В случае с Нелл он имел явный перевес. Его предложение было дьявольским — стать кем‑то другим. Если обычный мужчина рассчитывал получить от женщины ее тело, то Сент‑Мор требовал от нее предать память человека, которого она любила всем сердцем.
Нелл закусила губу. Она уже давно дала себе клятву никогда не торговать собой. Но никто и никогда не предлагал ей такую цену, как Сент‑Мор. К тому же, как бы там ни было, она действительно помнила эту усадьбу на картине. Она была готова поклясться в том на Библии.
Усилием воли Нелл заставила себя снова взглянуть на портрет.
— Там есть мост… Такой арочный мост над речкой, — тихо проговорила она, вспоминая, как бросала с моста в воду мелкие медные монетки. Или ей это только казалось? Медь вспыхивала ярким блеском в лучах солнца.
— Над ручьем за домом, — кивнул Сент‑Мор.
Его голос звучал совершенно нейтрально, и это ее взбесило. Неужели даже теперь он не был удивлен? Его сиятельство казался недосягаемым для житейских синяков и шишек, от которых страдали прочие обычные люди. Скорее всего за всю свою жизнь он ни разу не был напуган и смущен.
— А если бы этого моста не было? — вырвалось у нее. — Неужели вам все равно, та ли я Корнелия, сестра‑близнец леди Кэтрин Обен, которая вам нужна?
— В общем, да, меня это не особенно беспокоит, — невозмутимо отозвался Сент‑Мор.
Она тут же опустила руки, чтобы он не воспринял ее позу как признак испуга.
— Вы удобно устроились, — усмехнулась Нелл. — Это ведь не вашу мать станут называть сумасшедшей. И даже если я действительно помню это место…
Она неожиданно замолчала. Кем надо быть, чтобы украсть чужого ребенка? Что могло заставить женщину решиться на такой шаг?
У нее возникло слабое, но тревожное подозрение. Мама всегда называла Рашдена похотливым дьяволом и была твердо убеждена в своей правоте.
Сент‑Мор взял ее за руку. Она вздрогнула, но руку не отдернула. Он посмотрел ей прямо в глаза без тени улыбки на лице.
— Если вы помните этот дом, — тихо сказал он, — то ничем не оскорбите память матери, если признаетесь в этом. Что было, то было. Теперь вам нужно обрести новый взгляд на то, что уже случилось, причем очень давно, чуть ли не двадцать лет назад.
Его слова звучали весьма логично.
— А если вашу матушку кто‑нибудь назовет преступницей? Неужели вам будет все равно?
Удивленно подняв брови, он отпустил руку Нелл.
— Даже представить себе этого не могу, — задумчиво проговорил он. — Но вот ее собственная реакция была бы впечатляющей. Она весьма ревностно блюдет свое доброе имя. — Он криво усмехнулся. — И в этом смысле очень быстро нашла общий язык с вашим отцом.
Нелл снова взглянула на портрет покойного Рашдена. Он сидел на коне, позади него виднелся Пэтон‑Парк. У Нелл было свое представление о том, как должен выглядеть отец. Ее отчим прожил недолго, но всегда был добрым, веселым, улыбчивым. По воскресеньям, после службы в церкви, он всегда покупал ей жареных устриц и сажал к себе на плечи, когда они смотрели представления уличных актеров в балагане.
Всадник на портрете выглядел совсем иначе. Вряд ли такой человек мог бы посадить к себе на плечи маленькую девочку. Из‑под густых темных бровей сверкали карие глаза. Она знала этот взгляд — именно так, высокомерно и чуть удивленно, смотрели на нее из своих экипажей богатые аристократы.
Человек, заказавший свой портрет именно в такой позе, верхом на коне, хотел целую вечность взирать с высоты на прочих людей. Неужели ямочку на подбородке Нелл унаследовала именно от него? А глаза и нос от его жены?
Сделав глубокий вдох, она принялась разглядывать портрет графини. Красивая женщина сидела в наполненной солнечным светом гостиной, положив одну руку с длинными пальцами на лежавшую на коленях книгу. Красивые белые плечи, добрые глаза.
— Он плохо с ней обращался? — тихо спросила Нелл.
— Мне кажется, он вообще по натуре был холодным и неприветливым человеком, — не сразу ответил Сент‑Мор.
— Я хочу знать, был ли он с ней груб. Он бил ее?
Когда речь шла об угрозе нравственности Нелл, мать не гнушалась всыпать ей как следует, но никогда, пока была здоровой, не разрешала Майклу поднимать на нее руку. Если Рашден был скор на расправу, возможно, мама решила, что будет лучше, если…
— Насколько мне известно, такого никогда не было, — сказал Сент‑Мор. — Знаете ли, многие мужчины умеют справляться со своим гневом и без помощи кулаков.
Нелл пренебрежительно пожала плечами. Это не было для нее новостью.
— От чего она умерла?
— Говорили, от горя. Ее сердце было разбито. Это случилось через два года после вашего похищения.
— От горя, — повторила Нелл, кривя губы. — Вот от чего умирают богатые женщины. Все прочие не могут позволить себе такой роскоши и умирают от настоящих болезней.
— Умный афоризм, — сказал Саймон, мрачно глядя на нее. — Вы сами‑то в это верите?
Его серьезность застала ее врасплох. Она ожидала от него другого поведения. Он фактически беседовал с ней, задавал вопросы, словно ему были интересны ее ответы.
Это было странно. Нелл поймала себя на мысли, что предпочла бы, чтобы он оставался высокомерным снобом.
— Мне кажется, — медленно проговорила она, — если бы человек мог умереть от горя, в мире осталось бы совсем мало людей.
— Значит, вам известно, что такое горе, что такое разбитое сердце?
— Нет.
— Тогда вы счастливый человек.
— Скорее умный и предусмотрительный.
Не то что пустоголовая Сьюзи, позволившая смазливому парню одурманить ее до такой степени, что она забыла о собственных интересах.
Сент‑Мор окинул ее пристальным взглядом и сказал:
— Впрочем, вы еще очень молоды.
Его голос прозвучал снисходительно, и это рассердило ее.
— И что с того? Неужели кому‑то удалось разбить ваше сердце?
— Увы, это так, — запросто признался он без тени колебаний.
— И кто же это был? — искренне удивилась Нелл. Кому удалось пробить его толстую кожу и добраться до сердца?
— Женщина.
— Что за женщина?
— Полагаю, не та, которая мне нужна, — пожал он плечами и повернулся к портрету. — Графиня не была ни слабохарактерной, ни глупой. Порой она была слишком щедрой и великодушной. Всегда заботливая, готовая посочувствовать, она была полной противоположностью своему супругу.
Нелл мысленно отметила, как искусно он увел разговор в сторону от таинственной незнакомки, разбившей ему когда‑то сердце, но еще больше ее поразила та искренняя теплота, с которой он говорил о графине.
