— При королевском дворе ужасно скучно, — сказал он. — Жарко, душно, нудно… Вам не понравится. Но мы побываем там, если вы останетесь со мной.
Нелл внимательно смотрела на него. На какое‑то мгновение ему показалось, что он видит перед собой Китти. Но уже в следующее мгновение он увидел девушку с другими, не такими, как у Китти, глазами — и в них можно было утонуть.
— Значит, королевский прием — это скучно? Да вам не угодишь, как я погляжу, — фыркнула Нелл и, повернувшись к нему спиной, принялась разглядывать картины.
Ошеломленный неожиданным ответом, Саймон молча смотрел на ее худенькие плечи. Как и в тот раз, перед выстроившейся в холле прислугой, он снова был сбит с толку ее неординарным поведением. В ней было то, чего нельзя купить ни за какие деньги, — огромная внутренняя сила.
Откровенно говоря, он не знал, как к этому относиться. Ей предстояло стать настоящей леди из высшего света, но в нем только гранд‑дамам позволялось, не без восхищения их талантом, расстраивать и тревожить мужчин своим поведением.
Что она видела, когда смотрела на него? Нужно ли ему это знать?
Судя по всему, она услышала в его словах пустое бахвальство.
Боже всемилостивый! Может, она и права.
Неприятно удивленный, если не сказать испытывающий отвращение, Саймон внезапно почувствовал, что краснеет.
Все попытки соблазнить ее перспективой счастливого будущего показались ему совершенно идиотскими. Она должна добросовестно принять участие в осуществлении его замысла по собственной воле.
— Просто этой формальности можно избежать, — сказал он.
Нелл ничего не ответила, продолжая разглядывать картины. Она просто перестала замечать его. Тот факт, что женщина его игнорирует, вызвал у Саймона изумление, и он не сразу осознал это. Ее поведение по отношению к нему сильно отличалось от поведения всех женщин, которых он когда‑либо знал.
Он сделал шаг вперед, намеренно приблизившись к Нелл вплотную. Где‑то в глубине души он понимал причины ее показного равнодушия. Это был способ залечить уязвленное самолюбие — показать, что она до сих пор здесь вовсе не из‑за него. Но она была слишком умна, чтобы упустить такую возможность кардинально улучшить свою жизнь. «Гордыня не привела тебя никуда, так используй наконец свой ум, Нелл», — подумал он. От нее потребуется пойти на некоторые уступки, подчиниться ему, осознать свой долг перед ним.
— Я вижу, вам понравилась одежда, которую я купил, — намекнул он на потраченные на это немалые деньги.
Она глянула на него вполоборота:
— Да, это хорошие и ноские вещи, но вот корсет мне не нравится. Тесен и кружев маловато.
В ее голосе прозвучало некоторое недовольство и алчность одновременно. Саймон от души расхохотался. На него трудно было произвести впечатление, но и на нее, судя по всему, тоже. А ему очень хотелось именно этого. И почему же ему до сих пор это еще не удалось? Нет, он скоро сойдет с ума!
Отсмеявшись, он кашлянул и произнес:
— Я уже говорил вам, что этот гардероб временный.
Нелл кивнула:
— И швея сказала…
— Модистка, — поправил ее Саймон.
— Ну да, модистка. — Нелл метнула на него недовольный взгляд. — Так вот, она сказала, что первые платья будут готовы через десять дней.
Саймон кивнул. Жаль, что он пропустил примерку несколько дней назад. Он живо представил, как мог бы выбрать удачный момент и якобы случайно появиться в ее покоях, застав ее в одной нижней сорочке, подвязанной измерительной лентой. Ее хорошенькие розовые губки округлились бы в испуганном восклицании, и вся она задрожала бы и покраснела от смущения под его оценивающим взглядом.
Какой же он идиот! Она бы вовсе не задрожала, а скорее всего запустила бы в него табуретом.
— Кто эти люди?
Вопрос Нелл вернул его в реальность. Именно ради этого вопроса он и привел ее сюда, в галерею. Взглянув на портреты, перед которыми она стояла, он медленно и значительно произнес:
— Это ваши родители. Покойный граф Рашден и ваша мать.
При этих словах сердце Нелл забилось сильнее. Подойдя ближе, она принялась внимательно разглядывать портреты. Покойный граф был изображен верхом на коне на фоне большой зеленой лужайки перед домом, который Нелл уже видела на картине в библиотеке Сент‑Мора. Пэтон‑Парк, так он его назвал.
Большой господский дом был сказочно красив — настоящий дворец из розового кирпича посреди зеленых пологих холмов. При виде его сердце Нелл взволнованно затрепетало, и чем дольше она смотрела, тем сильнее билось ее сердце.
Она обхватила себя руками за плечи. Эти странные чувства были, несомненно, плодом ее воображения. Ослепленная новой одеждой и комфортабельной обстановкой в доме Сент‑Мора, ошеломленная его ультиматумом, она словно грезила наяву. «Ты все помнишь, ты жила здесь, это твое», — говорил ей внутренний голос. Но она не могла ему поверить.
А как было бы хорошо обмануться! Как ее мать, к примеру, которая часто заблуждалась, считая себя лучше и нравственнее многих из своего окружения. Это привело только к одному — соседи ее презирали, фабричное начальство негодовало, а ей самой приходилось тяжело работать на фабрике. Что и говорить, это была прямая дорога к мучительной смерти.
Но, несмотря на все свои высокомерные фантазии, мама никогда не была жестокой. Если бы Нелл признала, что ей знакома эта усадьба, это означало бы, что ее настоящей матерью была графиня Рашден, а та женщина, которую она всю жизнь считала матерью, совершила страшный по своей жестокости поступок.
Она едва сдержала приступ истерического смеха. Мама всегда любила ее, и в этом у Нелл не было и тени сомнения. Да, она была с причудами, но абсолютно безобидна.
— Моя мама была хорошей, — произнесла Нелл, чеканя слова.
— Рад это слышать, — отозвался Сент‑Мор, думая, что это относится к портрету, и выжидательно замолчал. На его лице не было ни осуждения, ни озабоченности.
Никакой озабоченности. Беззаботность. Вот что характеризует его с головы до пят. Именно такими словами Нелл могла бы описать его своей подруге Ханне. Он казался ей совершенно беззаботным, но не по глупости, а по циничности натуры, не желая питать несбыточные надежды. К тому же он производил впечатление человека, который хорошо знает, что в любом случае последнее слово останется за ним.
В случае с Нелл он имел явный перевес. Его предложение было дьявольским — стать кем‑то другим. Если обычный мужчина рассчитывал получить от женщины ее тело, то Сент‑Мор требовал от нее предать память человека, которого она любила всем сердцем.
