– Я разыскиваю кантату Белецкого, – объяснила Снежана.
– Понятно, – опять кивнула вдова, – а чего рыдаете-то?
– Меня муж бросил.
– И что? – опять не поняла вдова.
– Я не понимаю почему. Я ему изменила. Давно. Он узнал только недавно. И ушел.
– Ну и хорошо, – ответила вдова.
– Ничего хорошего. Я ему изменила с водителем «Волги». И… в общем, я ничего не понимаю. А еще эта кантата…
Тут опять началось движение, и вдову оттеснили от Снежаны. Подхваченная родственниками, она успела крикнуть, что ждет ее на поминках, там они договорят.
На поминках, куда Снежана не собиралась, но, повинуясь стихийному движению, была усажена в машину и довезена до ресторана, она оказалась между пьяным скрипачом, который свалил портрет, и композитором, который принял на себя удар. Композитор сидел с сумрачным, обиженным видом. Из ноздрей торчали турундочки из ваты, он гнусавил. За короткое время композитор успел принять болеутоляющее в виде водки, и ему удалось даже догнать по градусу скрипача. Тот, сложив руки на груди, дремал, слегка подхрапывая. Композитор аккуратно трогал ватку в носу, причитая, обращаясь в пространство: «Это он специально, я же его знаю. Сознательно!» Вдруг скрипач проснулся и с удивлением уставился на Снежану.
– Позвольте представиться, Тихонов, Михаил, можно Миша, – кивнул он, потянувшись за бутылкой. Правда, его движения не отличались точностью, поэтому он налил мимо, на тарелку, – пардон, не рассчитал. А вас как звать?
– Снежана.
– Чудесное имя! Редкое. Вы родились зимой? В снегопад? Тогда почему не Инга? А как вас называли в детстве? Снег? Снежок? Жанна? Можно, я буду называть вас Жанна? А вы кто будете покойному?
– Никто. Я… случайно здесь оказалась.
– Все мы в этом мире случайные гости… – выдохнул скрипач и опрокинул рюмку водки.
Композитор потрогал ватку в носу, тоже выпил и скривился.
– Так, Жанночка, я правильно расслышал? Чем вы занимаетесь? Простите, что я спрашиваю напрямую, но если вы имеете отношение к покойному, то я умолкну и не буду бередить ваше горе, – снова завел разговор Михаил.
– Ты спроси прямо – любовница она Яблочникову или нет, – прогнусавил композитор.
– Вот ты, Иванов, как был хамом, так и остался. Или ты хочешь произвести впечатление на девушку? – не замедлил с ответом скрипач.
– Тебе-то какое дело? – хмыкнул композитор и отвернулся.
– Я музейный работник. Разыскиваю кантату польского композитора Белецкого. Это долгая история… – решила объясниться Снежана.
– Да, долгая… – Композитор подскочил на стуле, так что у него выпала из носа ватка, и он начал впихивать ее назад. – Кстати, вы не знаете, откуда пошло это странное название – «турундочка»? Почему нельзя сказать «жгут» или «валик»? Почему у меня в носу турундочки?
– Иванов, ты уже разберись, что для тебя важнее – твой нос или эта прекрасная незнакомка. Вряд ли ее заинтересуют твои турундочки. – Скрипач Тихонов подлил композитору водки.
– Барышню интересует кантата Белецкого! – с вызовом сказал композитор и отвернулся.
– Ну да, конечно, кантата. – Скрипач кивнул и налил себе еще. – Яблочников кантату эту просто… э… сп… л, свистнул, так сказать. Украл.
– Никогда бы не подумал, что я с вами могу согласиться, но тут вы правы, – подтвердил композитор Иванов. – Яблочников был плагиатором. Но гениальным.
– Но если все об этом знали, то почему ему премии давали? Почему в суд не подали? – ахнула Снежана.
– В какой суд? Я вас умоляю! – воскликнул композитор Иванов. – Почему мне премии не дают, а ему давали? Это вы хотите узнать? Потому что Яблочников пил с кем надо, а я нет! И не буду!
– Но ведь партитура кантаты Белецкого существует?
– Откровенно? Нет. Есть куски, обрывки и то, что Яблочников выдавал за партитуру, – ответил композитор, и скрипач с ним согласился. – Есть легенда, а публика любит легенды. Поговорите с вдовой. Она мужа терпеть не могла, ненавидела, так что наверняка с радостью избавится от наследия.
– А телефончик не оставите? – спросил скрипач Тихонов.
– Конечно. – Снежана записала на салфетке телефон музея. Скрипач торжественно засунул салфетку в кармашек, предназначенный для платка.
Снежана почувствовала себя плохо и решила уйти. Но когда она уходила, в гардероб выскочила вдова, чем-то неуловимо похожая на Берту Абрамовну, и зашептала:
– Приходите ко мне, когда все это наконец закончится. Я отдам вам весь архив. Только при одном условии.
– Каком?
– Вы передадите все в Польшу. Ведь там есть музыкальные музеи? Отдайте все им. Верните наследие. Я ведь и сама собиралась в музей идти со всеми этими папками, только не знала в какой. Так что вас мне Бог послал.
– Но почему? – Снежана остолбенела. Такой просьбы она точно не ожидала.
– Деточка, поймите. У меня давно другая жизнь. И другой мужчина. – Вдова покрылась девичьим румянцем. – Я так устала от всего этого. Хочу просто жить, тихо и спокойно. На даче. Вы знаете, у меня чудесная дача. Там елки растут, у меня сад есть. Даже розы цветут. И вишневое дерево. Представляете? И сосед. Мы с ним уже десять лет вместе. Только он не нашего круга. Понимаете?
– Кажется, да, – кивнула Снежана, невольно вспомнив про Федора.
– Так вот, я хочу вам передать архив и чтобы меня больше никто не трогал. Никаких выступлений, никаких памятных дат и прочей мишуры. Понимаете? Я не хочу быть вдовой великого композитора, я хочу быть женщиной. Ведь я еще не старая. Сейчас пройдут все эти поминки, и мы поженимся. Тихо. Давно собирались, да все никак. А теперь меня ничто не держит. Знаете, чего я хочу?
– Чего?
– Козу завести. И научиться ее доить. Не смейтесь, такая вот мечта.
Вдова говорила это так… у нее так светились глаза, такая надежда на будущее была в них, что Снежана ей позавидовала. И представила себе, что тоже могла бы переехать к Федору, завести козу и сажать на участке кабачки. И в ее жизни больше не будет ни кантат, ни партитур, ни клавиров – ничего. Даже Берты Абрамовны. А будет запах свежей травы, бензина, навоза и всего того, чем пахнет обычная жизнь.
На следующий день Снежана Петровна приехала к вдове композитора Яблочникова и забрала у нее партитуру кантаты и две коробки с набросками, рабочими материалами и рукописями. Вдова была весела и энергична. На прощание она пожелала Снежане счастья в личной жизни.
– Гуля! Где мои туфли? Елена Анатольевна, вы не видели мои туфли? Кто их опять переставил? Берта! Я не могу работать!
Следующий рабочий день начался, как обычно.
– Вот, купила на свои. – Гуля выдала Лейле Махмудовне резиновые мужские шлепки сорок пятого размера. – Тут радиация, нужно мыть, а ваши туфли – выкинуть или сжечь.
Лейла Махмудовна с ужасом смотрела на эти шлепки-ласты. Сама Гуля стояла точно в таких же.
– Лучше спасибо скажите. Я на всех закупила, – обиженно сказала уборщица и бросила на кресло пакет, который держала в руках.
– Это правильно! Поддерживаю! – Ирина Марковна выудила из пакета безразмерные шлепки и быстро переобулась. – Очень удобно, между прочим! Елена Анатольевна, а пойдемте кофе пить! Давайте, давайте, не сопротивляйтесь!
За столиком в кафе Ирина Марковна рассказала Елене душещипательную историю. Оказалось, что весь прошлый вечер она места себе не находила – все думала об этом повышенном радиоактивном фоне. И решила, что ей тоже нужна обработка. В целях безопасности. Ирина Марковна развела марганцовку в воде и тщательно протерлась полученным раствором после душа. Детям она сделала ванную. Хотела протереть марганцовкой и мужа, но тот категорически отказался. Дома она тоже все вымыла с хлоркой и продезинфицировала смесью нашатырного спирта, салициловой кислоты и той же марганцовки. Муж устроил скандал, поскольку дышать в доме было нечем, и Ирина Марковна открыла все окна, чтобы проветрить помещение. Дети сидели, закутанные в одеяла, а муж жаловался на жизнь.
– Я думаю, все-таки нужно эвакуироваться. – Елена Анатольевна никогда не видела Ирину Марковну столь озабоченной, даже когда та говорила о носах композиторов. – Сегодня буду переезжать к свекрови. Муж еще вчера уехал – говорит, что ему пахнет. А я считаю, пусть лучше пахнет, чем импотенция! Я утром еще раз полы промыла. Как вы считаете, если я Берте Абрамовне предложу марганцовкой помыться, она поймет? Мы же в постоянном контакте! А вам, Еленочка, я уже и пузырек принесла. Обязательно разведите до розового цвета и протритесь. Да, а одежду лучше прокипятить. Хотя у вас-то и бака нет бельевого. А у меня остался. Старый, еще мамин. Вот и пригодился. Но если надумаете, я вам его принесу. Елена Анатольевна! Вы меня вообще слушаете?
– Да, да, конечно. Просто спала плохо сегодня.
– Вот! Это все радиоактивный фон начал действовать. Плохой сон – первый признак. Потом – ухудшение памяти, слуховые галлюцинации, слабость, потливость.
