Я не люблю лгать, но мне было бы ужасно стыдно…
— Не важно, — прервал. — Уже глубокая ночь, а завтра очень насыщенный день. Леди должна выглядеть на празднике свежо и энергично. Поспи.
Леди. На сей раз без издевки.
— Ты останешься? — осторожно, с надеждой.
Короткий кивок.
— Я побуду здесь, пока ты не уснешь, как и сказал.
— Почему ты делаешь это? — не понимая.
Его взгляд встретился с ее, синие глаза прожигали насквозь, смотрели в душу.
— Потому что очень хорошо знаю, что такое кошмары.
***
Гавейн не стал отвечать на вопросы, что значили его последние слова. Разочарованно, но с пониманием Трина кивнула и на удивление послушно отправилась в кровать, сказав, что он прав и ей нужно отдохнуть перед праздником, ведь король, наверняка, запланировал очень многое.
Гавейн знал, что так оно и было. Белтайн был важен для народа, и его всегда отмечали с размахом.
Ему бы и самому не мешало отдохнуть, но он уже давно привык обходиться лишь парой часов сна — несколькими часами, если повезет. И дело было не только в жизни воина и рыцаря, которую он вел.
Когда Гавейн сказал, что хорошо знает, что такое кошмары, то совсем не лгал. Они мучили его с самого детства, превращая ночи в пытку, которая иногда казалась бесконечной.
Если быть точнее, они приходили почти каждую ночь с того самого дня, когда отец впервые взял его с собой на казнь. До тех пор, пока он не стал достаточно взрослым и сильным, чтобы справиться с этим. С мальчиком, которым он был. С собой.
В тот день было холодно, промозгло, а с неба лил сильный дождь. Гавейн плотнее кутался в меха, стараясь не дрожать: пусть только он посмеет, и отец будет очень недоволен. Ему было всего шесть, но короля Лотиана это не волновало: наследник его престола должен был быть сильным и стойким с малых лет, а еще должен уметь принимать неприятные решения и мириться с видом крови, отрубленных голов и сожженных тел.
Но Гавейн не хотел мириться. Не хотел стойко смотреть с балкона замка на человека, которого пара рыцарей тащили по сплошь покрытой мокрой грязью площади к помосту в центре. Человек был стар и выглядел немощно, его плечи сотрясались от рыданий, а горло надрывали крики — он громко пытался донести до короля, что не делал, не совершал преступления. Но король был глух, как и толпа, плотнее сжимающая кольцо вокруг помоста. Предвкушение овладело ими, оно разливалось в воздухе. А еще — страх. Но, как ни удивительно, его было меньше.
Пытаясь понять, какие из чувств владеют, отцом, Гавейн решился взглянуть на него. Сжатая челюсть, глаза сверкают, лицо напряжено. Нравилось ли ему зрелище или он боролся с самим собой, чтобы совершить наказание, понять было невозможно. На секунду король оторвался от разглядывания площади и посмотрел на сына: «Не смей отводить глаза». Приказ. «И не дрожи, как щенок суки».
Взгляд Гавейна невольно переместился на мать, которая лишь нежно улыбнулась и протянула руку. Он не решился взять ее, боясь разозлить отца, но подошел ближе и встал рядом. Вновь обратил внимание на площадь, где голову пленника уже уложили на пень.
Главное не отводить глаза.
Он не отвел. Но не раз жалел об этом, просыпаясь в холодном поту в темной комнате, где не было никого. Жить маленькому принцу тоже было положено поодаль от родительских комнат и тепла. Хотя, впрочем, тепла можно было ждать только от матери.
Отец нередко вел себя так, будто презирает сына — болезненного, слабого физически, порой робкого, с мягким и добрым сердцем. Ему нужен был воин, рыцарь, твердый духом, не знающий жалости к врагам и преступникам. Не рыдающий в подушку от вида слетевшей с плеч головы. Лишь одно радовало короля Лотиана — принц был умен, легко осваивал науки и более чем сносно обращался с мечом, несмотря на тщедушность. А еще он был красив — выгодная партия для политического союза. Смазливому наследнику будет легко сторговать невесту.
И Гавейн давно бы стал пешкой в политической игре, если бы однажды, когда потерял мать — последнее, что держало его в холодном во всех смыслах замке, не решился бежать. Сейчас, сидя перед зажженным камином в комнате Трины, он с болью вспомнил те дни. Потерянный, в отчаянии, он тайно покинул замок. Только боги знают, сколько дней он ночевал в лесах, выживая и решая, что делать дальше. Он не думал, куда пойдет, где будет жить — знал лишь, что совсем не хочет быть наследником Лотиана. Наследником своего отца.
Именно об этом он и сообщил в короткой записке, которую оставил на столе короля. Он знал: этого будет достаточно, чтобы не искали. Если вообще отец собрался бы его искать.
Вырвавшись из плена мыслей, Гавейн посмотрел на сладко спящую Трину и улыбнулся. Во сне она казалась совершенно милой, безобидной и беззащитной — ни тени обычной закрытости, раздраженности и нападок. Он подбросил дров в камин, удобнее усаживаясь в кресло: ему тоже нужно немного подремать.
Но сон не шел. Вслед за воспоминаниями о дне побега, пришли другие. О том, как много лет назад, в Белтайн, он встретил Артура в одной из деревень, где поселился во время своих скитаний. Тогда он уже не был ребенком, а стал сильным и крепким юношей, каким его всегда хотел видеть отец. Путешествия по двум королевствам, выживание и жизнь в нескольких деревенских семьях дала ему гораздо больше пользы и закалки, чем суровый отцовский нрав и учителя.
В одной из деревень он встретил Луга — своего наставника и друга, которого не стало пару лет назад. Именно Луг научил его так ловко обращаться с оружием, как он умеет сейчас, научил всему, что должен знать настоящий воин. Луг учил его и общаться с женщинами. Он стал ему чем-то средним между отцом и старшим братом. И именно Луг долгими холодными вечерами рассказывал ему о добром молодом короле, которому все пророчили великую судьбу. Короле, которого выбрали сами боги.
Гавейну, выросшему при королевском дворе, где доброта зачастую была лишь словом, слабо верилось в то, что коронованные
