старые, дурные и обусловленные, изживать и стирать их, обнаруживая за словами непроговариваемые и более непосредственные переживания. Нарезки дают понять, что человек или текст „в действительности“ говорит, более того – они могут даже предсказывать будущее»{367}.
Нарезки казались всесильными. Зачем тут еще ЛСД?
Отстраняясь от психоделической революции, в 1960-е годы Берроуз смело совмещает художественную революцию нарезок с социальной революцией свободного действия. После «Трилогии „Нова“» бунтарская агрессивность его текстов только растет. «Он был самым радикальным анархистом», – говорила бит-поэтесса Диана Ди Прима.
«Уильям Берроуз все больше размышлял о революционных академиях, в которых молодые люди учились бы боевым искусствам, партизанским тактикам и техникам самораскрепощения, и все это нашло отражение в его прозе»{368} – конкретно в иронично-мятежных романах «Дикие мальчики» (1971) и «Порт святых» (1973), а еще в сборнике малой прозы «Дезинсектор!» (тоже 1973: не путать с одноименным коллективным сборником 1960 года), который часто считают третьей частью этой новой – назовем ее революционной – трилогии Берроуза. Созданных в бурные 1960-е «Диких мальчиков» сам Берроуз описывал как queer Peter Pan, Фил Бейкер пишет в связи с этой книгой о воинствующей квирности (англ. militant queerness)[30],{369} – перед нами синтез молодежного и сексуального бунта, созвучный студенческим движениям и сексуальной революции того десятилетия.
Молодежный бунт, который, как правило, ассоциируется с парижским маем 1968-го, начался намного раньше и не только во Франции. В США взрыв 1968-го был подготовлен растянувшейся на все десятилетие цепочкой событий: это и яркое выступление постмаркузеанских «новых левых» в теории, и появление активистского объединения «Студенты за демократическое общество», и движение за гражданские права (знаменитое Лето Любви 1967-го было подготовлено куда менее знаменитым Летом Свободы 1964-го, когда белые студенты массово ехали на Юг поддержать чернокожее население в их гражданской борьбе), это и Движение за свободу слова, созданное в Калифорнийском университете в Беркли знаменитым бунтарем Марио Савио (интересно, что в Беркли сразу же возникло Движение за свободу сквернословия, Filthy Speech Movement, – как форма внутренней радикализации протеста), и бунты в лос-анджелесском гетто Уоттс, и антивоенное движение в связи с эскалацией конфликта во Вьетнаме, породившее волну крупных митингов в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско, это и движение Black Power, и беспорядки 1967 года в Детройте, и убийство Мартина Лютера Кинга в апреле 1968-го, и печально известный съезд Демократической партии в Чикаго с 26 по 29 августа, сопровождавшийся жестоким разгоном молодежных демонстраций полицией.
Многие знаменитости и интеллектуалы были тем летом в Чикаго: это и Жан Жене, и Гинзберг, и сам Берроуз{370}. В духе берроузовской карнавальной эстетики протестующие избрали собственного кандидата в президенты: свинью{371}. Берроуз обыграл это в тексте «Явление краснозадого совершенства», который впоследствии вошел в сборник «Дезинсектор!». Там кандидатом в президенты США становится обезьяна – «бывший судья Верховного суда Гомер Мандрил, известный друзьям как Краснозадое Совершенство»{372}. Портрет с поразительным сходством.
В США надежды и оптимизм начала 1960-х обернулись огромным политическим разочарованием – избранием Никсона президентом в конце революционного 1968 года. Вскоре разочарование усугубилось убийством на концерте The Rolling Stones в Альтамонте и расправой над Шэрон Тейт «Семьей» Чарли Мэнсона в 1969 году. Однако Берроуз сохранил и даже гиперболизировал дух мятежного десятилетия в «Диких мальчиках» и прилегающих к ним книгах. Дикие мальчики – выражение молодежного бунта против любых форм контроля и консервативного сознания: от американской армии, с которой мальчики так ловко расправляются, до сексуальной морали, которую мальчики так легко отрицают. Это 1960-е, которые не кончаются никогда.
В «Порте святых» – книге, которая считается продолжением «Диких мальчиков», – Берроуз не отходит от стилистики молодежной революции: «На крыше дворца появляются ребята, обнаженные, за исключением ремней и пистолетов 45-го калибра. Они трахаются на виду у всей толпы. Кончая, они выстрелами сбивают стервятников, которые сыплются на площадь, забрасывая собравшихся падалью»{373}. «Эти ребята – совершенно новая человеческая порода»{374}, эти ребята знают, что секс – это сила{375}. Развивая тенденции «Трилогии „Сверхновая“» и накладывая их на актуальную повестку, Берроуз пишет: «У свободных парней нет представления о времени, и они отсчитывают его от 1969 года, когда были сформированы первые группы свободных парней»{376} – привязка сюжета к мятежным годам расставляет все по своим местам.
В сопутствующих текстах и интервью Берроуз четко обозначает свою позицию по актуальным политическим вопросам. В одном из них Даниэль Одье спрашивает писателя: «Столпы хиппи и битников вроде Гинзберга хотят преобразить мир посредством любви и ненасилия. Вы разделяете их интересы?» Берроуз отвечает: «Решительно нет. Власть имущие добровольно не устранятся, а цветы копам дарить бесполезно. Подобный образ мышления поощряется истеблишментом – еще бы, нет ничего лучше любви и ненасилия! Лучше сбросьте цветочный горшок с верхнего этажа копу на голову – вот как им нужно цветы дарить»{377}. Далее – еще один вопрос: «Как вы относитесь к студенческим беспорядкам и насилию?» Ответ: «Их надо устраивать почаще, и чтобы насилия было побольше. Молодежь Запада обманывали, продавали и предавали. Молодым людям следует разобрать правительство по кирпичикам. ‹…› Молодежь – единственная угроза властям. Власти это понимают и повсеместно пытаются задавить молодежь. Сегодня быть молодым практически означает быть преступником. Началась война не на жизнь, а на смерть, в которой противник будет использовать самые грязные тактики. ‹…› Студенческое движение распространилось по всему миру. Еще никогда в подобных масштабах правительствам вызов не бросали»{378}.
Словом, насчет мятежей у Берроуза была ясная позиция: их слишком мало. Больше, еще больше бунтов! Его тексты 1960-х и 1970-х представляют собой продолжение революции иными средствами. Другое дело, что эти – художественные – средства Берроуз считал куда более эффективными, чем политическое прямое действие.
Однако любой метод, даже столь революционный, как нарезки, со временем превращается в новый свод догм, и в «Диких мальчиках» Берроуз явно стремится как можно дальше отойти от cut-up догматики «Трилогии „Сверхновая“»: «К 1967 году, когда я уже переехал на Дьюк-стрит, 8, возле Сент-Джеймса, я настолько пресытился всеми этими магнитофонами, фотоаппаратами и альбомами вырезок, что просто не мог на них смотреть. Я начал писать традиционные повествовательные тексты и эссе, которые затем вошли в „Диких мальчиков“ и „Работу“»{379}.
Никогда не стоявший на месте, Берроуз чувствовал, как его сковывает литературная техника, в которой он проработал уже целое десятилетие. В ненавистной ему консервативной Англии стало невыносимо скучно: «Что мне делать в Лондоне? Ходить в гости к каким-нибудь поп-звездам?»{380} К тому же экспериментальные книги «Трилогии „Сверхновая“» продавались из рук вон плохо (что неудивительно) и Берроуз остро нуждался в деньгах: в какой-то момент
