Ему, бедняге, было нелегко. Он не мог устроить даже организованное отбытие на работы, и тем более, возвращение в казарму, и офицеры из боевых частей прямо зверели, когда видели, как кучка заросших, неуправляемых оборванцев, одетых в синюю немецкую форму, неторопливо, но уверенно тащится по городу. Генерал Мандель особенно ненавидел стройбатовцев, и при малейшем упоминании о них впадал в бешенство.
Про него рассказывали, как он однажды готовился к проверке казарм и не взял с собой личное оружие.
— Ваш пистолет, товарищ генерал! — напомнил ему адъютант, но генерал решительно завертел головой.
— Спасибо, — ответил он, — но возможно, что в городе мне встретятся стройбатовцы, и я не уверен, что смогу себя удержать!
На приём в Сушице Кефалин пожаловаться не мог. Ему выдали длиннейшую немецкую шинель, варежки и сумку для пайка. Потом он, не встретив никакой дискриминации, отправился вместе со всеми остальными на стройку, которая состояла из нескольких домов для офицерского состава. Но и на стройке Кефалин даже не вспотел. Сначала он перебрасывал песок, а потом прораб выбрал его в бригаду, которая должна была копать канавы на соседних улицах. С молчаливым несогласием он взвалил кирку на плечо, но то, что его ожидало, было куда приятнее, чем он мог предположить.
— Сейчас рванём на ранчо»У», — сообщил ему рядовой Штика.
— Ранчо»У», — удивился Кефалин, — Это что, какая‑то рыгаловка?
Штика захихикал.
— Сам увидишь! Тебе там точно понравится! — И едва прораб пропал из виду, скомандовал: — Идём!
Они пробежали по боковой улице и остановились перед домиком с вывеской»Колёсная мастерская».
— Один из последних чешских частников, — пояснил Кефалину Штика, — очень надеюсь, что его хотя бы до Рождества не национализируют.
Кефалин по–прежнему не понимал, что всё это значит. Ещё меньше он понимал, что общего между частным колесником и ранчо.
Штика, меж тем, открыл калитку в палисаднике и без колебаний направился к мастерской. Кефалин, в растерянности, следовал за ним. Они вошли внутрь.
— Мое почтение, хозяева! — закричал Штика, — А я вам тут веду нового ковбоя!
Кефалин изумился, и тут же всё понял. Просторная мастерская, с полом, устланным мягкими стружками, и впрямь выглядела, как ранчо. Среди станков вольно бегали кролики и морские свинки. У стены разлеглись несколько солдат, читающих вестерны и тому подобное душеспасительное чтиво.
— Здоров будь, — подал Кефалину руку мастер–колесник, — присаживайся, где хочешь. Я на чёрные погоны зла не держу. Мой сын у вас уже четвёртый год служит, только он в Остраве. Что желаешь почитать?
— У хозяина богатый ассортимент литературы, — объяснил Штика, — да такой, какой сегодня не достать.
— Да, есть кое‑что, — скромно добавил колесник, — все»Родокапсы»[28], весь»Переполох»,«Дикий Запад»и»Уикэнд». Почти все»Прелестные романы», все»Вечера под лампой»[29]. Из Тома Шарка[30] не хватает одной, Буффало Билл[31] весь. Вон в тех двух шкафах все ковбойские романы, которые у нас выходили. В рундуке детективы, а если интересует ещё какое чтиво, оно у меня на чердаке.
Кефалин, по–видимому, открыл рот заметно шире обычного, потому что хозяин неприлично рассмеялся:
— Видишь ли, это у меня хобби. Когда я вернулся из армии, у меня увел подружку один библиофил. У того были всё сплошь классики, переплетённые в роскошную кожу, на мелованной бумаге и тому подобное. Кроме того, он писал в местные газеты пламенные статьи против низкопробной литературы, брошюрок с приключениями и романов в картинках. А я ему назло начал всё это собирать, и собрал коллекцию, чтобы она была как противовес для его благородной библиотеки. Я на это спускал добрую треть своих доходов, зато коллекция, к моему удовольствию, росла. Скоро у меня на каждого его классика приходилось не меньше пяти книжек в мягких обложках, и это не считая военных и Вилимековских календарей[32]. Не было такой макулатуры, какой бы я не имел. К несчастью, я много одалживал почитать, чтобы библиофила позлить, это мне удалось, но я лишился многих великолепных экземпляров.
— А что же библиофил? — заинтересовался Кефалин.
— С ним мы помирились, когда от него сбежала жена, — рассказал хозяин, — Мы с ним потом частенько сидели в трактире за винишком, и толковали, какая это была прожженная паскуда. По этому пункту мы с ним всегда сходились. А как зайдёт речь про литературу, то уже каждый был сам за себя. Он всё стоял за своё высокое искусство, а я не давал в обиду своё собрание макулатуры. Тут я компромиссов не признавал. Он на меня пытался воздействовать, предлагал мне Зейера, Гербена, Золя, но все без толку. Я знаю, его это задевало, но у человека должны быть свои принципы. Ну а потом пришла пора моего триумфа. Библиофил начал жаловаться на печень и как‑то сразу к своему высокому искусству охладел. Короче говоря, начал у меня одалживать мягкие обложки. Сначала всё извинялся, мол, на серьёзной литературе не может сосредоточиться, а от моих книг хорошо спится. Потом уже ничего не говорил, только глотал по три–четыре вестерна в день. И могу смело сказать — он был единственный человек, который прочёл всю мою коллекцию от корки до корки!
— Ну, если библиофил смог так низко пасть, — сказал Кефалин, — то и я из себя эстета строить не буду. Если тут можно выбирать, то я бы взял какой‑нибудь детективчик.
— Том Шарк? Леон Клифтон[33]? — спросил хозяин.
— На ваше усмотрение, — ответил Кефалин, устраиваясь поудобнее в мягких опилках. Едва он улёглся, к нему подскакал кролик, а об ноги принялась тереться кошка. Тут подоспел хозяин с охапкой Леона Клифтона.
— Сразу видно, что ты из образованных, — понимающе сказал он, — это всегда видно по выбору. Образованные просят детективы или порнографию, а все остальные предпочитают про ковбоев или календари, иногда про пиратов. А я рад всем угодить.
Кефалин пожалел, что упустил из виду эротическую литературу, но постеснялся попросить её отдельно. Он принялся за Леона Клифтона и должен был признать, что в таком способе проводить рабочее время что‑то есть. Вскоре пришла улыбчивая жена колесника, принесла чай и булочки с маком. Солдаты набросились на еду, а потом опять погрузились в вихрь кровавых событий с Дикого Запада и других не менее романтических краёв.
Ранчо»У»подействовало на Кефалина, как опиум. Он проводил в стружках над низкопробными книжками почти всё рабочее время, и порой ему не хотелось подниматься даже когда приходил час идти на ужин. Хозяин–колесник его увлечение поддерживал, а у доброй хозяйки для него всегда находилось угощение.
Как‑то вечером, в очередной раз задержавшись на ранчо»У»на добрых два часа сверх положенного, Кефалин торопился обратно в казарму. Закутавшись в синюю шинель, завязав под подбородком ушанку на два узла, он спешил отоспаться. В тот момент, когда он пересекал мост через Отаву, Кефалин почувствовал, как его кто‑то резко ухватил за шиворот.
— Ты, тварь стройбатовская! — раздался злобный голос, — Реакционная свинья! Грязный ворюга! Паразит армии! Если ты не отдаёшь честь генералу, кому ты вообще собираешься её отдавать, холуй драный!
Кефалину удалось повернуть голову, и он обнаружил перед собой генерала Манделя на грани тяжелого приступа безумия. Его лицо было перекошено от ярости, а вытаращенные глаза грозили вывалиться из орбит.
— Ты что на себя нацепил, свинья эсэсовская? — бушевал генерал, — Я вас на чистую воду выведу! Я ваше реакционерское гнездо вычищу так, что сами удивитесь! Я вам, паразитам, покажу! А тебе, мерзавцу, в первую очередь! Засранец!
Этот взрыв эмоций исчерпал силы генерала, или возможно, ему и в самом деле от Кефалина стало плохо. Так или иначе, но закончил он свою речь так же неожиданно, как и начал. Погрозив Кефалину кулаком в знак того, что дело ещё не закончено, он неожиданно повернулся и исчез во мгле.
Кефалин сбавил шаг и принялся усиленно размышлять, что ему делать в служившейся ситуации. Он знал, что если ничего не предпринять, и генерал переговорит с лейтенантом Грубецем, то ему светит губа. А сидеть в Сушице в боевой части под надзором местных офицеров было бы несладко. Этой крайней ситуации надо было во что бы то ни стало избежать! После тщательного рассмотрения всех возможностей Кефалин пришел к отчаянному, но единственно возможному решению. Едва добравшись, он постучал в дверь командирского кабинета.
— Войдите, — сказал лейтенант Грубец жалобным голосом, очевидно, в предчувствии очередного провала.
Кефалин вошел.
— Товарищ лейтенант, — доложил он, — рядовой Кефалин. Разрешите к вам обратиться!
Лейтенант несчастно посмотрел на него.
— Это не может подождать? — вяло спросил он, — Мне сейчас что‑то нехорошо.
— Это важный вопрос, товарищ лейтенант, — сказал Кефалин, — полагаю, его надо решить немедленно!
