– Правда, удивительное состояние, – сказала Лейла Махмудовна.
И никто не смог ей возразить. Даже Гуля.
Но такие удивительные минуты не могут растянуться на часы. Вдруг раздался звук, похожий на взрыв. Берта Абрамовна встала, потом села и опять встала. Гуля охнула и прикрылась подносом.
– Я это чувствовала, еще с утра, – сказала Лейла Махмудовна. – Ноги не болели ночью. Я даже думала, что они отнялись – ниже пояса никакой боли.
– И я сегодня плохо спала, – тихо произнесла Снежана Петровна.
– Это ты от алкоголя плохо спала, – по привычке заметила Ирина Марковна, но как-то по-доброму, по-матерински.
Женщины говорили тихо. И в следующий момент раздался еще один взрыв – более сильный. Казалось, что грохот стоял очень долго.
– Что это? – спросила испуганно Елена Анатольевна.
– Не знаю, Еленочка. Не знаю, – ответила Берта Абрамовна.
Наконец главная хранительница нашла в себе силы встать со стула и пойти к дверям. Тут же исчезла ее способность незаметно и молниеносно перемещаться в пространстве – до дверей Берта Абрамовна шла тяжело и медленно. Так медленно, что, казалось, время остановилось. Дверь она открыть так и не смогла, замерев буквально в шаге от дверной ручки. И всем было понятно без слов, что главной хранительнице просто страшно выйти из этого маленького, тесного буфетика, где всегда стоял неуловимый запах мокрых тряпок и котлет. Где также неожиданно вкусно и до одури терпко запахло ванилином, а здоровенный самовар, давно не чищенный, мутный, не удостоившийся внимания Ирины Марковны, вселял спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И липкие клеенчатые скатерти, за долгие годы намертво приклеенные к столам, в ярких помидорах, вызывали скорее умиление, чем раздражение. Даже сахар из общей сахарницы, стоявшей рядом с самоваром, с воткнутой в нее ложкой, явно давно не мытой, был слаще и вкуснее. И это помещение, где могло быть только два температурных режима – или душно и жарко, или холодно и промозгло, вдруг стало таким же убежищем для сотрудниц музея, как собственный дом. Они сидели и смотрели на главную хранительницу, которая не могла найти в себе сил открыть дверь в тот, другой мир. Пусть рухнет все вокруг, только сохранится этот буфет, этот закуток мгновенного и такого мифического счастья и покоя.
Берте Абрамовне не пришлось открывать дверь. За нее это сделал Михаил Иванович. Он появился перед перепуганными женщинами, обсыпанный штукатуркой, взлохмаченный, решительный и перепуганный одновременно.
– Быстро. Выходим. Крыша. Рухнула. Вызвал. Вещи. Самое необходимое. Здание. Рухнет, б… – Полицейский мог изъясняться только телеграфным стилем. На последнем слове он просто не сдержался. Но именно это последнее, матерное, сказанное спокойно, как констатация факта, включило пусковой механизм. Женщины подскочили, заголосили, кинулись вон из буфета по кабинетам, собирая личные вещи.
Рано или поздно это должно было произойти. Крыша здания, последние лет двадцать нуждавшаяся в капитальном ремонте, не выдержала сезона дождей и превышения среднесуточной нормы осадков. Температурные рекорды, которая ставила погода в последние дни, перекрывая достижения последних ста лет, сказались на ней так, как и должны были. Крыша просто рухнула, завалив чердак, а потом и само здание дало крен.
– Пизанская башня, б…, но не устоит, мы ж не в Италии. Рухнет все, к чертям собачьим, и завалит живьем! – сообщил главной хранительнице Михаил Иванович.
– Вы правы, – спокойно отреагировала Берта Абрамовна. – Мы не в Италии, это вы точно подметили. Что мне всегда в вас нравилось – вы зрите в корень.
Федор с Борисом помогали женщинам выносить из здания «особо ценные экспонаты». Часть грузили в машину Федора, часть выставляли просто на улицу.
– Зеркало мое! Зеркало! – кричала Ирина Марковна в никуда. – И рояль! Рояль с портретами!
Снежана Петровна собирала партитуры. Елена Анатольевна переносила на флешку архив – то, что успела сохранить в компьютере. Лейла Махмудовна сидела внизу и с удивлением, смешанным с печалью, разглядывала свои ноги в розовых тапочках. Гуля упаковывала продукты из буфета – чтобы добро не пропадало.
Вдруг в кабинет Елены Анатольевны ворвался Михаил Иванович.
– Пойдемте быстрее. – Он выхватил ее из-за стола и, крепко держа за руку, потащил сначала на второй этаж, а потом выше – на чердак. – Смотрите, как красиво!
Зрелище было по-настоящему завораживающим. Темное, черное небо со сверкающими звездами. Такого неба не могло быть в столице, в мегаполисе, где звезды светят тусклее, чем след от самолета. Где над городом опускается желто-красная полная луна, обеспечивающая повышенный магнитный фон и бури. Где невозможно уснуть спокойным глубоким сном, а лишь провалиться в дурную дремоту, не приносящую ничего, кроме кошмаров.
– Красиво, правда? – сказала Михаил Иванович, и Елена Анатольевна заплакала. Это было красиво и страшно. Ощущение наступившего Армагеддона, конца света – ярко пылающие звезды, проглядывающая Большая Медведица и скромная, притушенная луна – тихая, лиричная, желто-серая.
– Никогда такого не видела. Это чудо. Настоящее чудо, – за спинами Елены Анатольевны и Михаила Ивановича неожиданно и внезапно оказалась главная хранительница. И спустя мгновение на чердаке собрались все. Стояли, смотрели в небо и молчали.
– Пойдемте. Пора. – Берта Абрамовна первой начала спускаться. За ней в полном молчании потянулись все сотрудники. Они вышли из здания и стояли, глядя, как музей наполняется водой, тонет, захлебывается, и не могли ему помочь.
Прошло два года.
Музей стоял в лесах, обтянутый зеленой сеткой. На объявлении, приколотом к торцу, было написано, что до конца реконструкции осталось три года.
Объект охранял Борис. За это время он стал неофициальным экскурсоводом. Во всяком случае, его лицо иногда мелькало в кадрах информационных сообщений телевизионных каналов о ходе реконструкции уникального дома – музея, архитектурного шедевра. Борис, приосанившийся, примеривший очки в тонкой оправе, смотрелся солидно и достойно. Иногда к нему заезжал Федор. Он ставил свою зеленую «Волгу» во внутренний дворик, заваленный строительным мусором, и выпивал с Борисом в бытовке.
Елена Анатольевна вышла замуж за Михаила Ивановича и уехала с ним в Нижний. После рождения дочки Мариши о работе она и думать забыла. Сидела дома, гладила рубашки, варила суп. Гладила она плохо, готовила еще хуже, но Михаил Иванович был совершенно счастлив. Это чувство посещало его в те минуты, когда его обожаемая Елена кормила Маришу кашкой и иногда, задумавшись, уходила в себя. Мариша пошла в маму – спокойная девочка, немного сонная, но добрая и ласковая. Михаил Иванович больше не мечтал о переводе в столицу или в какой-нибудь другой город – ему было хорошо в их маленькой квартирке и на работе – на своем участке, где ничего не случалось. Нравится ли такая жизнь его обожаемой Еленочке, он не знал – спросить не решался и просто боялся спугнуть счастье. Но, казалось, что и ей было хорошо и спокойно. Только однажды ему показалось, что Еленочка недовольна. На Восьмое марта он купил билеты на концерт классической музыки. Хотел сделать жене приятное – ведь после отъезда из столицы она нигде не бывала, никуда не ходила, даже в кино. Но Еленочка, увидев билеты, испугалась и обиделась. Идти отказалась наотрез. Михаил Иванович удивился, но и обрадовался.
– Ты не скучаешь по работе? – спросил он, беспокоясь, что жене все-таки не так хорошо, как ему хотелось бы, и чего-то не хватает.
– Нет, – просто ответила та.
– Тут есть музеи, если захочешь, можешь работать. Я не против. Маришу в садик отдадим.
– Нет, – опять ответила Елена, и тема была исчерпана.
И он больше ни о чем не спрашивал и даже перестал беспокоиться, наслаждаясь каждым днем со своей немногословной, задумчивой женой. О таком счастье, как Мариша, он и мечтать не смел. Не надеялся даже. Единственным побочным эффектом этого состояния можно было бы считать невольную и бессознательную веру в потусторонние силы и в судьбу, появившуюся у полицейского после пребывания в столице. Об этом никто бы не узнал, если бы на рынке не задержали гадалку, которая с помощью гипноза отнимала у женщин золотые сережки, цепочки и кольца. Так вот, Михаил Иванович гадалку отпустил с миром, взяв с нее обещание на рынке больше не появляться. И все потому, что она «увидела» судьбу, которая сначала привела Михаила Ивановича в большой дом, где жили привидения, и послала ему женщину с длинной косой. Гадалка же увидела дочь, которая вскоре и появилась на свет.
По ночам Михаилу Ивановичу часто снилась Еленочка в народном костюме и в кокошнике, с приколотой синтетической косой. И если ему чего-то и не хватало, то только того мгновения, как он увидел Елену в сарафане.
