день на ферме.
Мэй немного посидела у кровати сына, баюкая его. Вскоре, вполне удовлетворившись полученным объяснением, он снова заснул, а она переоделась, ополоснула лицо и посмотрела в зеркало на свои бледные щеки и темные круги под глазами. Небольшая радость возвращаться к такой женщине, подумала она.
В полицию ей, в конечном итоге, идти не пришлось. Полиция сама к ней пришла. Случилось это еще до появления почтальона и до церковного звона, хотя часы показывали семь двадцать и колокол должен был прозвонить почти полчаса назад. Полицейским оказался молодой флегматичный констебль, только что назначенный в местный участок.
– Миссис Феррис? – деревянным голосом осведомился он. – Нам хотелось бы с вами поговорить. Произошел несчастный случай.
– С мужем? – Она побледнела как мел.
– Боюсь, что так. Вы можете пройти со мной?
– Позвольте сначала подняться на первый этаж и поговорить с соседкой. У меня тут маленький сын.
Миссис Беннет уже знала, что в квартиру внизу пришла полиция, и была возбуждена и преисполнена надежд. Она всегда считала, что в любой момент может произойти что-нибудь смешное или необычное. Именно это она и сказала мужу, когда Мэй постучала в дверь и попросила присмотреть за Берти.
– Конечно, конечно, миссис Феррис, не беспокойтесь, я побуду с малышом, – со своей обычной бойкостью проговорила она. – Несчастный случай? Печально. Ступайте, ступайте. И, повторяю, о Берти можете не беспокоиться.
Мэй дрожащими пальцами натянула шляпку, объяснила проснувшемуся Берти, что с папой что-то стряслось и она должна сходить за ним и привести его домой, и в сопровождении полицейского направилась к двери.
– Так что же все-таки случилось? – спросила она как можно спокойнее и подумала: «Скорее всего утонул в реке».
– Даже не знаю, как сказать. Похоже на несчастный случай. Его нашли в ризнице, – ответил констебль.
Мэй с трудом удалось не вскрикнуть. В ризнице. Выходит, когда она вечером зашла в церковь, он был там, в двух шагах от нее. А она ушла и оставила его одного в темноте.
– Он… он сильно пострадал? – услышала она собственный голос.
– Там доктор, – неловко проговорил констебль.
– Иными словами, его нет в живых?
Констебль пробормотал что-то нечленораздельное, но Мэй поняла. Ей стало немного легче. Ужасно, конечно, и будет еще хуже, когда она осознает, чем для нее чревато это несчастье. Но, по крайней мере, он не сам это над собой сотворил. Сердце. Тут ей пришла в голову еще одна устрашающая мысль. А что, если это не несчастный случай? В конце концов, прочная толстая веревка – хорошее орудие, чтобы покончить счеты с жизнью.
– Как его нашли? – спросила она.
– Пошли звонить к заутрене, ну и увидели его, обвязанного веревками с ног до головы. – Полицейский с трудом выговаривал слова, словно в любой момент мог поперхнуться. У Мэй замерло сердце. Выходит, это все же его собственных рук дело. При всей их с Берти любви к Вилли ее оказалось недостаточно, чтобы уберечь мужа и отца от преследующих его демонов. Она промолчала. Лишь, продолжая идти, немного ссутулилась.
Доктор ждал их у входа в церковь. Бросая вызов верующим, он категорически отказывался впустить кого-либо в церковь. «Ничего, – заявил он, – один раз дома помолятся». Исключение было сделано только для священнослужителя, человека незнакомого, приехавшего отслужить молебен по случаю церковного праздника и попросившего в виде одолжения позволить ему подняться на кафедру для семичасовой службы. Это был худощавый, дрожащий то ли от страха, то ли от холода мужчина в долгополой потрепанной сутане, которая была трижды обмотана веревкой вокруг его пояса.
– Вы его жена? – резко бросил доктор.
Мэй кивнула.
– Где он, сэр?
– В ризнице. Вам придется опознать его. Как думаете, сможете?
– Да, сэр. – Голос ее звучал совершенно ровно. Следом за доктором она направилась в ризницу, как ее здесь называли, церковнослужителя.
– Отдельная ризница – это так необычно, – услышала она голос священника. – Как правило, колокольная веревка висит рядом с купелью, и в таком случае о произошедшем стало бы известно тут же.
Мэй с болью посмотрела на доктора:
– Когда это случилось?
– Насколько я могу судить, двадцать четыре часа назад, или около того. Приблизительно, конечно.
Она ступила внутрь и склонилась над распростертой фигурой. Кто-то из почтения к усопшему прикрыл ему лицо носовым платком.
– Боюсь, – сказал доктор, – это будет трудно выдержать. Вам приходилось когда-нибудь сталкиваться с насильственной смертью?
