Я смотрю, как они уходят вместе. И злюсь ещё больше, чем раньше, хотя до сих пор не понимаю почему.
— Арон, ты увидел что-нибудь, что тебя заинтересовало? — восклицает Дит, положив руку мне на плечо.
— Да, — импульсивно отвечаю я.
— Никогда бы не подумала, что тебе нравится такое искусство. Я даже не думала, что ты придёшь сегодня, — продолжает она счастливым голосом.
— Я тоже так не думал, — бормочу я, пригубив шампанское.
— Поторопись, если тебе что-то нужно, иначе это может достаться кому-то другому.
Я быстро оборачиваюсь и с сомнением смотрю ей прямо в лицо.
— Что ты имеешь в виду?
В ответ на мой хмурый взгляд она, мягко говоря, лучезарно улыбается.
— Если тебя заинтересовала картина, купи её, пока не купил кто-то другой. Спрос на них очень высок. Томас — гений.
— Иначе ты и не скажешь. Ты ведь получаешь процент от продажи.
— Чем обусловлен этот циничный вывод? Ты прекрасно знаешь, я никогда не принимаю у себя артистов, которые мне не нравятся и чьё творчество не волнует все фибры моей души. Томас очень хорош, он полон страсти и чувств, его техника безупречна, но не перегружена множеством правил, и он рассказывает истории, которые пронзают душу. О, и я думаю, что он влюблён в Джейн. Разве это не замечательно?
Я не комментирую. Не могу сказать ничего, кроме опасного сарказма.
— Кто тебе это сказал? — спрашиваю я через несколько мгновений, хватая на лету ещё один фужер шампанского.
— Он сам. Кажется, это была своего рода любовь с первого взгляда. Меня не удивляет: она прекрасна, а он — художник и умеет видеть не только внешность. Тебе не кажется, что они созданы друг для друга?
— Не знаю! — почти огрызаюсь я.
— Надеюсь, ему удастся убедить Джейн позировать для портрета. У неё есть много качеств, спрятанных под поверхностью неуверенности в себе. Она чуткая, внимательная, умеет слушать и имеет отличные идеи. Думаю, я попрошу её остаться в галерее, чтобы работать со мной, даже после того, как ты уладишь другой вопрос.
— Он собирается написать её портрет?
— О да, Томас почти ни о чём другом не говорит.
— А она… Она согласилась?
— Пока нет. Знаешь, она очень скрытная. Живёт прячась; она не хочет, чтобы за ней наблюдали. Но я верю, в конце концов ему удастся убедить Джейн. Уверена, Томас сможет раскрыть всю её красоту.
— Это будет до того, как он её трахнет, или после? Чёрт возьми, мама, я отправил Джейн сюда, чтобы защитить, а не для того, чтобы найти ещё одного мудака, который распустит свои руки!
— Томас не мудак, и если он когда-нибудь протянет руки, то только потому, что Джейн сама этого захочет. Если она согласится, то это будет хорошо до, после и во время: ты так не думаешь?
Я так не думаю.
То есть я так думаю, но сейчас сосредоточен только на величественном бесновании, которое заставляет меня сжимать кулаки. В трёх грубых словах: меня всё зае*ало. Просто так, без мотива. Не задумываясь о причинах.
— Пусть трахаются после того, как мы решим то, что ты назвала «другим вопросом». Сейчас мне нужно, чтобы Джейн сосредоточилась на более важном. Портреты и секс будут потом, — жёстко говорю я.
Дит продолжает мне улыбаться раздражающе ослепительной улыбкой.
— Я не думала, что ты придёшь сегодня, тем более что ещё несколько дней назад был болен, — продолжает она. — Как получилось, что ты передумал?
— И почему ты достаёшь меня тремя тысячами вопросов? — спрашиваю я.
— Не знаю, сегодня мне радостно. Я заметила кое-что, что заставило меня улыбнуться и задуматься.
— Я не спрашиваю тебя — что, хотя очевидно, тебе хочется мне рассказать, а возьму ещё фужер шампанского. Картины ужасны, художник — мудак, похожий на плевок из парка развлечений, но алкоголь приличный.
— Ты более едкий, чем обычно, дорогой. Отдых от работы не идёт тебе на пользу. Ты уже видел работы Томаса, если они не для тебя, зачем пришёл? Думаю, в твоём погребе есть более достойные вина.
— Я выпил почти всё на прошлой неделе, — сухо возражаю я и отворачиваюсь от Дит и её странной, вкрадчивой весёлости, от которой у меня начинается крапивница.
Заметить Джейн не так-то просто, но мне нужно найти Томаса, или как там, мать его, зовут, что гораздо менее сложно. В такой одежде и с этими волосами это легко.
Они по-прежнему вместе, сидят в беседке во внутреннем дворике. Разговаривают, сидят близко друг к другу. Он склонился над ней, она застенчиво смотрит вниз, на каменную плитку, руки на коленях. Джейн не смотрит ему в лицо. Это может означать, что он ей слишком нравится или совсем не нравится.
Я склоняюсь к последнему и приближаюсь к ним.
Не говорю «добрый день» или «добрый вечер», не спрашиваю разрешения, не кашляю, чтобы объявить о своём присутствии.
— Нам нужно поговорить, — обращаюсь к Джейн, нависая над её маленькой фигуркой. С такой высоты мне видна её грудь. И, судя по всему, Томасу она тоже видна.
Джейн вздрагивает, а художник бросает на меня непристойный взгляд.
Он узнал меня, знает, — Дит — моя мать, но его это не волнует. В определённом смысле я его не виню, мне тоже было бы всё равно, если бы кто-то пришёл и потревожил меня, пока я с девушкой, которая мне нравится; я мог показать выражение лица ещё менее дипломатичное, чем у него. Рационально я это понимаю, но сейчас мне плевать на логику. Мне просто нужно с ней поговорить.
Джейн выглядит озадаченной. Возможно, какая-то её часть хотела бы отправить меня куда подальше, но другая часть сопротивляется правилам хороших манер. А может быть, ей не терпится избавиться от Томаса, и я даю ей отличный повод.
Но факт остаётся фактом: она встаёт и следует за мной.
В галерее слишком много народу, несколько человек перехватывают меня и пытаются заговорить. Несколько человек — красивые женщины. В другое время я бы остановился, но сейчас быстро здороваюсь и направляюсь к выходу. Джейн идёт рядом со мной, от неё пахнет тальком и цветами. Внезапно, чтобы избежать очередного захвата кем-то, кто мешает, разделяет нас, я хватаю девушку за запястье и притягиваю к себе. Чувствую, как она вздрагивает и сопротивляется, но это длится лишь мгновение.
— Возьмите пальто, мы уходим, — говорю решительно.
Я ожидаю категорического отказа, но она соглашается.
— Я соглашаюсь только потому, что мне тоже есть что вам сказать, а не из-за вашего тиранического тона.
При мысли, что мой «тиранический тон», как она его назвала, — это ещё один звук в её жизни, полной приказов, вызывает во мне желание закидать себя камнями.
Почему эта чёртова девчонка всегда заставляет меня чувствовать себя виноватым в чём-то? Неужели я всю оставшуюся жизнь буду извиняться перед ней за то, что рисковал причинить ей какую-то боль?
Иметь дело с ней всю оставшуюся жизнь — это не вариант, поэтому часть уравнения уже не имеет смысла.
Как только мы оказываемся на улице, Джейн заговаривает первой, скороговоркой, словно боясь в ожидании потерять мужество.
— Невозможно отрицать, что вы хам, адвокат Ричмонд. Однако, признаюсь, я зашла слишком далеко. Мне не следовало приходить в ваш дом. Этого больше не повторится. Но всё же, планируете ли вы по-прежнему вести моё дело, или мне действительно нужно искать другого адвоката?
— Я вчера был у одного из заместителей окружного прокурора, — отвечаю я.
— П-правда?
— Она хочет поговорить с вами и выяснить, есть ли основания для судебного преследования. Она защищает права женщин, особенно в случаях сексуального насилия, домогательств и преследований. Судя по всему, она уже несколько лет пытается прижать Джеймса Андерсона. Этот мудак изнасиловал трёх девушек. К сожалению, он всегда выбирает бедных и отчаявшихся, и в итоге они соглашаются на деньги, предложенные его семьёй, чтобы снять с себя обвинения. Я заверил её, что тебя не купят. Конечно, это будет нелегко, но…
— Адвокат Ричмонд, — перебивает Джейн. — Никогда больше не делайте этого.
— Что?
