в воздухе запорхали журналы, вслед полетели покрывала и одежда с вешалками.
— Фу, как грубо!
— Замолчи! Меня тошнит от твоего голоса! — после этих слов из окна вылетели красные подушки, а за ними принтер. Казалось, что она выметает из комнаты все, что попадается под руку. Пространство парковки было засыпано девчачьим барахлом. Видимо, этот концерт начался давно, а я успел только к финалу. На аккуратно постриженной живой изгороди валялись ее шмотки, на кусте жасмина болтался бюстгальтер ярко-розового цвета. Искусственный газон был усыпан обрывками тетрадей. Я так засмотрелся на поле боя, что пропустил очередной снаряд. Плетеное ротанговое кресло летело прямо на меня, выставив правую руку, отбросил его в сторону.
— Взаимно! — как же мне захотелось подняться и отлупить ее еще раз. Ремнем, да до красноты кожи. Чтобы помнила! Чтобы сидеть не могла!
— Папа! Что он тут делает? Ты забыл, что этот придурок убил моего мужа? — взвизгнула она и перегнулась через перила.
— Я ему завидую! — посмеялся я. Неконтролируемое желание досадить, раззадорить, разозлить победило разум. Не мог не ответить. Впитывал, наслаждаясь ее румянцем, гневным прищуром и застывшим в изумлении ротиком.
— Замолчи! — Янка схватила стул и выбросила его с балкона с таким остервенением, что он рассыпался на мелкие кусочки прямо у моих ног. А сама Заноза исчезла в комнате. Но я рано радовался, стеклянная дверь за спиной Моисея распахнулась, с грохотом ударившись о каменную стену. Она перепрыгивала через ступеньки, с быстротой кошки направляясь в мою сторону. — Замолчи!
— Только после тебя!
— Как мне хочется тебя ударить! — она сжала руку в кулак и подняла ее.
— Давай, — пожал плечами и отвернулся от раскрасневшейся девушки. Янка зарычала, громко и отчетливо выплевывая гортанные звуки, а потом с силой выбросила свой кулачок, попав мне в живот. — Не думай, что если выручил меня один раз, то…
— Три.
— Что три?
— Три раза.
— Папа! Ты хоть одно слово услышал? — Янка поджала губы и отвернулась от меня, направляясь в сторону отца. А я перестал улавливать суть разговора, потому что мой взгляд был приклеен к ее заднице. Упругие ягодицы были затянуты в трикотажные белые шорты, которые задрались и показывали чуть больше, чем стоило. От холодного ветра по белой коже бегали мурашки. Тонкий пушок волос встал дыбом. Янка то и дело проводила ладонью по ногам, пытаясь усмирить мурашки. Руки дрожали то ли от холода, то ли от бьющего через край адреналина.
— Слышал. Я все слышал. — Моисей поднял голову.
— И, что?
— Что я могу сказать, дочь? Ты единственная моя слабость. Почему ты выбрала именно этот момент, чтобы взбунтоваться? — Моисей приложился к бутылке, сделав пару больших глотков. — Почему не в шестнадцать или восемнадцать? Почему в двадцать пять? Почему? Где ты нашла эту кнопку, которую все жмут еще в подростковом возрасте? Черт! Ты дождалась, пока я не смогу тебе помешать? — Моисеев встал. — Так вот знай. Я сделаю всё, чтобы обеспечить твою безопасность. Всё. Если нужно, то запру тебя!
— Пап!
— Замолчи! Я час уже слушаю твою истерику. Молча смотрел на то, как ты выносишь свою комнату через балкон. Теперь твоя очередь слушать. Хочешь машину — пожалуйста! — Моисей достал из кармана брюк брелок от гаража и бросил дочери. Янка сморщила нос и едва заметно втянула шею, словно испугалась. Сейчас она снова была, как в первый день нашего знакомства, такая же испуганная, а ее огромные голубые глаза…. В них плескались непролитые слезы. Видимо, Моисей с ней никогда не разговаривал в подобном тоне, потому что напыщенная бравада испарилась. Она вновь превратилась в послушную папину дочку. Но Моисей разошелся не на шутку. Его такие же голубые глаза стали почти прозрачными, сверкая неподдельной яростью. Пальцы руки, которыми он сжимал матовое горлышко бутылки, побелели, казалось, еще чуть-чуть и стекло треснет. — Бери, катайся, живи. Но за тобой всегда будет ехать охрана. Всегда! И лучше тебе смириться, это в твоих же интересах! Я ясно выразился?
— Предельно! — Янка подпрыгнула от его крика и бросилась в дом.
Я закурил очередную сигарету, просто чтобы не смотреть ей вслед.
— Стоять! — взревел Моисей, отбросив бутылку. Та со звоном разбилась о каменные ступени. Янка замерла, вжав голову в плечи.
— Что, папа?
— Я завтра уезжаю во Владивосток. — Моисей сделал шаг ко мне. — Присмотри за Янкой?
— Что? Почему я? Она больше и на шаг не подойдет к моей квартире! — я кивнул в сторону заваленного барахлом газона.
— Что? Я не маленькая! Мне не нужны надсмотрщики, хватит и охраны!
— Янина! — зашипел Моисей.
— Янина? — я не смог удержаться, чтобы не усмехнуться. — Значит, Янина?
— Не называй меня так! — заноза так быстро затопала ногой, что расстегнутая рубашка распахнулась, оголяя грудь в красном кружеве.
— Что, и в паспорте так написано?
— Папа! Скажи, чтобы он заткнулся!
— Яна!
— Моисей, почему я? Попроси Лазаря!
— Он летит со мной!
— Значит, Буба. — не сдавался я.
— Все, что мне нужно: чтобы Янка отчитывалась перед тобой три раза в день. Утром, днем и вечером.
— Днем и вечером. — На автомате возразил я.
— Э! А вы меня не хотите спросить?
— Нет! — рявкнул Моисей, осадив снова зарумянившуюся девушку. — Тебе сложно написать смс?
— Нет. — Пробурчала она и сложила руки на груди, наблюдая за мной исподлобья.
— А тебе сложно прочесть несколько строк?
— Нет, но ты мог бы найти кого-нибудь другого.
— Значит, ты ему доверяешь? — внезапно Яна растянулась в самой широкой улыбке. На щеках проявились довольно глубокие ямочки, а глаза заблестели, но как-то не по-доброму. Вернее, как-то загадочно.
— Пока не было повода, чтобы усомниться. — Моисей глубоко вдохнул перед тем, как ответить, словно набирался спокойствия.
— Отлично! — Яна развернулась и медленно пошла к дому. — Я буду писать тебе, злюка!
— Б*ять! Моисей? — зашипел я, как только она скрылась.
— Скала, хватит! С меня сегодня хватит истерик. Ты все равно будешь всю неделю с парнями на тренировочной базе. Тебе же несложно читать сообщения? А по вечерам тебе будут звонить с поста охраны,
