Без понятия, что теперь думает обо мне Арон. Мне стоит плюнуть, но я не могу. Кроме того, я продолжаю беспокоиться о нём. Он был расстроен, я исключаю, что для него привычно превращаться в бомжа. Он производит на меня впечатление человека контролирующего, рационального, заботящегося о своём имидже, который не рискнёт оказаться на обложке бульварного журнала из-за того, что ходит по улицам, как бездомный. Бездомный, не лишённый обаяния, но всё же наиболее близкий к противоположности самого себя, которую только можно представить. В таком виде Арон, конечно, не вышел бы из дома; однако он открыл мне дверь, и на моём месте мог быть кто угодно.
Он сказал, что я могу искать другого адвоката, но я не хочу. Или он, или ничего. Так что ничего. Пожалуй, я покончу со своим страхом перед Джеймсом Андерсоном. Всё равно в Нью-Йорке пробуду недолго. Я приехала в этот город полтора года назад, и поставила себе максимальный срок пребывания — два года. Уже тогда я понимала, что через какое-то время мне захочется поменять место. Или придётся поменять. Если ты привязываешься к месту, если строишь отношения с людьми, ты не можешь лгать о себе. Наступает момент, когда нужно открыться. Единственный способ избежать этого — не заводить друзей и стать гражданином мира. Собрать свои вещи и переехать в другое место.
Когда уеду из Нью-Йорка, мне будет больнее, чем ожидалось. С другой стороны, о том, чтобы остаться, не может быть и речи. Я исключаю, что Арон расскажет кому-либо о моём прошлом. Уверена, профессиональная тайна или нет, он будет держать всё при себе. Но тот факт, что он знает, привязывает меня к нему и делает побег ещё более болезненным. Когда кто-то знает твои самые сокровенные тайны, твои самые глубокие страхи, твои самые страшные кошмары, не так-то просто уйти, потому что уйти — значит отказаться от части себя. И хотя Джейн не нравится Джейн, мне было приятно обманывать себя, думая, что я нравлюсь ему.
Вытираю слезу глупее чем я, когда голос заставляет меня подпрыгнуть.
— Джейн, верно?
Я оборачиваюсь и вижу, что за мной наблюдает Томас Мур. Он одет в длинное двубортное пальто с золотым шитьём, военные ботинки, а причёсан, как Джек Воробей, с банданой. На веках — лёгкий слой карандаша, щеки, как и подобает художнику, покрыты небритостью, минимум трёхдневной.
Я встаю, порывисто, как ребёнок, пойманный за шалостью.
— Извините, — говорю я, хотя, наверное, ничего не сделала, чтобы заслужить признание вины. Просто я привыкла. В детстве я постоянно извинялась, мне казалось, я вечно поступаю неправильно, даже дышу неправильно. В тюрьме я унизила своё достоинство до предела. Склонённая голова, никаких протестов, минимум слов. Чтобы выжить там, нужно было либо звучать мощно, либо стать невидимым. Я выбрала невидимость. Поэтому я постоянно извиняюсь, краснею, как школьница, и считаю себя самым незначительным колесом в любой повозке.
— Мне сказали, что я найду вас здесь.
— Вы искали меня? — удивлённо спрашиваю я.
В ответ он присаживается на край того же терракотового горшка.
— Да. Дит сказала, вы приходите очень рано утром, и что лучшее время для разговора с вами — сейчас.
— О чём вы хотели поговорить? — Мой голос звучит немного пронзительно и, возможно, испуганно.
Томас Мур улавливает мой дискомфорт и тут же начинает успокаивать.
— Ничего серьёзного, Джейн. Мы можем перейти на ты? Этот официоз утомляет.
— Х-хорошо.
— Моё настоящее имя — Моррис Грегсон. Приятно познакомиться. — Он протягивает руку и энергично сжимает мою. — Я немного наблюдал за тобой, знаешь?
— Почему? — спрашиваю я, всё больше настораживаясь.
— В тебе есть что-то, что мне нравится. Что-то, что стимулирует моё вдохновение. Что-то, напоминающее поэзию. Ты обладаешь необыкновенной драматической силой. В тебе есть изящество детской сказки и тьма готической истории. Ты бессознательно чувственна. Каждый раз, наблюдая за тобой, я замечаю разные нюансы. В двух словах: я хотел бы тебя нарисовать.
— Ч… что?
— Это не повод, скрывающий гнусные намерения. Можешь спросить у Дит, я уже поговорил с ней. Я обещал ей ещё десять картин на следующий год. Большинство из тех, что выставлены, уже проданы. Людям нравится моё искусство. И ты нравишься мне. Я хотел бы увековечить тебя на одном из своих полотен.
Я смотрю на него широко раскрыв рот. С одной стороны, я ошеломлена, с другой — встревожена. Я не хочу, чтобы кто-то пытался приписать смысл моему молчанию и даже очарование моей боли.
С другой стороны, я почти польщена. То, что такой хороший художник увидел во мне что-то интересное, заставляет меня чувствовать себя живой.
Однако мой ответ только один.
— Извините, но я не могу. Ваше… Твоё предложение делает мне честь, но я вынуждена отказаться.
— Почему нет? Я не попрошу позировать обнажённой, если ты этого боишься.
— Дело не в этом. Я никогда не соглашусь на такое.
— Я так просто не сдамся, — говорит он. — Я буду настаивать снова. Не так часто я нахожу темы, которые мне безумно хочется увековечить. Джейн, у тебя есть что-то особенное, и я буду настаивать снова. А пока я надеюсь увидеть тебя на вечеринке в субботу.
— Я не… Я не знаю, — признаюсь я и это правда.
— Ты не должна бояться показывать себя только из-за этого шрама. Уверяю, если кто-то посмотрит на тебя по-настоящему, то сразу же забудет про него. Я не из тех, кто делает много комплиментов. Я эгоистичен и капризен, эгоцентричен и неудовлетворён, но я знаю, что мне нравится. Мне нравишься ты. Я знаю, ты помогла организовать это мероприятие, поэтому я ожидаю, что ты будешь. Теперь пойду и скажу Дит, что я проиграл битву, но намерен выиграть войну.
Я остаюсь одна на том же месте, неподвижная, пока не оживает суета и не прибывают флористы, чтобы заполнить беседку сине-фиолетовыми цветами «когтей дьявола» (Прим. пер: Гарпагофитум распростёртый).
Я недоумеваю: неужели такой хороший художник попросил меня стать его моделью?
Неужели он попросил меня? Джейн Фейри?
Он сказал, что я интересная?
***
Лучше было бы ничего не говорить Натану о вечеринке в художественной галерее и странном предложении Томаса Мура. Не будь я такой дурой, мы бы сидели перед телевизором и смотрели «Всё о Еве» или другой старый чёрно-белый фильм.
Вместо этого я оказываюсь в его квартире в окружении полудюжины соседей, которые ласково читают мне нотации.
По их мнению, я должна пойти. Я попросила выходной в «Аркадии», где продолжаю работать по выходным, и нет смысла оставаться дома. Мне следует надеть красивое платье. Я должна накраситься и выйти. По их мнению, я должна согласиться позировать. Меня окружает банда шумных и бесстыжих стариков, которые воображают, что увидят меня в невероятных приключениях.
Мои возражения не принимаются во внимание.
Разве у меня нет подходящего платья?
Миссис Миллисент готова одолжить мне своё прекрасное винтажное платье, в котором она блистала на балу дебютанток пятьдесят лет назад и которое хранится у неё до сих пор.
Я не умею делать макияж, и у меня нет даже помады?
У миссис Кармен есть племянница — косметолог, и она готова позвонить ей, чтобы та приехала и привела меня в порядок.
Как, я не знаю, что задумал Томас Мур?
Но именно это делает его предложение интереснее и романтичнее, более смелым.
Я чувствую себя подавленно. Протест только разжигает их твёрдое намерение промыть мне мозги.
В итоге я соглашаюсь, по крайней мере, по поводу вечеринки в галерее. Почти наверняка Арона там не будет. В разговоре с Дит я выяснила, что он предпочитает абстрактное искусство и никогда не участвует в персональных выставках фигуративных художников. Я уже догадалась об этом, увидев его ультрасовременный дом, полный непонятных скульптур и картин. Тем лучше, так я буду меньше волноваться.
Когда вижу платье миссис Миллисент, я не могу не думать о том, как оно прекрасно. Сшито из шелкового муслина небесно-голубого цвета, с пышной нижней юбкой, которая делает его похожим на длинную балетную пачку. Декольте довольно низкое, но спина прикрыта своеобразной накидкой, которая соединена с юбкой тонким шифоновым поясом, как это часто делалось в платьях шестидесятых.
