Она закрыла ему рот поцелуем. «Затем, что я тебя люблю. Затем, что ты наш с Мишелем дом. И
так будет всегда».
Мишель проснулся от какого-то шороха. Потерев глаза, мальчик зевнул: «Папа!». В комнате было
темно, и он услышал, как зажигают свечу. Отец взял его на руки и осторожно перенес в маленькую
кроватку. «Так правильно, - радостно подумал Мишель. «Папа и мама должны быть вместе. Утром
проснусь и еще с ними полежу».
Он закрыл глаза и задремал. Они все стояли, держа друг друга за руки, глядя на спокойное лицо
ребенка. Потом Тео, задув свечу, оказавшись у него в объятьях, услышала ласковый, смешливый
голос: «Наконец-то я посплю, как положено, любовь моя, на кровати».
Федор лежал, гладя ее по голове, чувствуя ровное, нежное тепло ее тела, а потом и сам заснул -
положив ей голову на плечо, не выпуская ее мягкой ладони.
Надоедливый, мелкий дождь поливал серые булыжники площади Революции, над толпой парили,
кружились вороны. Кто-то крикнул: «Мертвечину чуют!»
Мокрое, темное дерево эшафота блестело капельками воды, дул резкий, холодный северный
ветер. Телеги въехали на площадь, солдаты Национальной Гвардии забили в барабаны. Невидный
человечек в черном сюртуке, стоя у края эшафота, хрипло крича, стал читать приговор Трибунала.
-Сорок человек сегодня, - Робеспьер закутался в темный плащ с трехцветной кокардой.
-Молодец, - он потрепал по плечу прокурора Революционного Трибунала, Фукье-Тенвиля. «Как я
тебя и учил - сваливай всех в кучу и проводи по одному обвинению. Сегодня, например,
английские шпионы». Они стояли на балконе отеля де Крийон, оглядывая толпу.
Фукье-Тенвиль помялся и неохотно заметил:
-Это произведет плохое впечатление, Максимилиан, - он кивнул на укрытую холстом телегу, что
стояла позади других. «На площади много женщин, сам знаешь, они могут повести себя
непредсказуемо. Как на процессе австриячки. Если они увидят, что мы гильотинируем
роженицу…»
-Она притворяется, - холодно сказал Робеспьер. «Это же волчица, без сердца, без души. Ей
показали мужа, - ты сам помнишь, в каком он был виде, - у нее даже в лице ничего не дрогнуло. И
слова не вымолвила. Я ей сказал: «Мадам, в ваших силах прекратить его страдания». Даже глазом
не моргнула. И этот, Экзетер, - Робеспьер выругался, - молчал, как будто он из камня сделан.
Нашли их дочь?»
-Ищут, - прокурор пожал плечами. «Ты сам знаешь, что такое Париж, Максимилиан, тут спрятаться
легче легкого. Два года эта парочка у нас под самым носом жила, в десяти минутах ходьбы от
Тампля, а мы и не знали. В трущобы, сам знаешь, мало охотников, забираться. Насчет жены
Экзетера - акушерка ее вчера осматривала, после приговора Трибунала. Сказала, что не выживет.
Даже римляне не казнили беременных. Тем более, - прокурор покашлял, - рожающих.
-А мы будем, и хватит об этом, - жестко отозвался Робеспьер, махнув белым платком.
Джон почувствовал грубые руки солдат на своих плечах. Вылезая из телеги, он обернулся. Из-под
холста доносились слабые, еле слышные стоны. «Девочка моя, - горько подумал он. «Господи, нет
мне прощения, как я мог…, Надо было их с Элизой отправить домой, давно еще. А теперь и Марта
умрет, и маленький…, Рано, так рано. Он не выживет».
Он вспомнил бледное, без кровинки, с искусанными губами, лицо жены, синяки под глазами,
окровавленное платье. Она еле стояла на ногах, поддерживаемая солдатами, согнувшись, мотая
растрепанной головой. «Ваша светлость, - вкрадчиво сказал Робеспьер, - право, не надо молчать.
Расскажите нам все, и мы отпустим вашу жену».
Марта с усилием подняла голову, заплывшие, зеленые глаза распахнулись. Она зашевелила
губами. «Я тебя люблю, - прочел Джон. «Я тоже, - ответил он. Потом ее увели, и он услышал крик
из коридора: «Больно, Господи, как больно!».
-Она рожает, - сказал Робеспьер, вычищая кровь из-под ногтей. Джон, отвернувшись, подумал:
«Нет мне прощения, нет».
Ступени эшафота были скользкими. Он, подойдя к гильотине, увидел, как холст на телеге
зашевелился. Мокрый от дождя чепец сбился, ее голова была коротко острижена. Джон,
опускаясь на колени, посмотрел в ее огромные, наполненные мукой глаза.
-Прости меня, - зашевелились его губы. Марта подняла худую, в синяках руку и медленно
перекрестила его.
-Дети, - попросил он, кладя голову на грубое дерево, чувствуя, как руки палача разрывают ему
рубашку. «Джон, Джо, Элиза…, Пусть выживут, пусть будут счастливы». Джон бросил взгляд вниз и
заметил худого, белобрысого мальчишку, в порванной, испачканной суконной блузе, что затаился
в толпе.
-Опасно же, - успел подумать Джон. «Пусть уходит, моя доченька, нельзя ей тут быть…Марта…, - он
почувствовал холодный воздух на своей шее и услышал лязг ножа. Мальчишка, зажав рукой рот,
смотря на голову, что упала на доски эшафота, велел себе: «Нельзя! Нельзя кричать! Папа,
Господи, нет, нет, я не верю…»
Мертвые, светло-голубые глаза подернулись пеленой дождя. Уборщик, подняв голову, швырнул ее
вниз, на телегу, где лежали тела казненных людей.
-Вставай, - услышала Марта голос сверху. Вцепившись руками в борта телеги, извиваясь в
окровавленном сене, она подумала: «Вот и все. И маленький не выживет, четвертый день схватки.
Когда меня та акушерка осматривала, я почти без памяти была…Больно, как больно…, Джон,
Господи, упокой душу его. Пусть Элиза спасется, пожалуйста, пусть доберется до семьи».
Она попыталась подняться. Стоя на четвереньках, крича, кусая губы, Марта услышала ропот толпы.
-Звери! - завизжала какая-то торговка. «Да что же вы делаете, мерзавцы, она же родит сейчас!
Господь вас накажет!»
-Отпустите бедную женщину, - поддержал ее кто-то из ремесленников, - она же на ногах стоять не
может!
-Звери! Ублюдки! - кричала толпа, камень ударился в эшафот, откуда-то сзади в солдат полетели
комки грязи. Фукье-Тенвиль, злобно кусая губы, прошипел: «Я тебе говорил, Максимилиан, сейчас
начнется бунт. Нельзя недооценивать женщин. Или прикажешь стрелять по безоружной толпе?
Вряд ли это произведет хорошее впечатление».
-Звери! - надрывалась толпа, окружившая телегу. «Пощады, пощады!». Марта рухнула в сено и
зарычала - все тело, будто выворачивалось наизнанку. Голова была горячей, тяжелая боль билась в
висках. Она, обессилено закрыв глаза, попросила: «Позаботься о Элизе, Господи».
Худой мальчишка, пробравшись через толпу, нырнул под телегу и ловко ощупал окровавленный
подол платья. Мать лежала без памяти, с раздвинутыми ногами. Элиза приказала себе: «Не смей,
не смей плакать». Темная, почти черная кровь лилась на влажное от дождя сено.
Она вырвала кольцо из подола. Подергав за рукав одного из солдат, девочка разжала худую
ладошку. «Это алмаз, - свистящим шепотом сказала Элиза, вспомнив, что ей говорила мать.
«Индийский, из Голконды, он такой один на всей земле. Дайте нам уйти».
Эшафот содрогался под градом камней, толпа выла. Солдат, переглянувшись с другими, показав
им кольцо, кивнул. Элиза с трудом стащила мать с телеги, - та даже не открыла глаз. Поддерживая
ее, девочка пропала за спинами людей.
-Максимилиан! - прокурор вцепился в перила балкона. «Мы сейчас доведем дело до смуты, ты
этого хочешь? Чтобы пролилась кровь рабочих?».
Робеспьер выругался и крикнул: «Остановить казнь!»
Толпа выдохнула и расступилась. Робеспьер, увидев пустую, со скомканным холстом телегу,
повернувшись к Фукье-Тенвилю, процедил сквозь зубы:
-А теперь ищи эту волчицу по всей Франции, мой дорогой прокурор революционного Трибунала!
Надеюсь, ты рад - осужденная на казнь английская шпионка сбежала с эшафота!
-Максимилиан, она все равно умрет…, - растерянно ответил Фукье-Тенвиль.
-О нет, - сказал Робеспьер, вынув из кармана плаща белый платок, замахав им. Опять зазвучала
барабанная дробь. Робеспьер холодно добавил:
-Такие люди, как она - никогда не умирают, поверь моему слову. Только все равно, - добавил он,
подумав, - пусть ее оставят в списке тех, кого сегодня гильотинировали. Незачем поддерживать
слухи о том, что она жива.
Чья-то голова покатилась с эшафота, толпа забурлила, крича: «Смерть шпионам!». Робеспьер,
усмехнулся: «Как видишь, мой друг - их милосердие недолговечно».
В низкой, темной каморке горела свеча, удушливо пахло кровью, какими-то травами - горький,
отчаянный запах смерти. Элиза сидела, подобрав под себя ноги, держа холодную, влажную руку
матери.
Дверь стукнула. Старая женщина, войдя в комнату, устало вздохнула: «Отнесла, куда ты просила. В
те рвы, на кладбище Мадлен, куда трупы казненных сбрасывают. Пусть Господь его призрит. Мы
