Пистолет отца был дорог мне как память, однако носить его с собой было весьма неудобно. К тому же после каждого выстрела его нужно было перезаряжать, а значит, брать с собой пороховницу и пули. Чтобы, подобно средневековому рыцарю, не таскать всю эту груду металла, я приобрел револьвер. Он был в два раза меньше дуэльного пистолета и мог производить пять выстрелов подряд. Стоил он недешево, но это не имело значения, когда речь шла о сохранении душевного спокойствия.
Несмотря на постигшие меня неприятности, весной 1859 года я полностью посвятил себя работе в больнице. Брюнель все еще находился за границей, и ничто не отвлекало меня от моих обязанностей. Теперь постоянное присутствие мисс Найтингейл, напротив, только добавляло мне энтузиазма. Во время Крымской кампании ее прозвали «Леди с лампой», и она, безусловно, стала лучом света в тусклом мире нашего учреждения. Ее страстное желание провести реформы тронуло даже Броди. Хотя и я, и она прекрасно понимали, что перемена в его взглядах была продиктована скорее желанием снискать себе дополнительные лавры, чем стремлением действительно что-то изменить. Я по-прежнему исполнял роль связного между моим начальником и мисс Найтингейл, но и сам Броди стал играть более активную роль, посещал собрания попечительского совета больницы и полностью поддерживал любую инициативу со стороны членов совета.
После одного из таких собраний он сообщил мне, что очередная встреча Клуба Лазаря должна состояться в конце апреля.
Я был уверен, что Брюнель хотел, чтобы я, как обычно, вел протокол встречи, поэтому решил посетить собрание. Но у меня была и другая, более важная причина пойти туда и оказаться в компании Броди, Рассела, Оккама и других членов клуба. Я был уверен, что один из них имел отношение к убийству Уилки. Однако я не знал, кто это мог быть и зачем ему понадобилось совершать столь ужасное преступление.
Протокол собрания я вел в своем блокноте. Обычно Брюнель давал мне бумагу, но в тот раз его с нами не было. Я рассматривал всех собравшихся с внимательностью школьного учителя в надежде, что случайный взгляд или невольно оброненное слово выдадут убийцу.
Броди, как всегда, произнес вступительную речь, за столом сидели Рассел, Витуорт, Оккам, Перри, Кэтчпол, Гёрни, Бэббидж, Стефенсон и Хоус.
После короткого выступления Бэббиджа, сообщившего о публикации его нового памфлета «О безобразиях на улице», слово было предоставлено нашему докладчику. Джон Стрингфеллоу основал в 1842 году компанию «Воздушный паровой экипаж» и с тех пор проводил испытания многочисленных летательных аппаратов. Большинство из них создавались в атмосфере строгой секретности на его шелковой фабрике в Сомерсете. Уроженец Шеффилда, он считался экспертом в области точных технологий и мечтал создать летательный аппарат, который за короткое время доставлял бы пассажиров на большие расстояния и мог составить конкуренцию современному транспорту. Все это казалось немного надуманным, но в нашем обществе он находился среди единомышленников. Выступление Стрингфеллоу было весьма интересным, к тому же он иллюстрировал свой рассказ рисунками летательных устройств. Некоторые из них представляли собой экипажи, к которым снизу были прикреплены два крыла, поддерживаемые брусьями и канатами. Сзади был хвост, как у воздушного змея. Вместе с крыльями он придавал устройству сходство с диковинной толстобрюхой птицей.
На другом рисунке того же художника были изображены два вращающихся винта, прикрепленные сзади к крыльям. Они работали по тому же принципу, что и винты у парохода, только должны были перемещать летательный аппарат по воздуху. По словам Стрингфеллоу, фоном для рисунка служил индийский пейзаж, но с таким же успехом это мог быть и Египет. По крайней мере примерно так я и представлял себе эту страну. А в таком случае на рисунке вполне мог быть запечатлен и Брюнель, разглядывающий машину и размышляющий, как бы сделать ее еще больше. Брюнелю наверняка понравилось бы, что аэронавт упоминал его паровые двигатели, которые могли быть очень маленькими и легкими. Примерно такие наверняка смог бы смастерить для него несчастный Уилки.
Я изо всех сил пытался поспеть за нашим докладчиком, и к концу вечера от напряжения у меня заныло запястье. Я старался добросовестно выполнять свои обязанности секретаря, и это требовало полной концентрации внимания на работе. Поэтому понял, что не смогу вычислить убийцу, если буду просто находиться с ним в одной комнате. Я пришел к выводу, что нельзя определить виновного только посредством наблюдения: у чувства вины нет симптомов вроде сыпи и пятен на коже или даже, как я поначалу надеялся, красноречивого тика или предательской судороги.
Итак, официальная часть вечера подошла к концу. Мы немного задержались, чтобы выпить вина, и я предпринял последнюю попытку прислушаться к разговорам. В глубине души я все еще рассчитывал услышать малейшую оговорку — все, что угодно, лишь бы вычислить виновного. Однако прежде, чем мне представился случай повторить свою попытку, ко мне подошел Голдсуорси Гёрни. Он всего лишь хотел сообщить, как рад тому, что мы с Броди считали источником холеры зараженную воду, а не газ. А он как раз разработал новую вентиляционную систему для здания парламента и содрогался при мысли, что заседавшие там люди могли подвергнуться действию вредных испарений.
Мне так и не удалось заметить что-нибудь необычное, поэтому я присоединился к Расселу, Перри, Стефенсону и лорду Кэтчполу, которые вместе со Стрингфеллоу обсуждали корабль Брюнеля.
— Теперь он называется «Великий Восток», — сказал Рассел. — Это более подходящее название, чем «Левиафан», тем более что его предшественники назывались «Великий Запад» и «Великая Британия».
— Мне с самого начала казалось странным, — заметил Стефенсон, — что компания решила назвать судно в честь существа из морских глубин, морского чудовища. Я считаю, что подобное имя могло дурно повлиять на репутацию корабля. Все решили бы, что корабль — это опасное чудище, прирученное человеком.
Лорд Кэтчпол засмеялся.
— Справедливое замечание, сэр, и мне не хотелось бы играть роль Ионы и путешествовать в брюхе огромного монстра.
Все, кроме Рассела, рассмеялись. Корабль был спущен на воду около года назад, но до сих пор не покинул порт.
— Мы создали самые замечательные условия для пассажиров, — ответил он на замечание Кэтчпола. — Можно сказать, они будут купаться в роскоши. Не скажу, что разделяю страсть к подобной расточительности, но если это привлекает платежеспособных клиентов, то почему бы и нет.
— А как будут размещаться пассажиры, когда корабль будет полностью готов к плаванию? — поинтересовался Витуорт.
— В каютах может уместиться до четырех тысяч пассажиров, но при ведении военных действий, если разместить пассажиров и в салонах, он сможет принять на борт до десяти тысяч человек.
— Тогда, возможно, — вмешался Витуорт, — уместнее использовать корабль для захвата другой страны, чем делать из него пассажирское судно.
Кэтчпол весело поддел оружейника:
— А если еще эти солдаты будут вооружены вашими новыми винтовками, мы сможем наладить неплохой бизнес, не так ли, Витуорт? Но, думаю, большинству придется по душе идея с пассажирским лайнером. По крайней мере там вы сможете потягивать виски у себя в каюте и любоваться прогуливающимися по палубе дамами.
Все засмеялись, но в шутливом предложении Кэтчпола, возможно, был смысл. Тем более что в газеты просочилась информация, будто отделка корабля едва не привела судостроительную компанию к банкротству.
— А что насчет двигателей корабля, мистер Рассел, как они работают?
— Двигатель левого борта функционирует в полную силу, и двигатель правого борта не отстает от него. А вот винтовой двигатель требует небольшой отладки. Но мы постоянно работаем над этим. Надеюсь, все будет готово через три или четыре месяца.
В одном из писем Брюнель сообщал, что корабль отправится в путь не позднее чем через шесть недель, но, похоже, в его отсутствие дела пошли совсем скверно.
Оккам, как всегда, покинул собрание сразу по завершении доклада. В прежние времена я счел бы его скорый уход проявлением застенчивости, но в свете последних событий подобное поведение вызвало у меня подозрения. Я даже думал проследить за ним, но, помня о прошлом опыте, отказался от этой идеи.
К моему удивлению, Броди предложил подвезти меня домой. Впрочем, мой начальник руководствовался отнюдь не гуманистическими соображениями. Это стало ясно, когда он попросил у меня отчет о последней встрече с мисс Найтингейл, проходившей в тот же день. Мне особенно нечего было ему рассказать, и я, воспользовавшись случаем, сам задал ему несколько вопросов.
— Вы не знаете, кто такой Оккам? — спросил я.
