В общем, город Новый Орлеан мне сначала понравился, пусть это и было во сне.
В Новом Орлеане было солнечно и тепло. Мне, строго говоря, тепло везде, на это у меня есть шерсть, пусть и короткая, но вполне функциональная. Если же речь заходит о территориях, расположенных значительно южнее родной Исландии, летом мне там прямо жарко, тепло же — это про зимы, немного мокрые, но бесснежные.
В Новом Орлеане было чисто. Состояние, южным городам не очень свойственное: впрочем, городов этих я видел всего ничего, и расположены они были значительно южнее, почти на самом экваторе. Конкретно, город был один — столица Эквадора, но про это я расскажу как-нибудь потом.
В Новом Орлеане было, на удивление, немноголюдно. По такой хорошей погоде всегда ожидаешь если не толп горожан и гостей города, то хотя бы внушительного их количества: они, горожане и гости, обязаны громко галдеть, мешать гулять по тротуарам, постоянно бросаться под колеса и глайды транспорта и беспрестанно мусорить. Однако, как вы понимаете, толп людей на улицах не оказалось, как не было слышно гвалта и видно под ногами шелестящих оберток.
Второе впечатление пришло сразу же после первого, и было оно немного иным.
В Новом Орлеане было странно. Все, перечисленное выше, накладывалось на другое, читанное и смотренное за всю мою жизнь, и, вместе с впечатлением, появилось понимание: мне зачем-то показывают не город, а его идею, очень гладенькую, сладкую, как патока и насквозь ненастоящую. Новый Орлеан моего сна отличался от любого настоящего города настолько, что приходилось ждать какого-то подвоха.
Подвох не заметил явиться во всей своей красе.
Вдали, на подъеме улицы, застроенной карамельно-ненастоящими зданиями в псевдоколониальном стиле, совершенно из ниоткуда образовалась гигантская человеческая фигура, ярко раскрашенная и какая-то, даже издалека, странная.
Мне захотелось рассмотреть фигуру поближе: внутренний голос, категорически требовавший как можно быстрее отойти на максимально возможное расстояние, я задавил усилием воли.
Дальняя перспектива дернулась, и приблизилась, сразу став втрое менее далекой. Вместе с изображением как бы стал ближе звук: заиграла веселая музыка, натужно смеялись какие-то неприятные люди, стали слышны пьяные выкрики.
Фигура была установлена на своего рода мобиль: большую колесную платформу, раскрашенную в те же цвета, яркие и вызывающие. По бокам от фигуры, уже совершенно пешком, шли какие-то люди: на ходулях и просто так.
Фигура оказалась аниматронной: в такт шевелились руки и ноги, задиралась голова и открывался гигантский игрушечный рот.
Все они, и фигура, и окружающие ее люди, одеты были странно, неприятно и вызывающе: аляповатые формы, избыточно яркие цвета, полураздетые девушки в расшитых блестками купальниках и многоцветных перьях, торчащих из головных уборов и не только. Люди смеялись, пили на ходу из бутылок, обнимались и даже целовались: вели себя, в целом, неприлично.
Позади первой колесной платформы скорее угадывались, чем действительно были видны, другие мобили, такие же и не очень.
- Первый раз видите карнавал? - спросил меня неуловимо знакомый мужчина, вдруг оказавшийся рядом. Я отшатнулся: неожиданный собеседник пах удивительно сладкими духами, был одет исключительно в кожаные ремни, и даже накрашен так, что сделался похож на очень сильно потасканную проститутку, такую, какими их изображали в некоторых старых кинокартинах.
- Отчего же, - я, отчего-то, решил побороть смущение. - Мне приходилось видеть карнавалы, и даже принимать в них участие. Но этот… Излишне… Даже не знаю, не могу определиться.
- Ах, какая прелесть! Наш профессор не может определиться! - манерно захихикали вдруг перенесшиеся поближе девушки в купальниках — те самые. В ужасе и с удивлением я понял: это — не девушки! Меня сперва обманули высоченные платформы туфель, типично женская одежда и общее поведение танцовщиц, отдельных же деталей тогда было не разобрать из-за расстояния, но теперь в неожиданном открытии своем я был уверен: меня окружали самые настоящие содомиты.
- Определяться придется, придется, обязательно придется! - гнусаво пропел самый противный, невысокий и пузатый, извращенец. - Все определяются, профессор, все! На севере, в холодном краю, не скрыться, жаркие объятия юга примут Вас! - он пошел на меня, расставив руки, будто демонстрируя те самые объятия.
Я отпрянул настолько, насколько это оказалось возможным, и уперся спиной в стену карамельного домика. Сразу стало ясно, что метафора в моем сне обернулась скрытой реальностью, и дом действительно выстроен из леденца: я немедленно прилип! Будь я немного меньше и слабее, и успей идея карамельной стены оформиться до конца, там бы я, наверное, и остался, но вырваться из сладенького плена мне, по счастью, удалось.
- Славьте жирный вторник! - завопил кто-то, и вся цветастая компания оказалась втянута в толпу, окружающую колесные платформы.
Очумело оглядевшись, я бросился бежать вдоль по улице, стремясь уйти как можно дальше от настигающего меня чудовищного великолепия.
Бежать было тяжко: я старался изо всех сил, отчаянно жалея о том, что утратил, в ходе эволюции, настоящее, а не шуточное, умение становиться на четыре лапы.
Бежать было тем более тяжело, что мне стало жарко: я оказался одет не в летний парусиновый костюм, как минутой ранее, а в тяжелую камлейку, очень теплую и почти водонепроницаемую. Почти в таких одеждах мои предки добывали северного морского зверя.
Бежать почти не имело смысла: движущаяся со скоростью небыстрого пешехода толпа содомитов настигала меня, несущегося со всех лап, самым странным, но очевидным, образом.
- Что, красное пиво больше не кажется женским? - вдруг спросил меня первый собеседник из моего сегодняшнего сна. Он вдруг утратил петушиную раскраску, обрядился в совершенно конвенционного вида медицинский халат и классические черные брюки. Под халатом стали видны голубая сорочка и классический темно-серый галстук.
Я огляделся и прочувствовал: куда-то делись и залитый солнцем карамельный город, и толпа галдящих извращенцев, да и камлейка, так мешавшая мне бежать, обратилась матросской робой. Оба мы оказались на палубе небольшого галиота, медленно идущего вдоль побережья: судя по отсутствию рывков, на веслах никого не было, и шли мы то ли по течению, то ли под парусом.
- Что же Вы, Лодур! - я внезапно узнал собеседника: это был тот самый доктор, самый известный и чуть ли не самый главный содомит старушки Европы, наложивший на меня проклятье, ставшее основной причиной всех последующих моих похождений.
- Не противьтесь своей природе, профессор! Все лучшие люди этого мира были одними из нас! - доктор надвигался на меня решительно, зачем-то стремясь приблизиться. Я медленно отступал.
- Вы так холодны, мой дорогой! Видимо, работа с морозом, вся эта ваша ледяная магия, она накладывает отпечаток… - оппонент разулыбался уже и вовсе похабно, и даже подмигнул. - Идите же сюда, мы проговорим Вашу проблему, составим план выхода из кризиса, отогреем Вашу заиндевевшую душу настоящим мужским теплом! Ну же, профессор!
- Много ты знаешь о тепле, тварь! - слушать такое, пусть даже и во вполне осознаваемом сне, было выше моих сил. - И о природе тоже! Я ведь знаю, это проклятье, оно — твоих рук дело!
- Даже ярость Ваша — она обжигающе ледяная, - вдруг пожаловался содомит. - Настоящий ледяной маг, потомок инеистых великанов!
Ветер, до сих пор тихий и неубедительный, вдруг взвыл стократно громче, но не стал сдувать меня с палубы, а приволок откуда-то издалека странно плотный туман, настоящее маленькое облако. В облаке угадывался чей-то силуэт, смутно знакомый и почти свой.
- Вот тут было обидно и зря, - сообщил мне сквозь туман новый участник нашей омерзительной беседы. - Вот тут ты уже можешь взяться за топор!
- Но у меня нет топора, - растерялся я.
Топора у меня действительно не было. Более того, я и пользоваться им умел исключительно для колки дров, да и то — в далеком детстве.
