Досадно было только то, что подпись Натали требовалась немедленно, а Натали упрямилась и не хотела давать своей подписи, пока не удовлетворят желания Филиппа, и Натали так поступала лишь потому, что была «зловредная». Один врач объяснил мадам Эмили Прива-Любас, что «зловредность» — несомненный психоз. Когда он достигает определенной стадии, зловредных запирают в сумасшедший дом. Он рассказал ей историю некоего господина Дюпена, инспектора средних учебных заведений, который в течение двенадцати лет терроризировал своими зловредными выходками преподавателей физики и химии в двенадцати департаментах. Как-то раз на банкете, когда провозглашали тосты, он взял да и помочился под столом в бокал своего соседа, директора лицея. Скандал вызвал много шуму, и: господина Дюпена удалось наконец упрятать в сумасшедший дом. Мадам Эмили презирала свою падчерицу за то, что она пьет, как солдат, не вылезает до обеда из халата, слишком любит женщин и страдает психозом зловредства. По мнению мадам Эмили, ее падчерица приобрела чересчур уж американский стиль. Она с нетерпением ждала минуты, когда у Натали психоз перейдет тот «порог», как выразился психиатр, за которым следует заключение в палату для душевнобольных.
Валерио Эмполи тоже иной раз поступал зловредно в отношении мадам Эмили. Она предполагала, что зловредство — наследственная болезнь семейства Эмполи, типично еврейский порок. Она ликовала в душе, что психиатр дал ей в руки оружие против семьи ее второго мужа, которая славилась своим богатством еще и эпохи Возрождения и редко упускала случай подчеркнуть мещанские привычки мадам Эмили, недостаток культуры и отсутствие чувства юмора.
Натали она ненавидела, а Филиппу все спускала, хотя и считала его бесхарактерным, — она полагала, что у нее характера хватит на двоих. От природы чуждая нежности, она держала себя с сыном так же холодно, как и со всеми, но очень много думала о нем и заботилась о его будущности: она собиралась сделать его властителем мира. Она не считала настоящими монархами тех марионеток, тех лишившихся трона королей, которых она встречала за границей в чужих дворцах; не относилась к настоящим властителям, по ее мнению, и эта бедняжка Елизавета Английская, которой предстояло вырядиться в чуть ли не маскарадный костюм ради церемонии коронования, о чем уже начала говорить пресса.
Настоящих королей, подлинных властителей, она узнала лишь с тех пор, как была допущена в тесный кружок Дюран де Шамборов. Вот таким будет и ее сын, и она сама возложит корону на его голову. А до тех пор пусть просвещается в любой области и веселится сколько может.
Мадам Эмили была уверена, что, если бы ей удалось потолковать с сыном наедине, она без труда уговорила бы его не противиться коренной реорганизации фабрики в Клюзо.
Вот почему Натали, вполне разделявшая мнение мачехи о бесхарактерности Филиппа, водворилась в Клюзо. О их времяпрепровождении Нобле сообщил мадам Эмили самые точные сведения, которые получил от своих осведомителей, доносивших о каждом шаге Филиппа.
В пятницу Филипп возвратился из Лиона, только во второй половине дня и нашел у себя во флигеле Натали и Бернарду, уже расположившихся, как дома. Они сейчас же повезли его обедать в гостиницу соседнего городка, а вечер все трое провели в Эксе; на следующее утро Натали хвасталась приходящей прислуге Филиппа, что выиграла в баккара много денег — сотни тысяч франков. «Ей везет из-за ее зловредства», — думала Эмили, которая неизменно проигрывала за зеленым сукном. Вернулись игроки только на рассвете, спали чуть не до обеда, Филипп в конторе не появлялся. Около семи часов вечера автомобиль «альфа-ромео», выехав из Клюзо, помчался по Гренобльской дороге, а куда ездили — неизвестно; вернулись рано, но сквозь ставни видно было, что в комнате Филиппа свет горел до глубокой ночи. («Верно, она ездила в Гренобль за виски», — решила мадам Эмполи.) Сегодня, в воскресенье, после завтрака они совершали обход питейных заведений Клюзо. Натали пила коньяк. («А ночью виски глушила… Ни на одну минуту не отпускает его от себя», — сделала вывод мадам Эмили.)
Она намеревалась тотчас атаковать «красную девчонку», считая, что роман Филиппа как раз и есть наиболее уязвимое место в позиции противника. Подкупить профсоюзную делегатку, а потом сказать Филиппу: «На, смотри, вот тебе бесспорные доказательства ее продажности». А раз его нимфа Эгерия лишится своего ореола, Филипп отступится и махнет рукой на фабричные дела.
В разговоре с хозяйкой Нобле все время именовал Пьеретту «мадам Амабль». Когда же он говорил о ней у себя в конторе с секретаршами, то называл попросту Пьереттой, и вовсе не из презрения, а потому, что знал ее с детства.
Хозяйка потребовала curriculum vitae [17] Пьеретты Амабль, надеясь, что Нобле намекнет, какими средствами можно оказать давление на эту рабочую делегатку, — ведь такого рода сведения были специальностью Нобле.
Но прицепиться было не к чему. Тогда она спросила о ребенке Пьеретты. Издавна считалось классическим приемом воздействовать на одинокую мать щедротами в отношении ребенка, которого ей приходится растить без мужа. Словом, Эмили Эмполи, бывшая мадам Летурно, с легкостью и даже с некоторым удовольствием обращалась к хитроумным рецептам, проверенным на кухне предпринимателей, с которой она познакомилась двадцать лет назад. Однако оказалось, что ребенку только пять лет и живет он у дяди Пьеретты, зажиточного крестьянина.
— А работница она хорошая?
— Превосходная.
— Так что же вы не догадались сделать ее старшим мастером?
Это тоже был испытанный прием тонкой хозяйской стратегии.
— Мадам Амабль — особа, можно сказать, необыкновенная, — сказал Нобле и, подумав, добавил: — Полагаю, что в дальнейшем она не уступит Кювро.
Эмили тотчас подумала, что рабочий Кювро, который целых двадцать лет портил жизнь фабрикантам Летурно и в конце концов разорил их, лично ей оказал услугу, о чем он, понятно, и не подозревает. В 1924 году Кювро был руководителем большой забастовки, длившейся тринадцать недель и в результате упорной борьбы рабочих увенчавшейся их победой. Эмили Прива-Любас подбивала своего свекра Франсуа Летурно ни за что не уступать, а своего отца уговорила дать Летурно денег в долг для уплаты по срочным векселям. Долг так и не был возвращен, и, проникнув в эту лазейку, семейство Прива-Любас прибрало фабрику к рукам.
Все человеческие свойства: и порядочность, и непорядочность, и смелость, и трусость — мадам Эмили всегда умела повернуть к своей выгоде и называла себя за такое уменье «реалисткой». Она испытывала вполне искреннее и столь беспредельное презрение к людям, что порой удивляла даже Валерио Эмполи. Он тоже презирал людей, но от этого ему было грустно.
Прежде всего Эмили решила все-таки попробовать подкупить Пьеретту Амабль. Пусть она честная-расчестная, какой ее рисует Нобле, но попытаться все же не мешает. Ей всегда казалось, что Франсуа Летурно просто не сумел подойти к рабочему Кювро. А если «красная девчонка» устоит перед соблазнами, можно будет извлечь выгоду даже из ее неподкупности. Но первым делом надо на нее посмотреть. Мадам Эмполи доверяла только собственному суждению о людях и считала, что необходимо своими глазами взглянуть на тех, кого собираешься атаковать.
— Мне надо поговорить с этой женщиной, — сказала она Нобле. — Пошлите за ней.
— Если угодно, я могу вызвать ее завтра в контору, — ответил Нобле, но ко мне на дом она не пойдет. — И, помолчав, добавил: — Ни в коем случае! — Выразительно подчеркнутые слова «ни в коем случае» означали: «Даже если этого потребует мадам Прива-Любас-Эмполи, вдова Жоржа Летурно».
— Ну что ж, — сказала мадам Эмили. — Тогда я сама к ней пойду.
— Но ведь весь город об этом узнает. Разве вам подобает идти к простой работнице, ронять свое достоинство!
— О, мое посещение куда больше опорочит ее, нежели унизит меня, ответила мадам Эмили.
— Верно, — согласился Нобле, поразмыслив минутку.
Живость ума и сообразительность хозяйки привели его в восторг. Ну конечно, Пьеретте очень повредит, если к ней пожалует мать Филиппа: как бы потом Пьеретта ни объясняла это посещение, будут говорить, что она забеременела и мать ее соблазнителя пришла, чтобы добиться полюбовной сделки.
Мадам Эмили узнала у Нобле номер дома и квартиры Пьеретты и одна пешком направилась в рабочий поселок. Дорогой она решила: «Если эта девчонка в самом деле умна, увезу ее в Америку».
В ее глазах Пьеретте придавали цену тот страх и та ненависть, которые внушал фабрикантам Летурно рабочий Кювро: мадам Эмили уважала только силу характера. У нее была одна-единственная политическая доктрина собственного изобретения: коммунистов следует посадить на должности управляющих крупных предприятий; социалисты провалились в этой роли, по ее мнению, только потому, что они «тряпки». У этой «мадам Амабль», очевидно, есть характер. Можно будет отправить ее для обучения на одно из американских предприятий АПТО, а тем временем у Филиппа появится новая прихоть. Если девочка окажется понятливой, то, присмотревшись к ней, неплохо будет сделать ее своим личным секретарем. Мадам Эмили всегда мечтала обзавестись своего рода адъютантом, но ее помощница непременно должна была быть француженкой и похожей на нее самое, то есть толковой, уравновешенной, ограниченной и жестокой, как она сама. Лишь о таких вещах и позволяла себе мечтать мадам Эмили, по горло занятая неотложными делами. Очутившись в Клюзо, где развертывались когда-то ее первые сражения, она почувствовала, как в ней оживают эти давние мечты.
