– А сейчас? – тихо спросил Мигель.
Герцогиня косо усмехнулась.
– Отец Телло завещал мне не сомневаться. До сих пор сомнений не было, значит, всё что делалось, делалось, как надо… Я хорошо подумала. Пусть обе девочки растут, каждая на своём месте. Одна станет душой, а другая телом. Карл Лотарингский воспитает ту, ты, мой друг, проследишь за этой, а я… Я пока посмотрю в глаза своей совести и поищу способ как эти душу и тело совместить… – Глаза герцогини сверкнули. – Так и тянет сказать, что призвание моё в том и состояло, чтобы создать тело для этой небесной души, да, Мигель? Но, покарай меня Господь, если я вру – такой тоски и такого страха во мне никогда не было…
Комендант Вокулёра, мало что понимая, смотрел из окна на отъезжающий отряд анжуйских лучников. Рано утром ему передали прошение от их командира, господина де Жен, о дозволении разместиться на постоялом дворе при крепости. В бумаге указывалось, что отряд сопровождает две кареты с тремя путешествующими дамами из дома герцога Анжуйского и духовника самой герцогини, также, прилагались охранные грамоты для проезда по территории Шампани.
«Чёрт их знает, что им тут нужно?», – подумал комендант. Разрешение, скрепя сердце, дал, но велел своим людям строго следить и, «ежели что.., короче, не зевайте!».
Времена наступали ненадёжные, чуть расслабишься, и вчерашние друзья мигом нож в спину воткнут! Вон, Бургундия… Отродясь с ними никакого дележа не было, а третьего дня, говорят, две деревни под Удленкуром пожгли. А это совсем рядом! И как только эти анжуйские дамы ухитрились проехать?!
Комендант поскрёб лысеющий затылок. Странный отряд, ох, странный! Одна карета куда-то уехала, потом, скоро, вернулась. Пол дня не прошло, а от них новое прошение – об охранной грамоте до границ Лотарингии, дескать, съезжаем! Он-то думал, дальше поедут, а они развернулись, да обратно… Вот и гадай теперь, зачем приезжали, и что тут делали?
«Герцогу, что ли сообщить?» – подумалось коменданту.
С одной стороны, отряд, вроде вёл себя вполне безобидно, но с другой… С другой стороны, отряд есть отряд, к тому же, вооружённый. И эта отъезжавшая куда-то карета… Нет! К чёрту! Дамы там, не дамы, а герцога лучше поставить в известность!
Комендант решительно подошёл к столу, порылся в ворохе бумаг на нем, откопал под вчерашними донесениями относительно чистый лист и принялся искать перо. Оно нашлось далеко не сразу, общипанное и совершенно измочаленное на конце, что привело коменданта Вокулёра в окончательное и полное раздражение.
Кликнув слугу, он приказал очинить и принести новое перо, но и то, с первых же строк, зацепилось за бумагу, плюхнув на лист жирную кляксу, и так и продолжало писать дальше, цепляя любую неровность, словно пьяница, спотыкающийся на каждой кочке.
Комендант глухо зарычал.
С самого утра у него болела голова, ломало колени и пальцы, а теперь ещё и это! Проклятья на головы нерадивых слуг облегчения собственной голове не принесли, поэтому, брызгая чернилами во все стороны, комендант составил герцогу Лотарингскому донесение, из которого выходило, что вооруженный до зубов отряд анжуйцев вторгся в окрестности Вокулёра, под предлогом сопровождения каких-то дам, но, видя его, комендантскую, бдительность, непонятных своих намерений не осуществил и убрался тем же путём, каким и прибыл. «Никаких неприятностей у нас тут не случилось, потому разрешение на постой и отъезд я дал, – выводил комендант. – Но счёл своим долгом известить вашу светлость, ибо волнуюсь, не разведка ли то была…» С подробным указанием времени, он описал странную отлучку кареты с постоялого двора и, последовавший затем отъезд отряда, более похожий на бегство.
И только когда письмо уже было готово к отправке, в больной голове коменданта промелькнула, было, мысль о том, что с таким эскортом сюда могла приехать инкогнито сама Иоланда Анжуйская, но… «Мало ли что! Никаких указаний на этот счет я от своего герцога не получал, – решил комендант. – Герцогиню эту в глаза не видел, откуда мне знать… Происшествие странное, я обязан о нём сообщить и – точка!».
Париж
(осень-зима 1413 года)Лувр, обычно более похожий на съезжую, из-за вечной толчеи в его залах и коридорах, по мере приближения к покоям короля, делался всё пустыннее, тише и холоднее.
В этом крыле почти не топили потому, что от каминного жара у его величества то и дело случались удушья, и подмерзающая свита, разбивая по утрам ледяную корку в тазах для умывания, не уставала молиться о том, чтобы грядущая зима не оказалась слишком суровой.
Три-четыре раза в день через приёмную проходила вереница лекарей с лицами, давно уже озабоченными не столько состоянием короля, сколько состоянием собственной озабоченности. Потом, примерно с полчаса, туда-сюда сновали слуги, вынося дурно пахнущие вёдра, какие-то склянки и полотенца, потом ненадолго заходили Великий управляющий двора и секретарь его величества, а потом наступало затишье, которое скучающие стражники давно уже приспособили для безнаказанной игры в кости.
Даже бурные события августа, когда партии арманьяков удалось, наконец, выгнать из Парижа Жана Бургундского и заполнить Лувр новыми лицами и новыми веяниями в политике, никак не всколыхнули стоячие воды этого отчужденного мирка безумия и скуки. Здесь никто громко не разговаривал, никто не смеялся и не пел. Выстуженные покои лишь номинально оставались первыми покоями королевства, стороной их обходили не только люди, но и сама Жизнь.
Давным-давно заведенный порядок одеваний, раздеваний, приёма лекарей, еды, ими прописанной, и лиц, привычно необходимых, как те же раздевания и умывания, нарушался только по желанию самого короля, которому в минуты редкой светлости ума вдруг срочно требовалось куда-то ехать или кого-то увидеть. Но желания короля бывали, как правило, так неуверенны и переменчивы, что порой, спешно вызванный посетитель, потоптавшись в приёмной несколько часов, так и уходил восвояси, ломая голову – для чего вдруг понадобился? А снаряжённая для выезда карета сиротливо торчала во дворе до следующего утра, и только конюхи, выносившие лошадям еду, ласково уговаривали их потерпеть ещё немного: «Скоро его величество передумает, и мы вас снова, в стойло…»
Вот и сегодня, в один из ранних декабрьских дней, перед закрытыми дверями королевского кабинета, уже около часа, прогуливались двое – мальчик, лет девяти и мужчина, одетый в простой тёмный камзол.
Назначенный им срок давно миновал, а к приглашённым до сих пор никто не вышел. Оба без особого интереса пронаблюдали за обычным ритуалом выхода слуг с результатами лекарского осмотра, затем проводили завистливыми взорами проносимые мимо блюда королевского обеда и тяжело вздохнули – ждать предстояло ещё долго. Поэтому, спасаясь от скуки, мальчик принялся рассматривать старинный гобелен на стене, а мужчина начал давать пояснения тому, что было изображено.
– Это сцена из знаменитой «Битвы Тридцати», – говорил он, снизив голос до шёпота. – Она произошла в Бретани во времена правления вашего прадедушки, короля Иоанна Доброго. Бретань тогда принадлежала герцогу де Блуа, но во время войны он попал в плен из-за предательства графа де Монфор, и позже по мирному договору, заключённому между королем Филиппом и английским Эдуардом, часть его владений, включая и главнейший город Кале, отошли Англии в полное владение…
– Значит, там Кале? – тоже шёпотом спросил мальчик, показав на изображенную в левой части гобелена крепость.
– Нет. Это замок Плоермель на границе английской Бретани. Его комендант, сэр Бемборо, плохо обращался с местными жителями, что и послужило причиной вызова на бой…
Мужчина поманил мальчика к правой части гобелена.
– Видите, на холме? Это замок Жослен, остававшийся во владениях Франции. Его гарнизоном командовал Жан де Бомануар – рыцарь, перед которым каждый француз, достойный носить оружие, обязан преклонить колено и снять шлем!
– Это он вызвал англичан на бой? – спросил мальчик.
– Он подписал с Бемборо турнирное обязательство, по которому тридцать рыцарей-французов вызывали на поединок тридцать английских рыцарей и давали клятву не уходить с поля сражения до тех пор, пока рыцари одной из сторон не будут убиты или взяты в плен.
Глаза мальчика восхищенно сверкнули.
– Ух ты! Я бы на такой бой вызвался!
– От бретонских рыцарей тоже не было отбоя, – с тайной завистью вздохнул мужчина. – Мессир де Бомануар вынужден был обидеть отказом очень многих, отобрав тридцать самых лучших. Зато Бемборо так и не смог собрать заявленное число. Недостаток он добирал из наёмников германцев и вассалов графа де Монфор…
– Значит, это германец? – перебил мальчик, рассматривая изображенного в самом центре свирепого воина с огромным молотом, занесённым над головой противника.
