– Знаю, Настюш, – отзывается он ласково, – но если ты сейчас меня послушаешься, то бояться будет нечего. Завтра тебе начнут делать документы на новое имя, после я открою на него счет. Ты ни в чем не будешь нуждаться и даже, если что-то случится….
– Что случится?
– Не суть. Главное, что у тебя будут свои деньги. Ты в любом случае получишь образование и тот уровень жизни, к которому привыкла. В конце концов, я ведь ничего нового тебе не предлагаю, всего лишь сдвигаю твои планы на пять месяцев. Но это все тот же Нью Йорк, факультет искусств, домик у побережья. Разве ты не этого хотела?
– Этого, – усмехаюсь невесело и, опустив взгляд на наши сплетенные руки, и сверкающее на солнце кольцо, добавляю тихо. – Но прежде всего, чтобы все было правильно.
Сережа с шумом втягивает воздух и поднимается из-за стола. Подходит к панорамному окну, устремляя взгляд вдаль, а мне хочется откусить себе язык.
Ну, зачем я это сказала? Обещала ведь, что не буду поднимать эту тему до апреля. Опять все испортила…
– Когда будут готовы документы? – пересилив себя, спрашиваю, зная, что рано или поздно все равно соглашусь, да и сейчас очень хочется сгладить ситуацию.
– Через недели две, – оборачивается Сережа и, внимательно посмотрев на меня, уточняет. -Точно решила? Или завтра начнется семь пятниц на неделе?
– А у меня есть выбор?
– Выбор есть всегда, Насть, главное – его сделать. Ты сделала?
Он давит проницательным, все понимающим взглядом, поэтому отвожу свой и торопливо киваю, отрезая себе пути назад.
– Хорошо, – резюмирует он.
– И чем мне заниматься эти две недели? – спрашиваю чуть позже, когда мы едем в ближайший магазин за продуктами и всякой необходимой мелочью.
– Не знаю, дома повыбирай, – пожимает Сережа плечами, ведя машину. – Скажу завтра своему человеку, чтобы подготовил фото, какие там в продаже. Подумай над дизайном и интерьером, чтобы тебе было комфортно жить. Только сразу предупреждаю, никакой классики, хай-тека и серо-бежевых тонов! Не люблю всю эту бесцветную херь.
– Хорошо, как скажите, Сергей Эльдарович, – соглашаюсь со смешком. Почему -то, представив все эти хлопоты, на душе становится чуть-чуть полегче, хотя я все еще полна сомнений и страха. И то, что со мной будет охрана, личный помощник и Сережа раз в две недели ничуть не успокаивает.
– Еще можешь поработать над подарком мне на память, чтобы я мог смотреть на него, когда сильно соскучусь, – подмигнув, продолжает он, я недоуменно хмурюсь. – Только не говори, что ты до сих пор помнишь те глупости, что я наговорил по осени? – расценив по-своему мое выражение лица, помрачнел он. До меня же только доходит, что имеется в виду. И да, из потаенных глубин поднимается так и незабытая, глубоко ранившая меня обида. Однако, стараясь не показать ее, как можно невозмутимей отзываюсь:
– Не думаю, что это хорошая идея. Рисовать на бумаге у меня не очень получается.
– Все у тебя получается, Настюш, это я просто вспыльчивый придурок, – как всегда все поняв, заверяет он, отчего у меня в горле встает ком. – Прости, что обидел тогда, я был на нервах. На самом деле тот портрет – единственная картина, которая мне по-настоящему понравилась за всю жизнь.
– Наверное, просто потому, что на ней был ты, – шучу, чтобы не расклеиться. Мы смеёмся. – Я подумаю, – уклончиво подытоживаю, хотя знаю, что обязательно что-то нарисую. Мне еще на Новый год хотелось сделать ему какой-то такой подарок, но я так и не решилась.
– Подумай, – кивает Сережа и, насмешливо сверкнув своими белющими зубами, добавляет. – Но я бы не отказался от автопортрета, желательно в стиле ню.
– Да что вы говорите, – язвлю и наигранно возмущаюсь потом всю дорогу до магазина.
Но, тем не менее, купив все необходимое, на следующий день, когда Сережа уезжает, выбираю перед зеркалом позу и пытаюсь продумать композицию, чтобы четко выразить свой замысел, но не скатиться в пошлость.
Как и в старые – добрые, меня по-настоящему захватывает идея, и я с головой погружаюсь в нее, спасаясь от бесконечного потока мыслей и переживаний: ищет ли меня мама, что сказала Можайскому, что вообще происходит?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сережа, конечно же, заверяет, что все в порядке, и мне не стоит так грузиться, якобы сейчас маме и папе Грише не до меня. Это сразу же настораживает, но Долгов лишь отмахивается.
Так проходит четыре дня. Я почти заканчиваю картину и в перерыве, устав от тишины и одиночества, включаю телевизор. Под голос диктора новостей готовлю себе незамысловатый обед – спагетти с соусом болоньезе, и даже с аппетитом уплетаю, пока вдруг не слышу фамилию отчима. Подскочив, подбегаю к телевизору и с колотящимся сердцем прибавляю звук.
– Авария произошла на участке трассы М2 в три часа десять минут по Московскому времени в пятнадцати километрах от Щербинского кладбища, откуда глава региона N с супругой возвращались с похорон сына Григория Алексеевича от первого брака. В результате ДТП водитель, мужчина двадцати девяти лет скончался на месте. Григорий Алексеевич Можайский с супругой доставлены в медучреждение. Водитель встречного автомобиля скрылся с места аварии. Есть подозрение, что на губернатора было совершено покушение…
– О, господи! Мама! – оседаю я на пол, с ужасом глядя на врезавшийся в дерево Мерседес.
Глава 6
«Прежде одиночество было безликим, и он никогда не думал, что хоть один человек, войдя в его жизнь, мог бы принести ему исцеление. Теперь у одиночества было имя: Мэгги, Мэгги, Мэгги …»
К. Макколоу «Поющие в терновнике»
– Что значит «нигде нет»? А ты куда смотрел? – ору не своим голосом, охреневая с тупости охраны и Настькиной… я даже не знаю, как это назвать. Тоже, наверное, тупости.
Услышать звон, накрутить в своей голове черт знает, что и помчаться туда, где тебя избили, как собаку, и вообще неизвестно, что ждет.
Ну, не дура ли?
– Сергей Эльдарович, я же заходил, проверял, – продолжает Лёха оправдываться. – Она сказала, спать будет ложиться. Вы не говорили, что дёру может дать, вот мы только на периметре и сконцентрировали внимание.
– А вам, бл*дь, все надо говорить! Сами ни хера не можете своей башкой додумать.
– Сергей Эльдарович….
– Да че ты мне теперь Эльдаркаешь, как еб*ный попугай?! Скажи спасибо матери, иначе бы всю неделю ссал кровью. Вас, дебилоидов, только так можно чему -то обучить.
– Ну, мы же…
– Всё, отбой! Бери своих тупоголовых спортсменюг, и шуруйте на лесопилку, там пока тусуйтесь, чтоб глаза мои вас не видели, а то не посмотрю на мать, прибью тебя – придурка!
Лёха пытается что-то еще сказать, но я сбрасываю вызов. Внутри кипит так, что кажется разорвет к чертям собачьим.
Я, конечно, знал, что ни хрена Настька не определилась; что ее по-прежнему безбожно штормит, и ей дико страшно, но то, что она возьмет и без объяснений смоется – такого я от нее не ожидал. Понятно, что в силу возраста ей свойственны импульсивность и глупые выходки, плюс ситуация такая, что у любого мозги набекрень съедут, но в целом и общем Настька – рассудительная девчонка, она бы обязательно позвонила и спросила прямо прежде, чем пороть горячку. И то, что она этого не сделала, даже ни на минуту не усомнившись в моей причастности к аварии, цепляло.
Так, сука, сильно цепляло что-то там внутри, что я, как ни старался, не мог справиться со своим гневом и злостью. Особенно, когда сестра с уже набившим оскомину, всезнающим видом ехидно выдает:
– А я говорила, как только запахнет жареным, твоя ласточка упорхнет под мамино крылышко. Говорила ведь? Не удивлюсь, если еще накинет дерьмца на венти…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Ты лучше вот, что скажи, – обрываю ее прежде, чем она разовьет очередную теорию заговора, – твоих рук дело?
– Что? – вырывается у нее возмущенный смешок, я же пристально вглядываюсь, пытаясь понять, лукавит паразитка или же правда не при чем. – Совсем с ума сошел? Думаешь, я стала бы проворачивать такие дела за твоей спиной?
