– А какие бы стала? – продолжаю давить, отчего сестра, хоть и старается казаться невозмутимой, а все же заметно нервничает, разжигая еще сильнее мои подозрения.
За последние полгода наши отношения с ней изменились, и отнюдь не в лучшую сторону. Слишком много разногласий, слишком много претензий, своеволия и недовольства. Зойка отдалялась с каждым днем все сильнее и сильнее, а в последнее время и вовсе стала тянуть одеяло на себя. По мелочи, конечно, и вроде бы совсем незаметно, но я замечал. Все замечал, чувствовал, видел и мне это не просто не нравилось, это ложилось тяжелым грузом. Я с горечью осознавал, что больше не доверяю ей, как раньше; нет у меня больше уверенности, что она действует исключительно в наших общих интересах.
Видимо, прочитав все это по моему лицу, Зойка бледнеет, глаза негодующе начинают блестеть, а накрашенные темно-бордовой помадой губы сжимаются в тонкую полоску.
– Ты совсем сдурел? За кого ты меня принимаешь?
– Пока за сестру, – закурив, недвусмысленно смотрю на нее, – но если продолжишь обстряпывать делишки в обход меня и моих решений…
– Какие еще делишки? – взвивается она, заставляя меня поморщиться.
– Зойка! То, что я тебе ничего не сказал про твои переговоры с Назарчуками насчет сотрудничества с ТрансСибом – не значит, что я ничего не знаю.
– Я не вела…
– Вела и ведешь! С какого -то х*я возомнив, что ты больше всех знаешь и понимаешь. Только этот завод процветает за счет моих решений. Ты эти решения просто выполняешь, поэтому сними уже свою еб*ную корону и не суй свой нос туда, куда тебя не просят! – повышаю я голос. Зойка тяжело сглатывает и, зло раздувая ноздри, отводит взгляд. – И так, – продолжаю уже спокойнее, – еще раз спрашиваю: авария – твоих рук дело?
– Еще раз повторяю – нет! – цедит она сквозь зубы и с ядовитой усмешкой добавляет. – Иначе от Можайского одни перья бы остались. Ты меня знаешь.
Хмыкнув, поднимаюсь с кресла и подхожу к окну. Жора беспечно носится по сугробам, радуется чему-то, а после с любопытством наблюдает за медленно опускающимися ему на нос хлопьями снега, что невольно вызывает у меня улыбку. Хотел бы я сейчас оказаться на его месте. Подальше от всего этого п*здеца.
Тяжело вздохнув, оборачиваюсь к сестре.
– Ты ведь понимаешь, что первым делом они попытаются воспользоваться ситуацией и спихнуть все на меня? Если что-то вскроется…
– Ничего не вскроется, прекрати уже! – раздраженно перебивает она.
– Хорошо, если так, – соглашаюсь, закрывая вопрос, хотя заверениям сестры не верю ни на грош. Надо будет все досконально проверить. Вслух же прибавляю. – Тогда будем искать, кто причастен. Не исключено, что они сами все подстроили. Им же надо как-то меня посадить.
– Брось. Думаешь, стали бы они так рисковать? Там ведь и водитель умер, и жена сильно пострадала. Да и сам Можайский вряд ли был в том состоянии после смерти сынка, чтобы продумывать ловушки.
– Ты забываешь, что у Елисеева пакет акций ОРТ, так что выдумать и показать они могут все, что угодно. Звони своим журналюгам, будем пробивать, как там на самом деле обстоят дела. И хорошо бы именно сейчас, прежде, чем Можайский откроет рот и начнет переводить стрелки, пустить слух, что он метит в президентское кресло. Во-первых, это отведет от нас подозрения, а, во-вторых, вызовет массу вопросов и, соответственно, даст нам время, чтобы во всем разобраться.
– А если это все -таки не они? – резонно замечает сестра, сразу же принимаясь за дело: ища номера своих прикормышей с разных каналов и газет.
– Нам же лучше, – сделав затяжку, выпускаю густое кольцо дыма, наблюдая, как оно медленно расползается по стеклу. -Стравим их, и пусть грызутся. В крайнем случае, если не найдем, перекинем все на Назарчуков.
– Не раскатывай слишком губу, Сережа, – назидательно замечает сестра, полностью оправившись от моих наездов. – Назарчуки тоже не пальцем деланные. И возможно, это они пытаются нас убрать.
– Ну, это было бы хорошо, если они. Выдумывать ничего не придется – двух зайцев разом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Да, хорошо бы. Хуже будет, если это от Измайловских или Ореховских ответка за твой осенний вояж. Тогда отвертеться будет кра-а-айне сложно, – тянет сестра, всем свои видом заявляя: «А ведь я говорила тебе!».
И я не могу с ней не согласиться. Если это привет от братвы, доказать, что я не имею к покушению никакого отношения будет не просто сложно, а п*здец, как сложно, учитывая, что я был с ними замечен и вел дела. Однозначно, это раздуют, и в ход пойдёт всё и вся.
– Им невыгодно сейчас привлекать к себе внимание властей, – задумчиво привожу не слишком убедительный аргумент, наблюдая, как дочь выходит из машины.
– Невыгодно, – кивает Зойка и не в силах удержаться, чтобы не подкинуть масла в огонь, добавляет. – Если, конечно, они не в сговоре с этими властями.
– Ладно, ты занимайся новостями, а я пошлю людей в Москву, пусть рыщут в этих направлениях, – заключаю, встречаясь с Олькой взглядом. Дочь на мгновение застывает и неуверенно растягивает губы в виноватой улыбке, подобно лучику солнца разгоняя сгустившиеся вокруг меня тучи. Подмигнув, улыбаюсь в ответ, чувствуя облегчение и радость. Эти десять дней отчуждения хоть и пролетели в делах, да заботах, а все же дались не так уж легко. Нам с Ларкой не хватало нашей звездочки: ее улыбки, смеха, ее неиссякаемой энергии. Дом без нее, будто опустел и стал совершенно чужим. Однако, если жена каждый день встречалась с дочерью, я себя пересилить не мог. Поначалу злился, а потом просто стало стыдно. Ведь по сути Олька права. Правда, я не считал, что она имеет право что-то нам высказывать, тем более, в такой форме.
Впрочем, меня больше беспокоили причины ее поведения, о которых все упорно молчали. Может, Настька и была права, прося не вмешиваться и не давить, но глядя сейчас на осунувшуюся Ольку, у меня внутри что-то сжимается, и я жалею, что не прибил этого гаденыша, обидевшего мою дочь.
Махнув ей, что сейчас спущусь вниз, отдаю Зойке последние распоряжения и направляюсь на выход из кабинета.
– Кстати, что насчет дома в Бронксе? Отменяю сделку? – бросает она мне вслед. Я замираю возле двери и сжимаю со всей силы ручку. Собственное бессилие и Настькино наплевательское отношение вновь разжигают во мне бешеную злость.
Столько суеты, денег, приготовлений и все коту под хвост. Послать бы эту сопливую бестолочь по известному маршруту. Как говорится, ушла и до свидания. Но нет, не могу выкинуть из головы, как она, что с ней, где, с кем…
Поэтому вместо того, чтобы дать сестре добро, выставляю себя сказочным долбо*бом и прошу подождать.
– Чего, Серёжа? – снисходительно интересуется Зойка, а я и сам не знаю. Понимаю, что время упущено, Можайский сейчас включит военный режим, и борьба с Настькиными тараканами будет стоить мне очень-очень дорого, но не могу я вот так просто отпустить её.
Следующие две недели проходят под грифом «Работа и еще раз работа!», Бесконечные командировки, переговоры, терки с налоговой, суды по мелочам и, конечно же, вспыхивающие тут и там слухи о моей причастности к аварии.
Можайский прямых заявлений в мою сторону, естественно, не делал. На фоне разразившегося скандала о разбазаривании регионального бюджета на его амбициозные планы, беспочвенные обвинения не добавляли ему плюсов, однако, гадливые статейки про мое беспредельное прошлое и нечистоплотность в делах выходили регулярно, как бы навевая на мысль, что от меня можно ожидать, чего угодно.
В другое время я бы, наверное, не парился. Институт репутации в нашей стране – вещь крайне эфемерная, поэтому моя позиция на сей счет не отличалась оригинальностью. Как говорится, собаки лают, караван идет. Но сейчас нервы были взвинчены настолько, что каждая мелочь выводила из себя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
А все Настька – дурочка наивная. Так ведь ни разу и не вышла на связь, даже с Олькой. Я подозреваю, что ей просто-напросто не дают. Самое хреновое – пока она в Москве, у меня тоже руки и ноги связаны. Максимум, что могут мои люди – это наблюдать издалека, да вынюхивать аккуратненько, чтоб мое имя никоим образом не всплыло рядом с этим делом.
