Я задумался. Отчаянно хотелось себе польстить, но сам я, как никто другой, знал свою импульсивность, тягу к волевым решениям и привычку начисто забывать неинтересные факты.
- Хорошо, спрошу иначе, - доктор как-то по-своему оценил мое молчание. - Приходилось ли Вам служить в армии?
Вопрос оказался неожиданным и показался неуместным: я задумался еще крепче, чем до того.
Дело в том, что к армии я, конечно, отношения не имел: ни в одной из стран благословляемого Атлантического Запада давно не практикуется принудительный призыв на действительную службу. Представить же, что человек, планирующий выстроить научную карьеру (или получить сколько-нибудь приличное гражданское образование) по доброй воле пойдет в войска, было практически невозможно.
Другое дело, что служба как таковая в моей биографии, все же, случилась: как и каждый житель любого прибрежного хутора Ледяного Острова, юный я проходил матросские курсы на корабле береговой охраны. Корабль носил гордое имя «Тор», был вполне приличного водоизмещения (почти четыре тысячи тонн) и занимался, в основном, тем, что гонял рыбаков по исключительной экономической зоне Исландии.
Курсы длились три месяца, на них нас учили интересному: обращаться с оружием, иногда даже попадая в какую-нибудь плавучую мишень, лихо бегать вверх-вниз по частично обледенелым трапам, пользоваться корабельной радиостанцией, отличать контуры наших и чужих боевых кораблей и даже заклинать не самых сильных духов льда и моря. В общем, если бы какая-нибудь сопредельная держава решила покуситься на нашу треску (а я слабо себе представляю, что в наших территориальных водах еще можно найти), оной державе было бы несдобровать.
- Не в армии, в береговой охране. Но да, служил, - ответил я.
Доктор как-то по особенному сильно обрадовался. Мне, конечно, объясняли и рассказывали, что в СССР каждый молодой мужчина обязательно проходит двух- или даже трехгодичную военную службу, что местное население без особенного пиетета относится к тем, кто не служил, но чтобы это воспринималось настолько всерьез — нет, такого я не ожидал.
- Замечательно! - вербально реализовал свою радость доктор Железо. - Тогда я знаю, профессор, на чем будет основана доктрина!
Я собрался было объяснить, что служба была короткой и необременительной, что вспоминаю я ее без всякой радости и удовольствия, что, наконец, переживать тяготы и лишения, пусть даже и в медикаментозном сне, мне совершенно не хочется… Не успел.
Книга появилась на столе как-то совершенно неожиданно и незаметно: легкое дуновение ветерка и смутный образ, возникший на самой границе восприятия, дали понять, что ее, книгу, все-таки кто-то принес.
Книга была относительно толстой, забрана в твердый переплет светло-красного цвета с желтоватым потрепанным корешком. В верхней части обложки красовался круглый логотип, изображающий земной шар в переплетении колосьев, украшенный изображением перекрещенных инструментов — серпа, молота и развернутого циркуля, и увенчанный сверху пятиконечной звездой: я немедленно узнал герб Советского Союза.
Чуть ниже красовалась надпись, выполненная крупными советскими буквами (прочитать ее в тот момент я не смог), а уже в самом низу, шрифтом мелким до подслеповатости, было написано еще что-то. Мне удалось прочитать только год, если это, конечно, был он — 2002.
- Это Obschevoinskije Ustavy Voorujennykh Sil SSSR, - выдал доктор конструкцию чудовищную, как и весь советский канцелярит, и уточнил: - сборник уставов. Мы с Вами, профессор, возьмем доктрину устава военно-морского флота.
Сама индоктринация запомнилась, как сон, достаточно тревожный, но куда менее страшный, чем снившийся мне днями. Во сне этом, кстати, присутствовали давешние содомиты, или кто-то, на них страшно похожий: росту они были огромного, снабжены дополнительными половыми органами и фиолетовыми щупальцами, каковые похотливо (и не спрашивайте меня, как я это понял) извивались, стремясь меня ухватить или хотя бы дотронутся, а я отмахивался от них колоссальных размеров топором — кажется, тем самым, что вонзил в палубные доски мой славный предок в предыдущем сне.
Пару раз у них это — дотронуться — даже получилось, но меня, как выяснилось, защищал отличный костюм, что-то среднее между космическим скафандром и доспехами средневекового феодала: мерзкие щупальца скользили по броне, не нанося видимого ущерба.
Зато я… Я был невероятно боевит, чудовищно эффективен и даже значительно выше ростом: во всяком случае, одетый в почти такие же, как у меня, доспехи, доктор-индоктринолог Григорий Железо, был мне вровень., только отчего-то не надел шлема: именно так я его и узнал.
Вооружен доктор был невероятной длины цепной пилой, каковой ловко атаковал подступающих извращенцев, иногда распиливая наиболее наглых наискосок и пополам. Еще Железо умудрялся командовать мной, еще парой таких же могучих космических рыцарей, и даже толпой хомо нормального роста, одетых в неубедительные бронежилеты и гротескной формы шлемы болотно-зеленого цвета.
Он командовал, совершенно точно — по советски, и даже ругался громко и вслух, а я удивительно легко понимал все сказанное. Понимал и принимал к исполнению.
В общем, сколько шла та битва с моими потаенными страхами, я в точности не запомнил, но вот она кончилась, как обязательно должно закончиться все плохое.
Я оглянулся в поисках очередного врага, и вдруг понял, что вижу медицинский кабинет — тот самый, из которого (полчаса реального времени назад) отправился на удивительный космический бой.
Все были на своих местах: даже доктор сидел там же, где я его запомнил.
- Однако, профессор, - озадаченно сообщил мне врач. - Предполагать в современном prosveschennom жителе Европы такую лютую ненависть к представителям половых меньшинств и излишеств… - Железо покачал головой. - Не любите sodomitov?
- Никак нет, товарищ доктор! - ответил я, и вдруг понял, что разговор идет на чистом советском языке.
Мы говорили еще несколько минут: о моем боевом сне, об опыте и практике моей недолгой матросской службы, да и просто о вещах отвлеченных и необязательных: погоде, кулинарии, немного даже экономике и политике, под которой я понимал устройство окружающего меня социума.
- Так надо, - сообщил мне товарищ Железо перед началом беседы. - Чем активнее мы с Вами сейчас поговорим, тем лучше запомнится материал. Теория, практика, Вы понимаете.
Я понимал. Понимал я еще и то, что собственно понимание развивалось темпами невероятными: к концу недолгой беседы я понимал уже не два слова из трех, а, скорее, девять из десяти, правда, и лексикон доктор подбирал, очевидно, попроще.
Советский язык — за исключением слов, которых или не было в индоктринированном уставе, или я просто не успел их освоить — дался мне неожиданно легко. Обещанный врач, стало быть, специалистом оказался толковым и знающим, а сам процесс — сложным, но полезным и интересным.
Сказывалось, возможно, и то, что некий профессор уже владел до того европейскими языками, тремя уверенно и одним в ранге ученика: есть же мнение, что сложно выучить только первый иностранный язык, а дальше оно как-то получается само.
- Ладно. На сегодня достаточно, профессор, - врач-индоктринолог перешел на более понятный (мне) и комфортный (для меня) британский. - По лицу Вашему вижу, что Вас мучает какой-то незаданный вопрос. Так не держите в себе, задайте!
Вопросов у меня было существенно больше одного, но задал я, почему-то, именно этот.
- Скажите, доктор, а зачем к Вам сегодня пришли все эти, - лапа моя широким жестом указала куда-то в сторону двери, и, значит, опустевшего уже коридора, - люди? Неужели все они учат язык?
- Что Вы, профессор, конечно нет, - врач улыбнулся в очередной раз, так же приятно и широко, как в предыдущие. - Не язык. Доктрину техники безопасности.
Глава 21. Имитация и реализация.
А ведь мне, кроме всего прочего, приходилось еще и работать!
