— Понимаю… А для чего ты их обсасываешь?
— Тогда сразу видна структура. Видишь, какой он чистый, и сердце радуется.
— А потом ты что с ними делаешь?
— Раздаю.
Я почувствовал, что это уже готовый рассказ. Поэт в Америке. Лышега только что подарил мне сюжет. И образ, который может перерасти в символ. Мир хотел превратить его в червя и загнал в подполье. Но любовь к прекрасному спасла поэта. Теперь мир вынул его из нищеты и поместил в благополучие. От такой смены у него случился сдвиг и наружу вылезли припрятанные до поры желания, грехи и страхи.
Надо ему время от времени позванивать, ставить в неожиданные ситуации и все записывать. А потом обобщить находки и изменить имя. Иначе не вывернешься.
Второй раз я «дернул» Лышегу в феврале, как раз во время снегопадов. Густым голосом служаки-полицейского из края, где процветают кактусы, а в ответ на любую шутку стреляют без предупреждения, я спросил:
— Мистер Лышига?
(Мол, меня зовут Так-и-так. Я — полицейский участка номер такой-то. По имеющейся у нас информации вчера вы, незаконно паркуясь у кафедры восточнославянских языков, ударили и повредили белую легковую машину марки «мерседес» девяносто восьмого года выпуска. У нас есть свидетели, которые все видели и записали ваш номер. Владелица «мерседеса» сразу обратилась в полицию и к своему адвокату. Адвокат связался со страховой компанией, деканом факультета, который вас сюда пригласил, с Фулбрайтовской комиссией и с посольством страны, из которой вы к нам приехали. У нас всюду компьютеры. Поэтому, если вы захотите сделать признание, помните, что все, что вы скажете, будет использовано в суде против вас.)
— Алло! — Чтоб убедиться, что Лышегу не хватила кондрашка, я добавил специй в голос и спросил: — Мистер Лышига… Вы еще там?.. Сэр? Вы меня слышите?
— Йес, — отзывается Лышега синими от испуга губами. — Бат…
— Сэр?
— Это какая-то ошибка. У меня нет машины!
— Неужели? Тогда чей же это «форд-эскорт» темно-синего цвета восемьдесят четвертого года с номером…?
— Я не знаю! У меня нет прав! Я не умею водить машину!
— Не умеете водить машину?
— Нет!
— Тогда назовите, пожалуйста, свое имя и фамилию. Медленно и по буквам.
Лышега называет.
— Дата и место рождения?
Лышега не сопротивляется.
— Номер вашей социальной страховки?
Лышега говорит номер.
Полицейскому этого мало. Он хочет знать, в каком банке поэт хранит деньги, потом номер его кредитной карты и срок ее действия.
Лышега сообщает все названия и цифры.
— Девичья фамилия вашей матери?
Лышега говорит фамилию.
— Не понимаю. По буквам!
Лышега так декламирует буквы, что из него течет сыворотка.
Этого я уже не могу выдержать, спрыгиваю на родной язык и говорю, что я понимаю «подставить щеку», но не до такой же степени! Ты, говорю, не обязан давать им никакой информации о себе!
Мой совет с бульканьем тонет в напряженной прозрачной тишине. Видно, как центы капают в счетчик телефонной компании.
— Ну ты… — Избавившись от петли на шее, Лышега, на всякий случай, не торопится дышать. Но жизнь берет свое. По тому, как он сопит, чувствуется, что губы его вновь обретают естественный цвет.
Я доволен, что шутка удалась, и спрашиваю у поэта, как ему пенсильванская зима и как он борется со стихией.
— Я с ней не борюсь, — сопит Лышега.
— Я понимаю. Конечно. А чем ты вообще занимаешься? Кончил осматриваться?
— В процессе.
— Все еще купаешься?
— Да.
— Молодец! А что еще делаешь?
— Форель ловлю.
— А где червей берешь?
— Я — руками.
— Руками? Форель?
— Да, она сейчас не такая, как летом. Сонная и доверчивая.
— И вкусная уха получается?
— Я их не ем.
— Что же ты с ними делаешь?
— Отпускаю.
— Ну конечно, — говорю я и тянусь за карандашом.
Какой ход! Поэт как шаман! Разговаривая с рыбами, он общается с водной стихией. И тут сам собой напрашивается конфликт. Ведь сталкиваются два мира. Славянский, языческий, стихийный, и романо-германо-иудейский, зацикленный на букве закона. Тот, который купается только в отведенных местах во время пляжного сезона. И тут может возникнуть такая ситуация: некто едет на ланч в теплом автомобиле мимо озера. За окном метель. Вдруг водитель замечает голого бородатого Лышегу, который что-то опускает в прорубь. Водитель пугается, жмет на газ, его несет в ущелье. Но за миг до того, как сорваться в пропасть, он тянется за мобильным телефоном, набирает полицию и говорит, что на таком-то участке трассы кто-то топит в проруби труп. Через минуту на месте происшествия оказываются три полицейские машины, пожарная команда, несколько машин «Скорой помощи» с откормленными санитарами и вертолет ФБР. Лес дрожит от сирен, мигалок, приказов и радиосигналов. Теряющего сознание, покрытого сосульками Лышегу кладут на носилки и мчат к главсудмедэксперту. По дороге дают ему антибиотики, хлороформ, кислород, окружают мониторами и делают электрошок. Потом каждое свое действие они включат в общий счет, чтобы накрутить тысячи.
Чтобы успеть записать все повороты сюжета, я закругляюсь с Лышегой, обещая позвонить ему через час.
Но час растянулся в полгода.
Июль плавится от жары. Я сажусь под кондиционер, кладу перед собой ручку, два чистых листа, слышу в трубке знакомый голос и шамкаю:
— Прошу дать мне нашего поэта пана Олега Лышегу!
(Мол, мое имя пан Первая-буква-Г-дальше-несколько-слогов-неразборчиво-конец-на-як. Я — старый человек. Всю жизнь тяжело работал. Моя жена умерла. Детей у нас не было. Но мы всегда любили нашу изящную словесность и искусство. Сейчас я увлечен вашей поэзией. У меня крупный счет. Поэтому я хочу сделать финансовую контрибуцию, которая дала бы вам возможность вставить новые зубы. Потому что ваши, я слышал, пострадали от «Советов». Мы тут имеем украинского дантиста, который все делает скорее и дешевле. Нужно только, чтобы вы безотлагательно к нам приезжали. Я даю вам адрес. Мы живем неподалеку от границы с Мексикой. Но вы, наверное, не имеете способа передвижения?..)
Вместо того чтобы всполошиться, Лышега вдруг подает голос:
— Нет, имею.
— О! О! И как называется ваше авто?
— Оно называется «ноги».
— Позвольте? Как?
— НО-ГИ!
За то время, которое я просидел с открытым ртом, Лышега успел войти сначала в образ гнусавого полицейского с Юга, а затем в посольскую гниду и покрыл меня с ног до головы на обоих языках.
— Ну а они у тебя ходят? — спрашиваю, едва придя в себя.
— Не очень.
— Как так?
Лышега сообщает, что сейчас он пластом лежит в кровати, так как обжег себе обе стопы. Вчера к нему в гости приезжал друг со своей канадской женой. Они пели, играли в футбол, в жмурки, прыгали через костер. Лышега ходил босиком по углям, танцевал на углях, пять раз садился в огонь, брал угли в руки, но есть не стал.
Я не успел еще зафиксировать и четверти этого бесценного сюжета, но он меня остановил.
— Стой! — приказал Лышега. — Не пиши!
— Почему?
— Есть ходы получше.
— Мне и так сойдет. Я как раз искал что-то связанное с огнем.
— А, ты, наверное, делаешь из него друга стихий!
— Типа того.
— Тогда начни с земли.
— Это как?
— А вот так: пусть он у тебя не вылезает из депрессий. Все ему советуют: не будь идиотом! Продли себе визу и сиди тут, как мышь в крупе!
А он — нет. Что я буду тут делать, один-одинешенек, на чужбине? Никому я здесь не нужен! Я уж как-нибудь домотаю свой срок и поеду к отцу в село. Надо помочь ему картошку выкопать. Снимает из банка все свои тысячи, сует в мешочек, который носит на теле. Но в бориспольском туалете его встречают жулики…
— Ну нет! — прерываю я Лышегу. — Это будет слишком жестоко. Хватит уже с нас земляной стихии!
— Хорошо. — Ему не жаль сюжетных находок. — Пусть он будет как вода. Так советуют даосы. Лышега, как мы знаем, любит китайцев. Поэтому он живет, не оказывая сопротивления, плывет по течению, перепрыгивает с визы на визу, не вылезая из Америки. Более того, тащит сюда своих бывших жен, их мужей и детей. Жен он устраивает на хлебные должности, детям дает образование, создает фирму, которая экспортирует фальшивые брильянты…
— Погоди! — не выдерживаю я. — Он же — поэт! Ему больше подходит воздух.
— Я понял. Даю воздух. Лышега очаровывает состоятельную американскую даму, племянницу конгрессмена, и конгрессмен, в обход закона, за три месяца делает ему американское гражданство. Дама переводит Лышегу на английский, находит ему литературного агента, который продает его рекламной фирме. А тут в Америке от пресыщения вспыхивает мода на чудаковатую рекламу, и все компании бросаются рекламировать себя мудреными стихами. Стихи Лышеги маленькими порциями перебираются на щиты, что высятся вдоль автострад, и на закопченные стены метро.
