– Ого! Ты меня удивляешь, Тимоша, вот уж не думал, что начальник колонии, хоть и бывший, может быть поэтом! Впрочем, все в руках Аллаха…
Мулла никогда не забывал о том, что он мусульманин, и часто поминал Аллаха. Увидев свободный стул напротив Тимофея Егоровича, он сел и выжидательно посмотрел на старого приятеля.
– Заки, если желаешь, можно будет устроить тебе досрочное освобождение. За тобой ведь не числится больших грехов, и, думаю, администрация не будет против.
Беспалый кивком указал на сына, который с интересом наблюдал за разговором бывших корешей.
– И такое ты предлагаешь человеку, который больше полувека просидел за решеткой?! – возмутился старый зек. – Да если я уйду отсюда, в лагере вообще правда умрет! А потом, здесь меня все знают, уважают. Я – Мулла, а этим многое сказано. А кем я буду на воле? Вокзальным побирушкой? Молчишь? Нет уж, лучше ты переходи на жительство в наш барак. Я тебе угол выделю и пидораса подберу, который тебя обслуживать будет. Не забыл еще, как это делается?
Тимофей Егорович криво усмехнулся, показав золотую фиксу в правом углу рта. Беспалый в молодые годы всегда одевался франтовато: на ногах яловые сапоги, которые непременно съеживались в гармошку, и, когда он шел, скрип доводил до экстаза всех девок в округе. Штаны он носил бархатные и непременно с ворсом, а цивильные костюмы заказывал у лучших портных. Рубашка на нем обычно была белая льняная. Еще Тимофей любил запонки, а вот галстуков не признавал: ворот у него всегда был расстегнут, и у самого горла виднелась тельняшка, с которой он расставался только в бане. Тельняшку ему давным-давно подарили кронштадтские моряки, которые в годы «красного террора» заполнили Соловецкие лагеря. А вот золотая фикса была изобретением самих воров: традиция подпиливать здоровый зуб и ставить на него золотую коронку уходила в дореволюционную Россию, где каждый уважающий себя уркач имел привычку закладывать в пасть пару золотников благородного металла.
Сейчас на Тимофее Егоровиче не было ни яловых сапог, ни кепки-восьмиклинки и вместо дорогих австрийских часов, которыми он когда-то любил щеголять перед приятелями, теперь он носил самые что ни на есть обыкновенные – «Победу» с исцарапанным стеклом и засаленным ремешком. Однако золотая фикса на левом клыке Беспалого-старшего блестела так же ярко, как и в молодые годы, и недвусмысленно напоминала о его воровском прошлом.
– Разве такое забывается! Только инструмент у меня притупился, – отшутился Тимофей Егорович.
Беспалый– младший Достал из шкафа бутылку армянского коньяка «Наири», расставил на столе рюмки и разлил в них коричневую жидкость. Коньяк был отменный, и комната мгновенно наполнилась благодатным запахом.
– Вот что я тебе скажу, гражданин начальник, – поморщился Мулла, – убери это пойло, им только свиней травить. У тебя спиртяшки не найдется? Мой желудок к нему больше привычен.
Александр Беспалый улыбнулся. Ему импонировал этот старый зек, чей язык был остер, как турецкий ятаган. И вообще зеков такого калибра, как Мулла, по всей России можно было отыскать теперь не более десятка.
– Есть у меня спирт! – С этими словами он достал литровую бутыль. – Это только для самых важных гостей.
– А знаешь, гражданин начальник, мне надо бы отказаться от твоего угощения: не по воровским это понятиям брать чарку из руки мента. Но, думаю, братва не осудит меня за это, ведь особенный сегодня день!
– А ты и не бери! – серьезно ответил Беспалый-младший. – Я тебе на стол поставлю.
Осторожно поставив наполненный до краев стакан перед Муллой, он ободряюще улыбнулся. Он давно знал об этой странной привычке Заки Зайдуллы пить неразбавленный спирт. Причем выпивал он его не залпом, как делает большинство людей, а небольшими глотками, полоща огненной жидкостью рот, – именно так поступают дегустаторы вина, чтобы определить вкусовые качества напитка. Мулла сделал глоток и от удовольствия сладко сощурился, напоминая разнеженного кота, впервые почувствовавшего тепло весеннего солнца после затяжной снежной зимы. А потом так же неторопливо стал тянуть спирт глоток за глотком, ни разу не поморщившись.
– Заки, чтобы так пить, нужно луженый желудок иметь! – заметил Тимофей Егорович.
– Посидел бы с мое, похлебал бы баланду, и у тебя такой же был бы! – едко отозвался Мулла.
Не отрывая стакана от губ, Заки Зайдулла внимательно разглядывал своего давнего другана. Ему показалось, что Тимоха мало изменился, даже полковничьи погоны на старом кителе не могли затмить сияния его воровской золотой фиксы.
– Не надо, Заки! – жестко произнес Беспалый-старший. – Я свое вот так отсидел! – И он постучал себя ребром ладони по горлу. – Или, может, ты позабыл?
Мулла осторожно поставил стакан на полированный стол и сухо ответил:
– Я никогда ничего не забываю, Тимоша!
Глава 27
Заки Зайдулла захмелел. Спирт у начальника был жгуч и располагал к обстоятельному разговору. Как бы там ни было, но повидать Тимофея после долгой разлуки ему было интересно.
– Ты так и не женился, Зайдулла? А ведь ты мусульманин, и тебе Коран разрешает иметь не одну, а четыре жены! – хохотнул Беспалый. – Я бы на твоем месте не терялся! Или все еще верен той своей зазнобе с Сивцева Вражка?
Заки не обошла любовь, и память о ней он сумел сберечь до самой старости. Правда, если он пытался поведать кому-нибудь в минуты откровенности о своей любви, то сбивался на обычный сентиментальный рассказ о красивой молодке с пшеничными локонами.
Чаще всего воры знакомятся с будущими подругами на «хазах», где, отмечая удачное завершение трудового дня, расслабляются водочкой, а заодно строят планы на ближайшее время. Женщин на «хазах» хватает – как правило, это перекупщицы краденого или наводчицы, явившиеся за своей долей, реже – подруги воров. Многие девки приходили за компанию со своими старшими сестрами – молодые, наивные, они таращили глаза на все, что происходило вокруг них, а лакомые яства на столах для них были такой же невидалью, как бальное платье императрицы. Шумное застолье не вписывалось в серые повседневные будни, и страшно было подумать, что этот праздник закончится, как только шагнешь за порог малины.
Свою первую любовь Заки Зайдулла встретил во время квартирной кражи в переулке Сивцев Вражек. Тогда ему едва перевалило за двадцать, но он уже считался опытным вором, а пятнадцатилетняя шантрапа смотрела на него как на учителя и готова была называть по имени и отчеству.
Среди московских воров Зайдулла числился опытным карманником, однако каждый из них знал, что при случае он может пойти и на квартирную кражу. Для него это было всего лишь новой азартной игрой, а не способом нажиться.
Возможно, в ремесле домушника его привлекала острая приправа риска, которая здесь значительно больше, чем во всяком другом воровском промысле. Но работал по квартирам Мулла всегда наверняка, зная, что объект набит добром от пола до потолка. Он не терпел случайностей и вставлял отмычку в замок лишь в том случае, если был уверен, что хозяин не явится в разгар работы и не помешает укладыванию вещичек в сумки.
Заки часто вспоминал начало того рокового дня. Неделя обещала быть дурной: порвался его любимый шаманил, на котором красивой арабской вязью было выведено изречение из Корана. Однако отказаться от заранее намеченной квартирной кражи Мулла не посмел и, повернувшись на юг, в сторону священной земли, прочитал молитву. Даже находясь в доме и собирая дорогие вещи, он не забывал Аллаха и негромко произносил его красивые имена. А подельники, зная о набожности Зайдуллы, не одергивали парня, полагая, что он печется и об их благополучии. В то, что его молитвы дошли до Аллаха, Зайдулла поверил Тогда, когда меховые шубы были аккуратно уложены в огромные чемоданы, золото рассовано по карманам а его подельник, красивый светловолосый парень лет двадцати восьми со странной кличкой Туча, уже собрался открыть дверь, чтобы тихонько выскользнуть на лестничную площадку.
Это случилось в тот самый момент, когда Зайдулла облегченно перевел дух и пристыдил себя за неуместное волнение, которое подельник мог принять за трусость.
Дверь отворилась, и в прихожую вошла хозяйка. Она была на сносях, и живот огромным шаром выпирал из-под тонкого цветастого платья. Женщина заслонила весь проход, словно страж, вставший на пути злоумышленников. Чтобы вырваться из квартиры, нужно было вжаться в стену и прошмыгнуть мимо нее к выходу.
– Ой, кто это?! – неожиданно тонким голосом выкрикнула хозяйка, и ворам стало ясно, что перед ними обыкновенная бабенка, которая с перепугу вот-вот родит на пороге собственной квартиры.
– Тихо, сучка, – негромко произнес Туча, – если вопить начнешь, размажем тебя по стенке… А теперь отойди, чтобы я твое брюхо ненароком локтем не зацепил.
Женщина была совсем молодой – от силы лет двадцать, и Зайдулла был уверен, что она проклинает в этот миг не только воров, но и себя – за то, что явилась домой в неурочный час.
