И, зараженные этим блистательным дуэтом, партизаны стали наперебой приглашать дам. И пусть многие из них никогда в жизни не танцевали вальс и топтались сейчас, как раненые медведи, таская за собой по залу партнерш, но ничего смешного и комического не было в их движениях, наоборот, присутствовали такая непосредственность, искренность и влюбленность, какую никогда не увидишь на великосветских балах.
– Восхитительная пара! – произнес Крутоложин, провожая взглядом Катю и Витю.
– А меня, глядя на этот бал, гложет одна мысль, Андрей, – ответил ему оказавшийся рядом Штайн. – Неужели нам действительно нужно было пережить все эти ужасы репрессий, подполье, партизанскую войну, чтобы мы, наконец, стали нормальными людьми, способными чувствовать, сопереживать другим? Вспомни, когда мы были хозяевами жизни, разве так мы справляли праздники? Кабаки, гудеж до утра, продажные женщины, которым мы, попользовавшись ими, совали в лифчики свои грязные деньги. Мы тогда и людей-то в них не видели. И никто из нас не задумывался над тем, что заставило этих женщин заняться продажей своего тела, какая нужда выгнала их на панель. А посмотри, как сейчас расшаркиваются бывшие новые русские перед тюремными проститутками. Того и гляди лопнут от переизбытка чувств. Почему, ответь, командир, так устроен человек, что, когда у него все есть, он этого не ценит и ведет себя, как свинья, а когда он все теряет, то становится человеком?
– Не знаю, Дима, – признался Крутой. – Только мне не нравится, что ты называешь этих девушек проститутками. На их месте могли бы оказаться наши с тобой дочери.
– Ага! – оживился подрывник. – И в тебе благородство проснулось! Тебя покоробило слово «проститутки». А я лишь назвал вещи своими именами. Но ты сразу представил своих близких на их месте. Теперь понял, насколько страдание облагородило твои мысли?
– Это все философия, – ответил Андрей. – Лучше посоветуй, что мне с этими девицами утром делать.
– Ты командир, тебе и решать. Одно знаю точно, что на «почтовый» их с собой брать нельзя.
– Может быть, выделим им провожатого. Витьку, например. Пусть отведет их на нашу лесную базу. В городе им оставаться нельзя. Быстро выловят и отправят обратно в колонию. Или того хлеще – пришьют попытку побега, и в расход. За коммунарами не заржавеет.
– А как же тогда смена курса, конец репрессиям? Или ты сам не веришь в успех операции? Признайся честно, Андрей? – спросил Дмитрий командира.
– У нас на самом деле мало шансов. Вероятнее всего, мы все погибнем. Они нас все равно обманут. Ведь не станем же мы реально взрывать эту «банку». Но к народу России, на всю страну, по телевидению мы обратимся. Не мы, так другие заставят власти покончить с беспределом. Это я тебе твердо обещаю.
– Спасибо за честные слова. Хотя какое мне дело до того, будет операция успешной или нет. Все равно я одной ногой уже на небесах.
– Не говори так, Дима. Ты же сам вызвался лезть в самое пекло. Хочешь, я вместо тебя туда пойду.
– Не надо, Крутой. Ты же прекрасно знаешь, что лучше и надежнее меня взрывчатку никто не заложит. Да и внешность у меня не такая фотогеничная, как у тебя. И голос у тебя поставлен, как у Левитана. Лучше, чем ты, ультиматум им все равно никто не сможет выдвинуть. Врежь им так, чтобы мурашки по коже забегали, чтоб до самого сердца пробрало. У тебя это здорово получится. Так что, дружище, каждому свое. Я надеюсь, что ты не будешь возражать, если я какую-нибудь девчонку напоследок совращу.
– Если только по взаимному согласию, – снисходительно сказал Андрей.
– Обижаете, командир, – весело ответил подрывник и направился в толпу танцующих.
– О Боже! Танюша! – воскликнул Селин и рванулся через весь стол, чтобы поддержать сползающую со стула дочь.
Но не успел. Стул опрокинулся, и женщина кулем упала на дубовый паркет. Все всполошились и сгрудились возле нее.
– Врача! Кто-нибудь пусть вызовет врача! «Скорую помощь»! – кричал на всю гостиную испуганный отец.
Костина мама приподняла бесчувственную голову снохи и велела сыну принести нашатырный спирт. Где в доме лежат лекарства, хозяин понятия не имел, поэтому бросился искать Ольгу.
Услышав взволнованные крики, экономка успела вывернуться из объятий ненасытного водителя. Благо платье она предусмотрительно не стала снимать. Сейчас только это ее и спасло. Она выскочила из своей комнаты, даже не отдышавшись еще от любовных игр, в тот самый момент, когда Константин с обезумевшими глазами прыжками спускался по лестнице.
– Где у нас нашатырный спирт? Где телефон? Надо вызвать «скорую»! – кричал он.
– А что случилось? – спросила экономка.
– Таня упала в обморок. Лежит без сознания.
Ольга быстро нашла на кухне аптечку, а в ней флакончик с нашатырем и вручила его хозяину, а сама стала набирать по телефону 03. На выходе из кухни Константин обернулся и внимательно посмотрел на нее.
– А ты что это такая взъерошенная? – подозрительно спросил он женщину.
– Мастурбацией занималась, – отрезала она. – Меня же больше некому любить.
В этот момент ответила «скорая помощь». Ольга уверенным голосом продиктовала адрес, имя, фамилию, место работы и возраст заболевшей, а в конце добавила:
– Это дочь Селина из ЦК. Приезжайте быстрее, если не хотите закончить свои дни в лагере.
– Я же предупреждал, что нельзя тебе пить спиртное. А ты шампанское пила, – поучал дочь Юрий Иванович, когда приехавшие врачи привели ее в чувство.
– Но ведь Новый год, папочка, – пыталась оправдаться лежащая на носилках Татьяна.
– Куда повезете ее, доктор? – спросил у врача Селин.
Молодой высокий парень с марлевой повязкой на лице, возглавлявший врачебную бригаду, вежливо ответил:
– Константин Евгеньевич распорядился везти в обкомовскую больницу. Только там еще остались медикаменты.
– А что, по-вашему, с ней? – не унимался отец.
– Предварительный диагноз – острое воспаление придатков. Но нужно обследовать больную в стационаре.
– Чего стоишь как вкопанный! – прикрикнул на зятя Селин. – А ну быстренько собирайся, поедешь с женой. Не одной же ей в больнице в новогоднюю ночь оставаться.
В зале царил интимный полумрак. Верхний свет погасили, горели лишь боковые светильники. По «Маяку» звучала медленная томная музыка. Наиболее стойкие парочки переминались с ноги на ногу на пятачке, изображая вялое танго. Некоторые обнимались тут же, на сиденьях в темных углах.
Жак Луковский тренькал на гитаре и фальшивым голосом пел:
А в сумерках тройки проносятся к «Яру».Вы что загрустили, мой юный корнет?А в комнатах наших сидят комиссарыИ девочек наших ведут в кабинет.
Над Обью угрюмой идем эскадроном.На бой вдохновляет Россия-страна.Раздайте патроны, поручик Луковский.Корнет Крутоложин, седлайте коня.
– Что ж ты меня в звании так понизил? – тихо спросил его командир.
– Так никакая другая фамилия из наших, кроме твоей, по слогам сюда не подходит, – отложив гитару, произнес исполнитель. – В оригинале был «корнет Оболенский», в фамилии четыре слога. В Крутоложине – тоже четыре.
– Так и пел бы тогда, как в оригинале. Чего песню коверкать?
– Хотел приблизить романс к нашим реалиям. Но могу и как в оригинале исполнить.
Отрядный бард вновь взял инструмент и, любовно взглянув на свою рыжую пассию, снова завыл очередную белогвардейскую песню:
Утром кровью окрасятся и луга, и ковыль.
Станет розово-алою придорожная пыль.
Без крестов, без священника нас оставят лежать.
Будут ветры российские панихиду справлять.
– Может быть, хватит ныть, – не выдержал Штайн, обнимающий худенькую татарку. – Нельзя ли что-нибудь веселое исполнить? Праздник как-никак.
– Можно и повеселей. По заказу лучшего подрывника партизанского движения Сибири звучит эта песня, – как заправский конферансье объявил свое выступление Жак.
И запел «Смуглянку». Только вместо «партизанский молдаванский собираем мы отряд» он пропел «партизанский коммерсантский».
– А еще веселей можешь? – не унимался Штайн.
– Можно и веселее, – согласился бард, поправил у себя на коленях гитару, чмокнул в щечку подружку и затянул:
Москва златоглавая.Звон колоколов.Царь-пушка державная.Аромат пирогов.Все прошло, все промчалосьВ большевистскую даль.Ничего не осталось,Лишь тоска да печаль.
Эх, конфеточки-бараночки.Словно лебеди, саночки.Эй да кони залетные.Льется песнь с облучка.
Гимназистки румяные,От мороза чуть пьяныеГрациозно сбиваютРыхлый снег с каблучка.
– Эх, цыганочка! С выходом! – крикнул Крутоложин.
И ноги, подчиняясь задорной музыке, сами пустились в пляс: настоящий, русский, вприсядку, с выкидыванием коленцев.
