— Оставайся здесь, — велел он Стине, — и кричи, если заметишь лису.
Самому ему надо было к Ниссе, и поскорее! Он побежал, старик Сёдерман, не бегавший уже много лет. До лавки он добежал, еле переводя дух.
— Ниссе, ты дома? — встревоженно крикнул он. На крыльцо вышла заплаканная Мэрта.
— Нет, Ниссе ушел с Боцманом в лес, — сказала она и, закрыв лицо руками, убежала в дом.
— Ох-хо-хо-хо! — Сёдерман стоял словно оглушенный ударом молота, а потом снова пустился бежать. Он охал и стонал, но все равно бежал; скоро он совсем выбился из сил. Как быть? Он должен бежать из последних сил, он должен догнать Ниссе, он не смеет опоздать.
— Где ты, Ниссе?! — кричал он. — Где ты? Не стреляй!
День выдался безветренный, и в лесу стояла глубокая тишина. Вдалеке прокуковала кукушка и смолкла. Сёдерман слышал на бегу только свое прерывистое дыхание и свои встревоженные окрики:
— Где ты, Ниссе? Не стреляй!
Ответа не было. Ели и сосны молчали. Сёдерман все бежал и бежал без передышки. Внезапно раздался выстрел… О, как гулко разнеслось по лесу эхо! Сёдерман остановился, схватившись за сердце. Слишком поздно, все кончено. Ох-хо-хо-хо! Никогда больше не сможет он взглянуть Чёрвен в глаза. Вот злосчастный день, вот беда! Сёдерман неподвижно застыл на месте, зажмурившись. Внезапно он услыхал чьи-то шаги и открыл глаза. С ружьем на плече шел Ниссе, а рядом с ним… У Сёдермана отвисла челюсть. Рядом с Ниссе трусил Боцман.
— Это не ты… стрелял? — запинаясь, спросил Сёдерман.
Во взгляде Ниссе сквозило отчаяние:
— Боже, помоги мне! Я не могу, Сёдерман, не могу! Хочу попросить Янссона, он нынче охотится за морскими чайками. Это он и стрелял.
Горе и радость неразлучны, и порой все может мигом измениться. Для этого нужно только, чтобы запыхавшийся старик со слезами на глазах рассказал о лисе, рыскающей в его овечьем загоне.
Ниссе обнял Сёдермана:
— Никто, ни один человек так меня в жизни не радовал, как ты, Сёдерман!
Никто, ни один человек не возвращался такой радостный из лесу со своей собакой, как Ниссе Гранквист с Боцманом. И хотя он был рад и счастлив, ночью он не уснет, он будет вспоминать тот трудный час в лесу., Все время он будет вспоминать глаза Боцмана, когда тот сидел рядом с большим валуном меж елями, ожидая выстрела. Боцман знал, что его ожидало, и смотрел на Ниссе покорно, преданно и печально. Воспоминание об этом взгляде не даст Ниссе заснуть этой ночью. Но сейчас он рад и зовет Чёрвен.
— Иди сюда, Чёрвен! Иди сюда, оса этакая! У меня для тебя хорошие вести!
Пелле, мир — не остров печали
— Я все плачу и плачу, — удивленно сказала Чёрвен. Она сидела в кухне на полу, тесно прижавшись к Боцману, а Боцман ел мясной фарш. Ему дали целый килограмм первосортного мясного фарша, и все просили у него прощения. Вся семья сгрудилась вокруг него, все ласкали и гладили Боцмана. «Все просто чудесно», — думала Чёрвен.
— Подумать только, а я все плачу и плачу, — сердито повторила она, растирая кулачками слезы.
Она вспомнила все, что передумала за эти несколько ужасных часов. И она ошиблась. Боцман и не думал травить овец, будь их там хоть целый десяток. Он и на этот раз вел себя как добрый пес. Но кое-что она все же решила правильно, и впредь все будет честно, как было и раньше, до тех пор, пока не появился Мосес и все не полетело вверх тормашками.
Да, Мосес! Как там ему живется в его сарае? Внезапно она вспомнила и о Юкке. А Пелле, бедняга Пелле, почему бы ему тоже не радоваться вместе с ней? Все теперь должны радоваться.
Конечно, Пелле обрадовался, услыхав, что Боцман не виноват. Обрадовался он настолько, насколько вообще мог радоваться в своем отчаянии. Он горевал о Боцмане не меньше, чем о своем кролике, и какое утешение узнать, что не Боцман задрал Юкке.
— Мне гораздо легче, что это не Боцман, — сказал он Мелькеру. И, отвернувшись, добавил упавшим голосом: — Хотя Юкке, наверное, все равно, кто это сделал.
Ночью ему приснился Юкке, живой Юкке, который прискакал к нему за листьями одуванчиков. Но снова настало утро, и никакого Юкке больше не было. Даже его клетки не осталось. Юхан и Никлас убрали ее подальше с глаз Пелле. Братья любили Пелле и старались утешить его подарками. Он получил от них небольшую модель яхты, а Юхан дал ему в придачу свой старый складной нож. Пелле был до того тронут добротой братьев, что сердце у него разрывалось от благодарности, но все же утро было для него печальным. Пелле думал: неужто он всегда будет так горевать, а если всегда, то как выдержит он все предстоящие ему годы жизни?
Вечером они похоронили Юкке на выгоне Янссона на небольшой прогалине меж берез, поросшей цветами и высокой травой.
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЮККЕ
Пелле сам придумал надпись и вырезал ее еще дома на деревянной дощечке. Сейчас, стоя на коленях, он обкладывал дерном могилку Юкке, а Чёрвен со Стиной и Боцманом наблюдали за его работой. Конечно, Юкке будет здесь хорошо; над ним расцветут цветы камнеломки, и черные дрозды, как и сегодня, будут петь ему по вечерам свои песни. Чёрвен и Стине тоже захотелось петь. На похоронах всегда поют. Много раз хоронили они мертвых птичек и всегда при этом пели одну и ту же песенку. Сейчас они пели для Юкке:
Мир — это остров печали,Не успел свой век прожить,Тут и смерть пришла…
— Нет, хватит петь эту песенку, — быстро сказала Чёрвен.
Что с Пелле? Почему он плачет? Раньше он не плакал, а теперь вот сидит к ним спиной на камне, и они слышат негромкие судорожные всхлипывания. Девочки растерянно взглянули друг на друга, а Стина встревоженно спросила:
— Может, он плачет оттого, что мир — это остров печали?
— Но это же не так, — сказала Чёрвен и крикнула: — Ну хватит, Пелле, мир — это не остров печали, это мы просто пели так для Юкке.
Чёрвен не желала видеть ничьих слез. Во что бы то ни стало надо развеселить Пелле, и она вдруг поняла, что для этого нужно сделать.
— Пелле, я что-то тебе подарю, если обещаешь больше не грустить.
— Что? — хмуро спросил Пелле, не поворачивая головы.
— Я подарю тебе Мосеса.
Тут он обернулся, все еще заплаканный, и недоверчиво посмотрел на Чёрвен.
— Я подарю его тебе насовсем, — заверила мальчика Чёрвен.
И впервые с того самого горестного часа, когда исчез Юкке, Пелле улыбнулся:
— Какая ты добрая, Чёрвен!
Она кивнула:
— Да, я добрая. И потом… у меня есть Боцман.
Стина усмехнулась:
— Ну вот, опять мы все со зверюшками. Но надо пойти и рассказать об этом Мосесу.
Все с ней согласились. Мосес должен знать, кто теперь его хозяин. И потом, надо же его, беднягу, накормить.
— Прощай, миленький Юкке, — нежно сказал Пелле и, ни разу не оглянувшись, помчался прочь.
Пелле словно подменили. Он стал буйным, радостным и бесшабашным, он прыгал и скакал всю дорогу до самого Мертвого залива, а под конец бросился на землю и кубарем покатился по склону к лодочным сараям.
— Ты что, радуешься, что Мосес теперь твой? — спросила Чёрвен.
Пелле немножко подумал.
— Не знаю… может быть. Видишь ли, очень грустно быть грустным, и долго этого никак не выдержать.
— Погоди, увидишь Мосеса — еще больше повеселеешь, — сказала Чёрвен, отворяя дверь в лодочный сарай.
Ошеломленные, они остановились на пороге и уставились в пустоту. Мосеса не было. Он исчез.
— Удрал, — нашлась Чёрвен.
— Да, удрал. И сам закрыл за собой дверь на крючок? — съехидничал Пелле.
— Мосес не удрал. Его кто-то утащил.
Чёрвен повернулась к Стине:
— Кто-нибудь видел тебя, когда ты шла сюда вчера?
Стина немножко подумала:
— He-а, никто. Разве что Вестерман. Но он хотел только послушать про Красную Шапочку.
— Тебя кто хочешь облапошит, — сказала Чёрвен. — У, этот Вестерман, разбойник!
Чёрвен так пнула ящик Мосеса, что он грохнулся о стену.
— Я ему покажу! Вестерман, этот вор, застрелить его мало! — не помня себя от гнева, кричала она.
— А я знаю, что мы сделаем, — сказал Пелле. — Мы выкрадем Мосеса обратно. Спорю на что хотите, он держит Мосеса в своем лодочном сарае, а там, наверное, тоже один только крючок на дверях.
Чёрвен немного поостыла.
— Вечером… пусть только Вестерман заснет, — живо сказала она.
Стина тоже оживилась, но одно беспокоило ее:
— А что, если мы заснем раньше Вестермана?
— Не заснем, — угрожающе заверила Чёрвен. — Со злости!
Видно, Стина не очень злилась, потому что не заснуть она не могла.
Но Чёрвен и Пелле смогли; и что удивительнее всего, никто не заметил, как они выскользнули из дому.
В тот вечер на Сальткроке шла облава на лису. Всех позвали пугать лису и выгонять ее из норы. И вправду, лису удалось выкурить из ее норы, но подстрелить ее не подстрелили. Потому что когда ее загнали на Сорочий мыс и она увидела, что спасения нет, то бросилась в воду и поплыла. Эта лиса привыкла выходить сухой из воды, а до ближайшего острова — недалеко.
