— Что ты ищешь?
— Тигра умер?
— Нет! — пугается мама. — Он под кроватью.
Я наклоняюсь, чтобы проверить. Облегченно вздыхаю, сажусь на край кровати и смотрю на них:
— Ладно. Что случилось?
Папа наклоняется вперед и упирается локтями в колени:
— Мы всегда пытались тебя защитить. Делали то, что считали для тебя лучшим, растили в полной семье.
Я понимаю, что сейчас случится что-то важное, но в моей голове почему-то возникают странные мысли: почему, какими бы тощими у меня ни были ноги, живот все равно торчит, как у Будды, нависая над джинсами. Или я просто сижу неправильно? А может, мне это кажется?
— Мы не всё тебе говорили… — Мама смотрит на свои руки. — Мы…
— Просто скажите.
— Фрэнк и Кьяра тебе не родные. — Она смотрит на меня.
— Они тебе не брат и сестра, — вмешивается папа.
Я ничего не понимаю.
— Они твои сводные брат и сестра, — проясняет мама. — Я раньше уже была замужем.
— Что?!
По-настоящему меня удивляет то, что папа такое позволил. У нее была жизнь до того, как началась эта, наша. Обо всем остальном я могла бы и догадаться: разница в возрасте, их темные волосы и смуглая кожа. Я сажусь прямее. Папа никогда не любил их так, как меня. Почему я этого не замечала? Я смотрю на родителей и начинаю догадываться. Погодите-ка…
— Ты моя родная мать?
— Да! — Она вспыхивает и выпрямляется.
Давно не видела ее такой уверенной. Как будто я покусилась на последнее, что у нее оставалось.
— Ты наша дочь.
— О’кей, — говорю я.
Кажется, они ожидали большего, какой-то реакции. Часть меня как будто наблюдает за ситуацией издали с чисто академическим интересом. Наверное, Фрэнку и Кьяре было тяжело. Не так, как мне. Для них одобрение было почти невозможно. А потом я понимаю и еще кое-что и чувствую страшное облегчение: это как прохладный дождик в знойный летний день. Кьяра мне не родная! Во мне нет ничего от нее.
Но по какой-то нелепой логике Фрэнка я все равно считаю своим братом. Я медленно поднимаю голову и в упор смотрю на родителей:
— Что на самом деле случилось до моего рождения? Почему нам пришлось бежать?
Они переглядываются, и папа берет верх:
— Считаю, что это не следует обсуждать.
— Я достаточно взрослая. — Понимая, что ступила на опасную почву, я стараюсь сохранять спокойствие.
Оставаться во мраке, наверное, было бы проще, но я должна знать, против чего мы сражаемся. Мне необходимо вытащить нас из всего этого.
— У нее есть право знать, — говорит мама.
Права и чувства — это то, что он толкует по-своему. Даже ее словарный запас совершенно другой. Я не понимаю, как они вообще сошлись.
Папа откидывается на спинку стула, проводит рукой по короткой бороде:
— Ладно.
— Ты не замерзла? — спрашивает мама. — Принести толстовку?
— Нет.
— Сквозняк…
— Все в порядке.
— И все-таки… — Мама подает мятый черный свитер, висящий на стуле.
Я неохотно натягиваю его и только тогда понимаю, что мне действительно было холодно.
— Может, шарфик?
— Мама!
Она поднимает руки, как будто сдается, и начинает рассказывать историю, которой я обязана своим появлением на свет и которая напоминает дерзкую игру, где самой высокой ставкой стала семья.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 29
Осень 1979 года
В городе, которым правят деньги, наступил очередной холодный пасмурный день. Люксембург — налоговое убежище, одна из самых богатых стран мира, где в красивых исторических зданиях, стоящих на извилистых мощеных улочках, располагается множество частных банков.
Здесь она родилась. А его появление было лишь вопросом времени.
В «Банке дю Зюд» за столом кредитного менеджера сидела женщина. В свои тридцать два года она была невероятно красива, хотя и мало задумывалась об этом. Когда звякнул дверной звонок, женщина подняла голову.
Одно мгновение должно было изменить всё. И чтобы понять почему, нужно узнать кое-что об Анне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Одна из причин была связана с ее семьей: Анна родилась в семье сотрудника тайной полиции. Конрад, ее отец, деспотичный и целеустремленный, будто был рожден для этой работы. Вторая мировая война только укрепила его естественную склонность к насилию и стремление к власти. Рассудительный, обожающий строгую дисциплину, он любил свою дочь и иногда даже говорил ей об этом, но такие заявления часто следовали за непредсказуемыми вспышками гнева и даже побоями.
Ее мать всегда вела себя покорно и отстраненно. В Люксембурге, этой застегнутой на все пуговицы стране, ее, итальянскую иммигрантку, считали изгоем. Она постоянно тосковала о далеком доме, никогда не обнимала, но и не наказывала Анну и никому в жизни не сказала «я тебя люблю».
Вторая причина состояла в том, что Анна уже выходила замуж. Она встретила Макса, красивого и умного молодого человека, в университете во Франции. Вскоре они поженились, и она переехала к нему в Париж, где он продолжил учебу. В двадцать шесть она родила первого ребенка, девочку. Через год он завел роман с женщиной, с которой познакомился, играя на гитаре ради заработка.
Когда Анна обнаружила это, она уже была беременна вторым ребенком. Они попытались все исправить, но безуспешно. К моменту рождения сына Макс уже съехался с той девушкой, и Анна рожала одна. Когда ее выписали из больницы, она забрала детей и уехала. Через шесть недель после этого Макс запер все окна в парижской квартире и открыл газ. В двадцать девять Анна осталась вдовой с двумя маленькими детьми и поселилась в мансарде у родителей.
Ну а третья причина была следствием первых двух. Анна не хотела, чтобы ее дети росли в атмосфере сомнений и страхов, неизбежной в родительском доме. Она не верила, что сможет дать им знания и опыт, необходимые для успеха.
Снова звякнул звонок.
— Секретарша обедает, открой, пожалуйста, — попросил выглянувший из своего кабинета начальник Анны — крупный жизнерадостный шотландец.
Направляясь через холл к дверям, Анна постаралась придать своему лицу вежливое выражение. Она привыкла иметь дело с бизнесменами и смогла бы поддержать привычную беседу об управлении активами, даже будучи в коме. Открыв тяжелую резную дверь, она машинально произнесла:
— Добрый день, как поживаете?
Широкая улыбка, какой она никогда раньше не видела, озарила лицо блондина, стоящего за дверью.
— Фантастически! — прогремел он.
В этой стране на вопрос «как дела?» обычно отвечали: «Хорошо, спасибо». Все остальное считалось экстравагантным, поэтому Анна расхохоталась от всей души, и это стало началом.
Через полтора года маленькая квартира Анны была совершенна пуста, если не считать мебели и четырех чемоданов, стоящих у деревянной двери. Она провела с Джорджем всего два месяца, потому что он постоянно уезжал, стараясь найти финансирование для своего бизнеса по продаже золотых слитков. Но этого хватило: за это время он успел познакомить ее с йогой, сикхизмом, здоровым питанием и нестандартным мышлением, которое ему удавалось особенно хорошо. А она успела влюбиться в совершенно непохожего на нее мужчину.
Джордж, сорокадвухлетний канадец, среди предков которого были русские и шотландцы, обладал пытливым беспокойным умом и постоянно путешествовал, зачастую оставляя за собой страшный беспорядок. Образованный, обаятельный, невероятно уверенный в себе, он недолгое время изучал философию в университете, а потом основал компанию, производящую пищевые добавки. Правда, вскоре он решил бросить работу и заняться крупными финансовыми операциями. Идею ему подсказала золотая лихорадка восьмидесятых.
Паспорта Анны и детей лежали на столе. Фрэнк и Кьяра — им было пять и семь лет соответственно — стояли в куртках, время от времени толкая друг друга.
Анна и Джордж были влюблены друг в друга, но два месяца — это всего два месяца. Ничего этого не произошло бы, если бы не ее отец, Конрад, ставший к тому времени высокопоставленным сотрудником тайной полиции. Он был в ярости, когда Анна получила повышение и осмелилась снять собственную квартиру. Она страдала хронической мигренью, которая влияла на зрение, и знала, что ей как воздух нужна свобода. Но ее отец требовал, чтобы она вместе с детьми вернулась в мансарду.
