— Ты кто? — уперся взглядом Салус в Кефалина, — Не еврей, часом?
— Нет, — ответил Кефалин.
— Ну, я бы за это и гроша не дал, — оглядел его Салус, — этот профиль… ну ладно, допустим.
— Я вот знал христианина Цибульку, — вспомнил Кефалин, — тот всё время попрекал еврейскую семью Гаеков, что те распяли Христа. А Гаек решительно отпирался, и говорил, что это дело рук Коганов.
— Евреи всегда отпираются, — махнул рукой Салус, — и при этом стремятся к власти над миром.
В это время в комнату вошёл Петранек, рослый боец с лунатическим взглядом. Войдя, он тут же бросился к своему сундучку, вынул два листа бумаги и принялся сочинять письма двум своим жёнам.
На следующий день Кефалин вышел на работу. Он прозорливо избежал стройки, где командовал мастер Палат, которому постоянно угрожал Саша Кутик. Палат требовал образцовой трудовой морали, то и дело жаловался начальству, и словно гончая носился вокруг вверенного ему объекта, следя, чтобы кто‑нибудь из его подчинённых не улизнул в пивную.
Полной его противоположностью был мастер Пецка со стройки, которую называли»на котельной». Он был спокойным, авторитета не добивался, и соответственно, его и не имел. С утра он назначал объём работ, а в конце смены его проверял. Результаты он обычно приписывал, поэтому на котельной всегда царила тишина и покой. Лишь тогда, когда каменщики бросали работу ещё до завтрака, мастер отправлялся за ними и умоляюще, хотя и чаще всего безрезультатно, просил их вернуться к работе.
Кефалин на котельной доложился, как новая рабочая единица. Мастер Пецка принял его приветливо и зачислил в группу, в которой были Цибуля, Кагоун, Догнал, Салус и Кунте.
— Будете, парни, заливать бетон, — мягко сказал им мастер, — и смотрите, чтобы работу было видно! Не в моих правилах кого‑либо заставлять.
— Не вопрос, — заверил его Кунте, — Вы же знаете, что на нас можно полностью положиться!
Пецка только вздохнул и отвалил.
— Холодно, — фыркнул Догнал, — скорей бы уж открыли Браник!
Они взялись за работу. Кефалин кидал песок в бетономешалку, и, как ему казалось, действовал очень ловко. Однако Салус то и дел на него недоверчиво поглядывал.
— Слушай, — сказал Салус, наконец, — твоя мать, случаем, не знала — не сочти за оскорбление — какого‑нибудь еврея? Ты такой ленивый, что просто не может быть, чтобы в тебе не было хоть капельки еврейской крови!
Рядовой Цибуля, философ без докторской, работал с огоньком. Он надеялся ещё на некоторое время задержаться в Таборе, потому что ему удалось снять квартиру для своей молодой и красивой жены. Однако, этот факт предстояло утаить от начальства. Цибулю переводили из части в часть, он постоянно перелетал между Непомуком, Будейовицами, Каплице и Табором, и всюду за ним следовала любящая жена. Как только командир обнаруживал, что Цибуля опять нашёл квартиру для свиданий с женой, его тут же переводили в самый дальний город, и усиленные поиски квартиры начинались заново.
— Цибуля, — сказал ему лейтенант Гамачек, — я вот офицер, а жена у меня где? Жена у меня в Пардубице! Поэтому недопустимо, чтобы обычный солдат каждый день встречался с женой. Это получается не армия, а дом свиданий. Как только узнаю, что вы опять нашли себе отдельный кабинет, тут же вас что? Тут же вас переведу!
Не было и девяти часов утра, как Кунте отшвырнул лопату и объявил, что идёт посмотреть, не открылся ли»Браник». Кагоун и Кефалин охотно к нему присоединились, и все вместе отправились в сторону пивнушки. Там было ещё закрыто, и они отправились на главную улицу. Кунте окликал красивых девушек и приглашал их на свидание. Некоторые испуганно шарахались, другие брезгливо морщились, а одна обругала его так грубо, что даже бывалый и красноречивый Ота не нашелся с ответом.
Потом солдаты увидели молодого, самоуверенного пижона, который выглядел так, как будто ему принадлежал не только весь Табор, но и вся наша прекрасная Родина.
— Смотри‑ка, Ота, — засмеялся Кагоун, — как будто бы ты что‑то пропустил! Тебя ничего не смущает?
У Оты зловеще загорелись глаза. Он прислонился к фонарному столбу и ждал. В ту минуту, когда пижон проходил мимо, правая рука Кунте вылетела вперед и поразила пижона прямо в челюсть. Тот повалился на землю, схватился за лицо и заскулил. Ота без единого слова повернулся и спокойным шагом отошёл.
— Слушай, что ты дуришь? — спросил его Кефалин, — Тебе этот парень ничего не сделал!
Ота задумался.
— Видишь ли, — ответил он, подумав, — Я вдруг страшно разозлился, что не могу ходить по улицам, одетый, как он!
Наконец, открылся Браник. Солдаты и гражданские устремились внутрь и с комфортом расположились на удобных стульях. Это была та самая пивная, которую ненавидели таборские офицеры, и которую солдаты, наоборот, не уставали нахваливать. Бойкие официанты, пан Шванда и пан Макса, проворно разносили кружки с пльзенским пивом и ставили на столы подносы, на которых белели «гробики»[35] со взбитыми сливками. В каморке, из которой было видно вход, дежурил сам владелец пивной, или одна из женщин с кухни, они следили, не приближается ли военный патруль. В этом случае бойцов вовремя предупреждали, и они могли покинуть заведение через окно. И не было ни одного случая, чтобы персонал заведения не был солидарен с солдатами.
Заслуживает упоминания случай ефрейтора Ржимнача. Этот боец с изрядным количеством диоптрий на каждом глазу в один морозный вечер отправился в Браник и выпил в тишине и спокойствии одиннадцать пльзенских. Около десяти вечера в дверях показался военный патруль, и наблюдатель предупреждающе свистнул. Официанты тут же обратили внимание ефрейтора на грозящую ему опасность, и тот попытался экстренно эвакуироваться в окно, но споткнулся о стол, отчего у него слетели очки. Ржимнач потерял ориентацию, начал метаться по залу, и в таком положении его настиг патруль. Патрульные приказали ефрейтору следовать за ними, но тот и не подумал. Сняв с себя ремень, он принялся молотить им направо и налево, и оборонялся до тех пор, пока официанты не нашли очки и не нацепили их ему на нос. Тогда ефрейтор застегнул ремень, вскочил на стол и выпрыгнул в окно. Патрульные попытались последовать за ним, но им очень настоятельно указали, что в приличном заведении в окна не лазят. Стражи порядка хотели выбежать в дверь, но внезапно обнаружили перед собой столько стульев и посетителей, вознамерившихся пойти в туалет, что о преследовании ефрейтора и не было и речи.
После этого инцидента»Браник»был для таборского гарнизона строго запрещён, но с запретом считались только солдаты боевых частей.
— Играешь в шахматы? — спросил Кагоун Кефалина.
— Очень плохо, но играть люблю, — признался Кефалин, и Кагоун возликовал. Он попросил у пана Шванды доску, которую тот охотно принёс.
— Это самая лучшая пивнушка, что я знаю, — уверял Догнал, — здесь можешь сидеть сколько хочешь, и никто тебе и слова ни скажет. А если нет денег, то нальют под честное слово. Такого доверия к солдату я ещё нигде не видел! — он задумался и добавил, — И ведь я, господа, не первый раз в пивной, я старый завсегдатай.
Кагоун с Кефалином начали играть в шахматы. Салус, попивая пльзенское, твердил, что это жидовская игра, но на его комментарии не обращали внимания. Через некоторое время до»Браника»добрался и Саша Кутик.
— Только что скинул мастера в яму с извёсткой, — объявил он, — надо по этому поводу как следует выпить. Ещё по дороге встретил одного лейтенанта, он тоже ко мне прицепился. Врезал ему разок, да больше и не надо было. Положил его полумертвого в переулке. Я ни с кем нежничать не стану!
— Эх, ребята, — вздыхал мастер Пецка, — как же мне теперь отчитаться, чтобы вы хоть какие‑нибудь деньги получили! Видит Бог, это только волшебнику под силу! А эти гражданские, те и ещё хуже, никакой морали. Я понимаю, ребята, сейчас зима, я всё понимаю, и бетонщики, сколько живу, зимой не работали, это уже новые времена нам принесли. Но что остаётся делать, надо подчиняться, мы ведь всего лишь маленькие люди.
— Эй, начальник, — отозвался Кунте, — нам очень обидно, что вы на нас жалуетесь.
— Да я не жалуюсь, — твердил Пецка, — Вы хотя бы себя не калечите, как этот вон Ясанек. Слава Богу, что он перешёл к Палату. Как он один раз упал в бетон вместе с тачкой, вытащили его в последнюю секунду. Смотреть на него было страшно. Или когда они разгружали кирпич. Ясанек тогда попал Вате кирпичом в живот, а другой уронил ему на палец. Вата так разозлился, схватил Ясанека за штаны и швырнул в Иордан, чудом он тогда не утонул.
— Это я помню, — вспомнил Цибуля, — Ясанек тогда из этого случая хотел раздуть кулацкий заговор против прогрессивных сил в армии.
— Вы ещё золотая бригада, — хвалил их мастер, — Ещё мне был по душе этот вот Мацек. Работяга он был и дело знал. Только вот как выпьет… говорю вам, этот парень добром не закончит.
Мастер Пецка и не подозревал, какую глубокую истину произнёс. Уже в ближайшее воскресенье рядовой Мацек отправился на танцульки в гостиницу»Иордан». Шёл он туда с наилучшими намерениями не ввязываться в конфликты и ни на кого не поднимать руку, в этом он даже присягнул друзьям. Но после нескольких кружек от его добропорядочности не осталось и следа. Первым, с кем он сцепился, был аккуратный гражданин средних лет. Одним точным ударом Мацек свалил его с ног, после чего его поднял и швырнул на соседний стол средь пива и английских бифштексов. Если бы не опрометчивое вмешательство персонала и посетителей, Мацек бы, по видимости, успокоился. Но когда он увидел, что на него идут несколько десятков человек, ничего не оставалось, кроме как разнести весь»Иордан», что он и сделал с присущим ему усердием. Потери в людях и имуществе были значительны.
