Потом… не знаю, как, но я как-то сумела смириться со своей новой жизнью.
На самом деле, смириться. Должно быть, это не крысы, не тараканы, а человек – тот вид, который сможет выжить в любых обстоятельствах. Я вот наивно думала, что умру, что не смогу пережить то, что со мной сделал монстр, но… пережила. Причем это вышло как-то само собой.
И я даже начала по-новой улыбаться.
Правда, я на всякий случай сократила общение с мамой и бабушкой – тем почему-то очень не нравилась моя улыбка. Пришлось, конечно, соврать, что заведующая что-то напутала с отпусками сотрудников, поэтому мне приходится вкалывать за двоих: мол, я за рабочую неделю так устаю на работе, что все бытовые дела приходится откладывать на выходные…
Нет, я к ним по-прежнему ездила в один из своих выходных дней, но просто значительно сократила свои визиты. Так мне было проще удержать лицо, не выдать своих чувств (точнее, их отсутствия), и не начать выть в голос, когда мама или бабуля в очередной раз нахваливали монстра.
Да, мы с монстром по-прежнему, не сговариваясь, изображали близких друзей. Не знаю, как, но мама и бабушка до сих пор «ловились» на эту ложь — это каким-то образом всё ещё работало, хотя и причиняло мне огромные страдания. Я ненавидела моменты, когда мне приходилось стоять рядом с монстром; есть с ним за одним столом, мыть после него посуду.
Но самое гадкое случалось в моменты, когда мы оставались наедине: монстр все ещё пытался внушить мне, что он раскаивается во всем случившемся, что он мечтает всё вернуть назад — и вернуть меня себе.
Я научилась не обращать внимания на его слова, пропускать их мимо ушей, не улавливать в них никакого смысла. Но как спрятаться от его поцелуев, которые жали, словно укусы ос, как избежать прикосновений, когда моя кожа вспыхивала словно бумажка, объятая огнём?
В такие минуты у меня случались короткие – очень короткие моменты — когда мне хотелось поверить словам монстра, потому что монстр на эти короткие мгновения превращался в моего Диму – мужчину, которого я когда-то любила.
Но потом я как будто в медленно съемке вспоминала всё то, что «мой Дима» делал со мной в машине — и начинала смеяться, каждый пугая своим смехом маму и бабушку.
Однажды мама, не выдержав, спросила меня, всё ли у меня хорошо.
— Всё нормально, мам, — пожала я плечами.
— Это касается тебя лично или ваших отношений с Димой? – продолжала настаивать мама.
— Почему ты спрашиваешь?
— Я же вижу, с тобой что-то происходит, — ответила мама. — И ещё твой новый смех…
—А что с ним не так? – не поняла я.
— Ты слышала, как смеется сыч? – тяжело вздохнула мама. — Яна, дочка, ты стала смеяться точь в точь как эта птица.
Я вздрогнула и отвела взгляд.
—Мам, не выдумывай.
—Бабушке тоже так кажется, — покачала головой мама. – Дочка, что с тобой происходит?
— Ничего со мной не происходит. Ничего сверхъестественного.
— Но я же чувствую…
— Мам, бабушка попала в больницу, Анька пропала, — понимая, что этого будет недостаточно, я промямлила, — мне перестала нравиться моя работа.
— Так ты из-за работы, — всплеснула руками мама. — Яна, так чего же ты молчала!
Я пожала плечами, удивляясь тому, что мамино внимание зацепилось только на последнюю часть моей фразы. Мне не «не нравилась» моя работа… признаться честно, сейчас мне было всё равно, чем заниматься целыми днями; архив, пожалуй, что даже немного спасал, давая мне возможность немного отдохнуть от моих тяжелых мыслей.
— А что думает об этом Дима? – спросила мама. — Ты говорила с ним об этом?
Я замотала головой. Мне не о чем было говорить с монстром.
— Знаешь, и правильно, — неожиданно поддержала меня мама. — Твой Соболев тебя не поймёт. Дима прекрасный муж, но даже ему будет непонятно, какая такая нужда у замужней женщины состояться как профессионал. Наоборот, решит ещё, что эта прекрасная возможность засадить тебя дома…
Я вздрогнула, представив себе такую возможность.
— Нет уж, — медленно пробормотала я. – Дома я сидеть не буду.
Мама согласно закивала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Дима – парень хороший, заботливый (я прикусила губу, чтобы не рассмеяться как сыч над этой маминой шуткой), но свой доход надо иметь всегда.
Если бы все дело было только в деньгах…Но я не могла ни рассказать, ни подать виду. А потому, я просто кивнула:
— Вот и я про то же, мам.
Мамуля вздохнула.
— И что думаешь? Куда душа у тебя сейчас душа лежит?
«Закрыться в каком нибудь доме и не выходить на улицу лет так сто?»
—Ммм… я подумала, что может, мне заняться иллюстрацией. Сейчас много разнообразных ресурсов, где художники продают своё творчество.
Мама задумчиво пожала плечами.
— Мне не кажется это надёжным заработком, но если тебе хочется попробовать, то почему бы и нет.
Заметив, что к дому подъехала машина Ларисы, я поспешила распрощаться с родительницей, радуясь возможности избежать дальнейших расспросов – по крайней мере, до следующей недели.
Я ненавидела себя за свою ложь. Ведь раньше, до встречи с Соболевым, я принципиально никогда не врала; даже не знала, как правильно это делать. Но что мне оставалось теперь, когда правда оказалась бы точно не во благо, а во вред? Я и думать не хотела, что случится с мамой и бабушкой, если они узнают всю правду о наших отношениях с монстром.
Нет, теперь я уже даже не корила себя за ложь, которую скармливала своим родным. Теперь ложь стала частью моей жизни — нормой того ужаса, в который меня затянул Соболев и родная сестра. Теперь я избегала правды всеми силами, понимая, что любая часть настоящих событий убьет бабушку и, несомненно, покалечит маму.
— Это, конечно, не моё дело, — сказала Лариса, когда я садилась к ней в машину, — но с каждой неделей ты выглядишь всё хуже и хуже. У тебя ничего не болит?
Я думалась.
— Раньше болела душа… — протянула я, пристегивая ремень безопасности.
— А сейчас? Уже не болит? – спросила знакомая.
Я улыбнулась и покачала головой . Хотела даже рассмеяться, но потом, вспомнив по мой «сычиный» смех, решила на всякий случай сдержаться.
Лариса высадила меня на остановке неподалеку от дома. Мне надо было лишь пройти каких-то десять – пятнадцать минут по дорожке, но я с трудом преодолела это короткое расстояние.
Меня мутило от той лжи, в которой я теперь жила. Как будто меня полностью вычерпали. Не было больше той Яны, которой я себя помнила. У меня даже душа уже не болела… с каждым новым днем я чувствовала себя всё менее живой.
Закрыв глаза, я прислонилась к стволу березы, чтобы восстановить дыхание. Но стоило мне только отгородиться от окружающего мира, так тотчас в голове вспыхнули воспоминания о том, что убило меня: и моё отражение, истошно кричащее под тяжелым телом монстра.
Меня ещё сильнее замутило – почувствовав уж совсем сильную дурноту, я согнулась – и меня вырвало прямо под корни березы.
— О, напилась-то уже шваль, — неожиданно громко рявкнула пожилая женщина, везущая за собой бренчащую сумку на колёсиках. — Одни алкоголики и шалавы в этом районе.
— Шалавы, — кивнула я, растягивая губы в саркастической улыбке. — Я скорее шалава, чем алкоголичка.
Женщина вдруг остановилась и пристально посмотрела на меня.
— Эй — нет, дочка, ошиблась я. Прости, старую. – Прищурившись, она вдруг спросила: — Кто тебя так сильно обидел, а? Душа в тебе еле теплится…
Не знаю, откуда она это поняла… Я никогда не верила ни в колдовство, ни в привороты. Но она откуда-то увидела?
— Муж. – Выплюнула я из себя это слово и почти лишившись сил съехала по стволу березы вниз, в зеленую траву.
— Вот оно чего, — старушка покачала головой. — Поди, изменил, а ты его, козла, любишь…
— Не люблю, — покачала я головой, и зачем-то второй раз повторила: — Не люблю!
— А если не любишь, то чего страдаешь?
Я замерла, понимая, что упрёк мне вышел справедливый.
— Домой иди, отдохни, — велела старушка, покатив за собой тележку с продуктами.
