молодой человек после недолгих размышлений принялся их жадно поедать, убедив себя, что богине ядовитых бы не принесли. А если это отрава? Да и чёрт с ней. Помрёт — оживёт. Он уже как-то привык за последнее время к подобным процедурам. Всё равно, что воды попить. Хотя в душе прекрасно понимал: плохая это привычка.
Плоды оказались вполне съедобными, с незнакомым, но приятным сладким вкусом. А может, их такими вкусными сделало чувство голода. Кто его знает. Вот только съев всё, что нашёл, Диме сытнее не стало. Фрукты — не мясо с колбасой. Что поел, что понюхал. Только жрать больше захотелось.
Поводив в одиночестве хоровод вокруг дерева, размышляя над перипетиями своей нынешней жизни, он успел при этом не только согреться на солнышке, но и высохнуть. Не найдя к чему придраться в спящем окружении, ученик уверенной походкой двинулся обратно в пещеры, намереваясь завалить Джей уточняющими вопросами, которых за время вынужденной прогулки зародилось множество.
Каково же было его недоумение, когда не обнаружил на своём месте ни Суккубу, ни её раскидистый бонсай. Теперь не только ближняя, но и дальние пещерные апартаменты оказались абсолютно пустыми. Притом, даже детские рисунки со стен исчезли. И крыса из тёмного угла куда-то сбежала. Да что крыса! Заварочный чайник с жёлтым лепестком огонька с каменного приступка и тот утащили.
Он, конечно, поорал, создавая гулкое гуляющее эхо, повозмущался, требуя немедленного ответа на незаданные вовремя вопросы. Пообзывался, нарываясь на грубость, пробивая Суккубу на слабо и провоцируя на ответку. Затем поканючил, поунижался, но исчадье разврата как в воду канула, не подавая никаких признаков существования.
Брошенный на произвол ученик до самого вечера бродил вверх-вниз как неприкаянный. То на скалистой площадке, ища подсказок, то в пустых сырых пещерах, разыскивая вчерашний день. Наконец наступила ночь, город уснул, и никакого ему праздника не обломилось.
Сидя на верхней ступени деревянной лестницы, спускающейся к окраинам селения, Дима с наступлением темноты загрустил и, пустив слезу, принялся себя всячески жалеть. Оказалось, Суккуба не только самоустранилась от образовательного процесса, но и затребовала от абитуриента невозможного, по крайней мере, усложнив условия выхода с данного уровня до максимально заоблачных.
Да и вообще, исчадье разврата устроила какой-то беспредел. Ему теперь, оказывается, надо не только сдать экзамен как таковой, но ещё и создать предпосылки к его проведению. То есть, каким-то образом сбаламутить аборигенов лежащего у его ног города, чтобы оно ему этот экзамен соблаговолило провести. Каково, а?
Поплакав на деревянных приступках, Дима совсем расклеился и вместо того, чтобы думать над решениями навалившихся проблем, принялся искать возможность устроить себе суицид. Он старался во что бы то ни стало через собственную смерть добраться до грёбаной училки, однозначно решив, что это единственный для него выход в сложившейся ситуации. Он корил себя, что слишком рано ушёл, не задав предварительно кучу вопросов, поэтому и не знает, что теперь делать.
Удивительная вещь. Раньше его раздражало беспрестанное её присутствие, и он с завидной регулярностью желал избавиться от этой заразы с красной чёлкой, вечно влезающей туда, куда её не просят и где её не ждут. А оставшись без неё, почувствовал себя беспомощным, беспардонно брошенным и никому не нужным, что оказалось до глубины души обидно.
Наверное, именно благодаря этой всепоглощающей несправедливости у молодого человека голова совсем перестала соображать. Он понятия не имел, как сдавать экзамен. Он даже не мог придумать, как этот экзамен вообще себе устроить. Да и что говорить. Дима вот уже пол ночи даже не может сообразить, как гарантировано покончить жизнь самоубийством.
Почему-то всё, что приходило на ум, типа спрыгнуть вниз головой в узкий проём пещеры и свернуть шею, оказывались не гарантированными способами. А вдруг свернёт шею, но не до конца. Или вместо шеи переломает руки-ноги став инвалидом и будет помирать там, на нижнем этаже долго и мучительно от боли и голода. Это его совсем не устраивало.
Спуститься в ночной город и поискать приключений на задницу, нарываясь, например, на конфликт со стражей, которая наверняка имеется? Но не факт, что они его убьют. Могут так же покалечить, а потом ещё и продать кому-нибудь в рабство, заковав в цепи или увязав верёвками. Ему это надо? На душе кошки уже не просто скреблись, а, суки, зарывали в ней отходы своей жизнедеятельности. Вот до чего муторно было.
Наконец, перебрав все возможные варианты суицида и не найдя ни одного приемлемого, Дима не на шутку разозлился на себя, неожиданно вспомнив, что злость — ядерный источник деятельности. А мантра «я — ведущий» в совокупности с ней мгновенно лишила студента школы адского разврата даже мысли о сдаче в плен обстоятельствам. Захотелось заорать на всю округу. Так его, бедного, распёрло эмоциями изнутри по поводу несправедливости жизни.
И тут всплыл в памяти дядя Саша, старший брат мамы. Он его видел только по праздникам, когда родственник с женой тётей Мариной приходили в гости. Так вот, этот дядя Саша как напьётся, а он с завидной регулярностью это проделывал, всегда в определённой стадии опьянения, в обязательном порядке ревел на весь дом одну и ту же песню. Как он утверждал, с этим пением он выплёскивал из себя всю накопившуюся негативную энергию от грёбаной жизни, после чего ему значительно легчало.
Дима, посчитав, что в настоящий момент его жизнь не менее грёбаная, тоже решил воспользоваться техникой очистки от душевных кошек-засранок по методу дяди Саши. И, вскочив, что было мочи заорал дурным голосом: «Ой, Мороз, Мороз. Не морозь меня» …
Сцена в виде небольшой каменной площадки, окружённой с трёх сторон скалами, сработала как акустический рупор, усиливая рёв обиженной и загаженной Души. К тому же молодой человек не пел, а именно орал изо всех сил, наплевав на мелодию с нотами и уделяя внимание исключительно эффекту фортиссимо при исполнении.
Помнил он только два куплета, которые изливал на засыпающий город по замкнутому кругу, осознавая, что аборигены всё равно ни бельмеса не понимают. Уже на втором круге в городе то тут, то там стали вспыхивать огоньки. Притом их количество резко возрастало, как по экспоненте.
Этот факт придал дополнительные силы залётному гастролёру из будущего, и он, проложив между куплетами витиеватое ругательство типа: ну я вам, нехорошие вы люди, сейчас устрою тут Вальпургиеву ночь, чьи-то там дети.
Чуть отдышавшись, молодой культурный просветитель пошёл на новый заход, во всю дурь воспевая явление природы Севера России, напрочь незнакомое местным жителям, проживающих как минимум, в своих хаммамных тропиках.
Когда ручеёк огоньков медленно,
