— Ну, вот пожалуйста, — сказал лейтенант, когда повесил трубку, — Вы тут почти все сплошь образованные, а ведёте себя, как бандиты. Мастер Палат жалуется, что рядовой Кутик хотел сбросить его в котлован. А вчера он его собирался запихнуть куда? Вчера он его собирался запихнуть в бетономешалку! И Кутик еще сын врача! — он многозначительно покачал головой и снова заворчал, — Что вы, мать вашу, от меня хотите? Если я ему закрою увольнения, он всё равно убежит. Если я его посажу под арест, он будет на губе у танкистов бить баклуши, а у меня будет на одну рабочую единицу меньше! Что это за жизнь, когда человеку.., — он плюнул, злобно махнул рукой и сказал Кефалину, чтобы тот шел в расположение роты.
И едва староновоприбывший солдат вышел на лестницу, как на него насел лейтенант Троник:
— Очень рад, товарищ, что вы снова здесь, — и лейтенант протянул Кефалину руку, — комсомольская организация разваливается. Покорный в Гартманицах, Шимерда, как я думаю, в Бехини или в Каплицах, а Ясанеку одному всё не вытянуть. У нас тут кое‑что изменилось. Пойдёмте в кабинет, я вас обо всём проинформирую.
И они прошли в кабинет замполита, где висел гигантский транспарант со словами министра народной обороны Алексея Чепички:
МЫ ВСЕГДА БУДЕМ ВИДЕТЬ ЧЕЛОВЕКА В КОНЦЕ НАШИХ УСИЛИЙ
— Видите ли, Кефалин, у нас тут очень сложная ситуация, — перешёл к делу лейтенант, — С одной стороны, мы получаем статус строевого подразделения, с другой стороны, кадровая ситуация у нас никоим образом не удовлетворительная. Приличные товарищи уходят на гражданку по медицинским причинам, а боевые части направляют к нам бойцов, которые для политической работы в подразделении не годятся. У меня тут всего двое товарищей, на которых я могу положиться. Один — Ясанек, а второй — учитель Анпош. И при этом целый ряд товарищей, которых надо перевоспитывать. Например, есть такой Кагоун. Его отец держал пружинную фабрику, а его самого выгнали из профучилища. Я с ним уже несколько раз беседовал, объяснял ему преимущества социалистического строя, но совершенно не уверен, что он меня понял. Или вот Цибуля. На философском факультете он не прошёл проверку и его не допустили к докторской диссертации. Надо будет, чтобы вы с ним провели беседу, как революционный интеллигент и носитель знака Фучика. Ясанек уже пытался, но закосневший Цибуля его кое–куда послал. Есть и другие трудности. Вата, этот кулак, если помните, на стройке завязал любовные отношения с гражданкой цыганской национальности, в чью задачу входило мытьё окон. Об этом он написал отцу, тот сюда немедленно прибыл, и избил не только сына, но и четырёх гражданок цыганской национальности, которых случайно встретил на стройке, а перед гостиницей»Иордан»набросился на иракскую делегацию. Это, ясное дело, не способствует нашей репутации, и надо задуматься, как подобные случаи предупреждать! Я полагаю, что на товарищей надо воздействовать политически, настойчиво и терпеливо объяснять им принципы нашей политики. Также необходимо вести решительную борьбу с алкоголизмом. Например, рядовой Догнал, у которого отец сбежал в Англию, хорошо образован и активно участвует в политической учёбе. В трезвом состоянии он чётко представляет себе целый ряд политических проблем и может их объяснить остальным. Но когда напьётся, то выкрикивает совершенно неуместные вещи, зачастую антигосударственного содержания. Рядовой Мацек тоже в выпившем состоянии ведёт себя, как животное, избил уже немалое количество танкистов, и не только солдат, но и сержантов и офицеров. Также он разнёс пивную, известную как гранд–отель»Браник», а одного товарища старшего лейтенанта выкинул в окно. И только благодаря тому, что рабочая одежда у наших солдат такая, что трудно различить, военнослужащий это, или гражданский работник, нам удавалось до сих пор рядового Мацека прикрывать, и избежать чрезвычайных происшествий, которых у нас и так более, чем достаточно. Поверьте, товарищ, от нас ото всех потребуется огромная и кропотливая политическая работа! Надеюсь на вас, как на комсомольца!
В Таборе, так же, как и в Сушице, солдаты строили жилые дома для офицеров. Несколько уже готовых домов стояло прями напротив казарм танкистов, остальные постепенно росли на берегу ручья Иордан. В одном уже готовом, но ещё не оштукатуренном доме поселилась рота под командованием лейтенанта Гамачека. И именно это доставляло больше всего неприятностей. Вокруг не было никакой ограды, и из окон первого этажа можно было выскакивать прямо на улицу. К тому же с увольнением опытных сержантов–старослужащих Гамачек утратил последнюю, и без того не слишком надёжную опору. Новоиспечённые сержанты, выпускники школы сержантов в Дечине, узнав, что в отличие от предшественников им придётся физически работать, начали свои командирские обязанности ненавязчиво, но упорно саботировать, великодушно закрывая глаза на любые проступки, включая самовольный уход на субботу и воскресенье. Младший сержант Блажек, исполняющий обязанности ротного старшины, даже торговал увольнительными, подписывая их за спиной лейтенанта, а из сэкономленного провианта устраивал застолья для своих приятелей. Оказавшись в таком положении, Гамачек был настроен всё более скептически, и не особо верил в политическую работу своего деятельного заместителя.
Внимание Кефалина привлёк дежурный по роте рядовой Цина, бывший боксер неясного происхождения. Красавец, который сам о себе говорил, что он испанец. Судя по тому, что своих многочисленных поклонниц он заверял, что он доктор, хотя его образование было, мягко говоря, незаконченным, полагаться на его слова особо не стоило. В подразделение он попал, как элемент, уклоняющийся от работы, и таким же остался. Он то и дело ломал левую руку и носил её на перевязи, так что был годен, и то с некоторыми ограничениями, только к функциям дежурного.
В этот раз он выглядел расстроенным.
— Представь себе, — рассказывал он, — в меня тут влюбилась одна учительница музыки, и хочет, чтобы я на ней женился.
— Это неплохая партия, — сказал Кефалин, — я бы даже не раздумывал.
— Ну да, — жаловался Цина, — только она хочет, чтобы ещё её деду прооперировал простату, и даже вызвала его сюда из самого Либерца.
— Для этого тебе потребуются обе руки, — подсказал ему Кефалин, — у тебя есть шикарная отмазка.
— Смотри‑ка, — возликовал Цина, — Мне и в голову не приходило. Пойдем, покажу, где ты будешь спать.
И он провёл Кефалина в помещение, где стояло несколько свободных коек.
— Поосторожнее с Петранеком, — предупредил Цина, — это полный ужас. У него жена в Усти–над–Лабой и девушка в Каплицах. Обоих он безумно любит, и одновременно им пишет письма.
— Не вижу ничего особенного, — заметил Кефалин.
— Да нет, — продолжал Цина, — Он на этой девушке хочет жениться, а с женой разводиться не хочет. И никто на свете его не отговорит, что это невозможно, а если кто ему начнёт объяснять, так он тут же лезет драться.
— Я ему ничего объяснять не буду, — пообещал Кефалин, — ещё есть какие‑нибудь советы?
Цина пожал плечами.
— Большую часть ребят ты знаешь, а с остальными познакомишься. В целом, неплохая компания.
Через некоторое время потянулись с работы солдаты. И хотя был приказ возвращаться в сомкнутом строю, на это уже никто не обращал внимания.
Пришёл и Душан Ясанек. — Как у вас прошли выборы? — были его первые слова, как только он увидел Кефалина. — У нас все голосовали на 100%.
Кефалин закатил глаза, но тут же обернулся к дверям, в которые входил двухметровый здоровяк. Это был Саша Кутик. — В парке ко мне прицепился какой‑то капитан, — объявил он, — а я ему треснул и зашвырнул в кусты.
— Он то и дело швыряет в кусты каких‑то офицеров, — прошептал Цина, — только по большей части языком. Лучше всего делай вид, что всему веришь, ему это доставляет огромное удовольствие.
Вскоре комната была полна. Бывший хулиган Ота Кунте весьма нелестно высказывался об условиях работы на стройке, а браконьер Жанда из Гольцова со всей решительностью объявил, что это всё жидовство. Он был убеждённым антисемитом и юдофобом, и не давал покоя даже древней истории об убийстве Анежки Грузовой[34] в Польне. По хорошо информированным источникам он изучил проблематику ритуальных убийств, и по любому поводу обвинял евреев в чём угодно. Так и в этот раз он принялся напевать давно забытую песню:
У жидов не покупайСахар, кофе, плюшкиВедь они зарезалиЮную девчушкуАнежку Грузову жиды сгубили,Руками Хильзнера её убили!Салус пусть расскажет вам,Как он шёл из леса,Как на стрёме он стоял,Пока Хильзнер резал.
И хотя найти в части других антисемитов ему не удалось, он, по крайней мере, заслужил кличку»Салус», и все солдаты с большой охотой слушали его кровавые и не очень истории, призванные подтвердить коварство и испорченность евреев.
